Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах - К. Любарский

Кстати, чем объяснить, что для большей части верующих (точнее для всех — здесь в лагере) весь нынешний мир проникнут трагизмом. Все они живут в ожидании близких потрясений, катастроф, притом не локального, а эсхатологического плана? Для них этот мир — не их личный мир, а Мир в целом — близок к своему (земному) концу. Удивительно парализующий взгляд на вещи, в основе которого лежат внешне грандиозные, а по сути весьма мелкие причины. Если разобраться, то окажется, что всего лишь

Гвоздь у меня в сапогеКошмарней, чем фантазия Гёте…

Или — та самая язва мудреца Джиафара, которую я вспоминал прошлый раз[14].

Честное слово, мне такой взгляд непонятен. Да, лагерь малоприятное место, но нисколько не уменьшилось от этого моё убеждение, что потомкам нашим жить на великолепной (с нашей нынешней точки зрения) планете. Убранной и ухоженной планете, по которой, как писали Стругацкие, можно будет повсюду пройти босиком, планете, на которой двигателем духовных порывов перестанет быть собственность и ради вещи никто не поступится душой, планете, с которой исчезнет ксенофобия, нетерпимость и подозрительность… Прекрасный мир, не правда ли? Но жить в нём едва ли будет — для людей того мира — безмятежнее, чем нам. Нет, у них будут свои беды и боли, о которых мы и помыслить не можем. Иные — но не меньшие. Наш мир, вероятно, показался бы древнегерманскому варвару сказкой, феерией. Но что знал бы этот варвар о наших мучительных вопросах? Он не смог бы их и понять.

Но и это прекрасно. Потому что это будет мир людей, а не «желудочно-удовлетворенных кадавров»[15].

Понимание же непрерывности, неизбежности исторического процесса, понимание важности исторической оценки и её несовпадения с оценкой нынешней всегда служило серьезной духовной опорой — и для верующих, и для неверующих людей. Примеров — мириады. Ну вот, пожалуйста, народовольцы, книга о которых (Н. А. Троцкий, «Народная воля перед царским судом») недавно попала мне в руки. Степан Ширяев на «Процессе 16-ти» в 1880 г. говорил в суде: «Вы представители заинтересованной стороны и не вам судить меня трезво и беспристрастно. Но я верю — и эта моя единственная вера утешает меня во все горькие минуты жизни, что над всеми нами, и над вами в том числе, есть суд высший, который произнесёт со временем свой правдивый и честный приговор; этот суд — история». И этот приговор, как мы знаем, народовольцы угадывали безошибочно. В прокламации 1879 г. по поводу казни В. Дубровина «Земля и воля» писала: «Нас называют отщепенцами земли русской, — мы, действительно, отщепенцы, но отщепенцы в смысле нравственного превосходства перед поклонниками монархизма, в смысле искренности нашей любви и преданности земле русской».

Но без стержня — религиозного или атеистического, но без стержня, — так легко оскотиниться… Из подслушанного в курилке:

— Сегодня кино…

(После паузы, задумчиво):

— Не, кино завтра. Сегодня рыбный суп…

Вот это страшно. А вовсе не «мир атеиста».

29.9.74

(Лагерь № 17, пос. Озёрный, Мордовия)

К. А. Любарский

Письмо С. А. Желудкову (от 06.10.1974)

Из письма жене:

Ты пишешь, что меня посчитали за еврея. Конечно, тут только за него и принимали. Как же, три приметы: очки носит, книги читает и с евреями дружит. Сначала я пытался — в интересах точности — поправлять, а потом перестал. Рассматриваю это как честь. Уж очень неприглядно выглядят тут, в здешних условиях, мои компатриоты — православные. И лишь здесь я оценил в полной мере еврейский рационализм, культуру духа, социальную активность. Чётко понимая, что это, увы — черты иной, нежели моя, нации, и оставаясь русским со всеми минусами и плюсами русского — я — при всём этом — завидую этой высокой культуре духа и беру её за образец. И чем больше кривых и подленьких усмешек — тем более утверждаюсь в этом.

Православие — и само по себе и запечатлённое в сформированном им народе — незримыми нитями восходит к эллинской культуре. При всём их различии, особенно разительном в отношении к культу тела, например — у православия и эллинства есть общее в главном. Это — завершенность, окончательность. Эллинский идеал красоты, духа и т. п. и православный идеал — это истина в последней инстанции, завершённая истина, к коей уже не прибавить ничего и не убавить. Точка. Конец. Завершение цели. Венера Милосская — эталон. Платоновское государство — идеал. «Москва есть третий Рим, а четвертому Риму не бывать». «Не может быть иного идеала человечности, кроме Иисуса Христа». Это прекрасно, но это в чём-то смыкается и с идефикс, с неподвижной идеей, которая потому и неподвижна, что ей некуда уже двигаться. Она заполняет собою всё сущее. В противоположность этому иудаизм и еврейская культура — незавершенность, развитие, вопрос, сомнение — принципиальные сомнения, принципиальная незавершенность, двусмысленность, если хочешь, побуждающая к разрешению её. При всём величии и красоте неподвижной идеи — идея незавершенности не может не импонировать человеку науки, исследователю, человеку, который кожей чувствует, что мы в потоке истории и что нам и идеалам нашим ещё меняться и меняться до бесконечности.

Разумеется, я намеренно огрубил и упростил эту дихотомию. На самом деле в идеологиях обоих типов — эллинской и иудейской — присутствуют и черты друг друга. Но в основном суть дела, на мой взгляд, именно такова.

Раз уж я опять затронул эту религиозно-философскую тематику, и раз мне, как ты грозишься, предстоит ещё сражаться с несколькими верующими, я хотел бы затронуть здесь ещё два вопроса, которые, как мне кажется, должны тревожить любого христианина.

Первый вопрос я уже как-то затрагивал вскользь в письме Сергею Алексеевичу, но внятного ответа не получил. Это вопрос о тождестве христианского мышления и мышления тоталитарных идеологий. Оно, на мой взгляд, не случайно. После того шага вперед, который сделал иудаизм по сравнению с язычеством, отъединив идею Бога от её материальных носителей на земле, христианство явно отступило назад. Идея Богочеловека, воплощения Бога в человеке, при всей её красоте и личном величии данного Богочеловека, создала опасную модель: принципиальной возможности почитания Бога в человеке. Видимо (если принять на минуту идею искупления), той же цели следовало добиваться иными средствами, ибо нельзя человеческий ум, такой как он есть (а Бог не может не знать, каков он), после искупления вновь подвергать соблазну Богочеловека. Именно по этой опасной модели были созданы и всё католичество с обожествлением Папы, и галликанская, и англиканская церкви, даже протестантские церкви, в теории отвергающие обожествляемого главу, на практике всегда выдвигали то Кальвина, то Цвингли. Идея Единственности Богочеловека ушла в тень по сравнению с самой идеей возможности Богочеловека. Именно по этой модели строил свою идеологию, например, гитлеризм, и известные его распри с католицизмом — это не борьба соперников, а борьба конкурентов. Две неподвижные идеи не могут заполнять одно пространство[16].

Это не означает, конечно, ответственности христианства за гитлеризм. Отнюдь нет. Но нельзя не признать, что оно формирует тип мышления, благоприятствующий зарождению тоталитаризма. История знает тому бесчисленное множество и иных примеров.

Второй вопрос несколько выпадает из главного русла наших с Сергеем Алексеевичем дискуссий, но тем не менее интересен. Хотелось бы получить на него ответ от верующих. Предательство Иуды всем известно, заклеймлено и осуждено. Но как быть с другим предательством — предательством Петра, троекратным «я не знаю этого человека»? Пусть оно не сыграло той роковой роли в судьбе Иисуса, что предательство Иуды, — от того оно не перестаёт быть предательством. И вот — «на Петре, как камне, осную Я Церковь». Вот каков фундамент церкви, церковного Христианства. Почему так? Случайность ли это? Нет, конечно. Но что же это тогда? Не совсем частный вопрос, не правда ли, и для нас особенно.

6.10.74

(Лагерь № 17, пос. Озёрный, Мордовия)

Корреспондент Б.

Письмо С. А. Желудкову (от 25.09.1974)

Дорогой о. Сергий!

С Вашим рефератом я уже был знаком и с интересом его перечитал. Интересно и отвечающее Вам письмо, письмо характерное и по-своему искреннее. Несколько слов об этом письме.

Энергично разоблачая в религии то или иное, автор неосторожно мыслит, что такое религия, и очевидным образом недостаточно различает, что относится, а что не относится к сущности дела. А возражения одно за другим выстраиваются в обвинительную речь, речь с единым стилем настроенности мыслей и чувств против религии.