Фугас - Сергей Герман

«Меня не застрелят. Я им нужен…»

Он испытывал странное, необъяснимое состояние, сплошное нагромождение мыслей. Они роились у него в голове, отталкивая друг друга. Чувствовал он себя как-то беззаботно, пусто, не утвердившимся в разуме существом.

На следующий день ближе к вечеру в яму опустили молодого чеченца. Звали его Умар. По словам Умара, его задержали во время зачистки села. В бандах он не был, оружия в руках никогда не держал и надеялся, что в скором времени родственники соберут деньги и выкупят его. Умар хорохорился и делал вид, что ему совершенно не страшно.

На следующую ночь пьяные контрактники вытащили их из ямы и долго били ногами. Умару сломали руку, а Женька долго уворачивался от ударов, привычно пряча лицо в колени, закрывая пах и живот. Контрактники бросили Умара и переключились на Женьку.

Только под утро их бросили в яму. Умар стонал, прижимая к груди сломанную руку. Женька был без сознания.

Прежнее, далекое, недавно пережитое состояние беспросветности вернулось к нему серым облаком. Облако касалось просыпающегося сознания, оживляя его сдержанной болью. Но оно никак не могло устояться, боль балансировала на грани уходящего и приходящего сознания, и там не было привычных мыслей о плене, о яме, о том, что будет завтра. Он не думал о прошлой жизни, ее не было, это был сон, мираж, виртуальная реальность. Он старался дистанцироваться от своего тела, от боли, рвущей его на части, и представить, увидеть себя через месяц, десять, двадцать лет. Когда-то читал, кажется у Джека Лондона, что это возможно. Тайники сознания могут показывать не прошлое, а будущее. И казалось, что вот-вот он увидит себя повзрослевшим и свободным или, наоборот, пустоту, темный и пустой туннель…

Но тот, кто отмерял ему земное, вдруг изменил замысел, позволив лишь потоптаться на пороге будущего, и снова вернул в реальность.

Тогда-то и появилась боль, исчезли тишина и невесомость, пропала легкость в светящемся сознании.

Вернувшаяся жизнь началась с нового познания себя, и он поначалу испытал отвращение к будущим страданиям, даже вроде бы хотел попроситься назад. Но двери закрылись, боль проявилась неожиданно, стянув к себе все вялые мысли.

Женька ощутил вкус собственной крови на засохших губах, а слух уловил чей-то едва узнаваемый шепот.

— Женька, Жека, ты живой?

Он из последних сил поднялся. В несколько раз сложил кусок картона, сделал шину. Потом разорвал свою рубашку на ленты и прибинтовал картон к руке Умара. Их больше не били.

Прошедшая ночь сблизила молодых людей. Умар растерял весь свой гонор и теперь не отходил от Женьки. Он спрашивал:

— Жень, хочешь, мои родственники сообщат твоей матери о том, что ты здесь?

Женька равнодушно отвечал:

— А что моя мама может сделать? Приехать в Чечню и забрать меня? Только кто же ей меня отдаст? Я теперь боевик, даже если к ее приезду в яме не сдохну, все равно мне конец. Да и я не последняя же сволочь, чтобы родную мать сюда тащить. А если с ней что-нибудь случится? Как мне потом на свете жить? Ты если выберешься отсюда, лучше сообщи обо мне Усманову Ахмету, он из села Галашки. Скажи, так, мол, и так, пропадает Женя. Не сегодня так завтра забьют шайтаны до смерти. Если захочет помочь, пусть вытаскивает меня отсюда.

Однажды утром в яму опять сбросили веревку, Умара вытащили из ямы. Женька помог ему выбраться, шепнул:

— Если у тебя все получится, не забудь про меня.

Умар кивнул головой.

Через три дня Женьку опять привели к Сазонову. У капитана было хорошее настроение. Он пододвинул Женьке стул, налил чаю.

— Ну что, солдат, наш план срабатывает, скоро будешь на свободе. Уже приходил человек от Усманова, предлагал за тебя деньги. Сговорились на четырехстах долларах. Между прочим, ты стоишь дороже Умара, того отдали всего за двести баксов. Тебя ценят больше, наверное, в отношении тебя у боевиков более серьезные планы.

Ладно, пей чай и внимательно слушай. Мы предупредили твоего хозяина, что ты пробудешь здесь еще двое суток. Если к завтрашнему вечеру не привезут деньги, мы отправляем тебя в Ростов. Выкупить тебя оттуда будет дороже и сложнее. Думаю, что уже завтра за тобой приедут.

Недалеко от дома Усмановых стоит старая крепость. Ты должен знать, сам, наверное, там бывал.

Женька кивнул головой.

— Да. Я был там.

Сазонов разложил на столе фотографии:

— Вот в этой стене, ты ее легко узнаешь, вынимаются два самых нижних кирпича. Внутри ниши найдешь все необходимое на первое время — пистолет, пару гранат, спутниковый телефон, радиомаяк. Как только Ризван Усманов появится в отцовском доме, ты под каким-нибудь предлогом покидаешь дом и активируешь маячок. Нажимаешь вот эту кнопку. Сам тем временем ждешь в развалинах крепости. Через двадцать-тридцать минут после подачи сигнала спецназ будет у вас. Как я уже тебе говорил, десантники о тебе будут предупреждены.

Пароль — я Чужой. Отзыв — чужие здесь не ходят.

После выполнения задачи тебя и Ризвана заберут вертушки, доставят на базу в Ханкалу, а там уже тобой займутся те, кому нужно.

Капитан Сазонов усмехнулся:

— Ну что, солдат, не передумал? Давай не дрейфь, все должно закончиться хорошо.

Как и говорил Сазонов, на следующее утро Женьку опять вытащили из ямы, но повели уже не к штабу, а на КПП. Метрах в ста от бетонных блоков стоял старенький «жигуленок». За рулем сидел незнакомый небритый мужчина средних лет. Рядом с машиной, опираясь на трость, стоял старый Ахмет. На его голове была каракулевая папаха, на груди несколько медалей. Старик не мигая смотрел куда-то вдаль, делая вид или в самом деле не замечая пялившихся на него солдат. Женька остановился рядом, сказал:

— Маршалла хулда хуна, а, здравствуйте.

Этим словам его научил Умар.

Ахмед-Хаджи поднял на него глаза:

— Живой? Тогда поехали домой.

Ехали молча. Женька сидел сзади, на ямах и кочках машину трясло, избитое тело болело. Он ерзал на сиденье, стараясь сесть поудобнее. Водитель настороженно наблюдал за ним, бросая взгляды в зеркало заднего вида. Потом водитель что-то спросил на чеченском, старик в ответ кивнул головой. Женьке показалось, что ехали они очень долго. По дороге несколько раз останавливались на блокпостах. Водитель выходил из машины, за руку здоровался с солдатом или милиционером, и после этого ехали дальше. Женька спросил:

— Вы что, всех знаете? Это все ваши знакомые?

Водитель засмеялся:

— Нет, конечно. Просто когда солдат или гаишник со мной здоровается, у меня в ладошке пятьдесят рублей сложены. Я передаю деньги и еду дальше. Как говорится, кому война, а кому мать родна. Неплохой бизнес, правда, Ахмед-Хаджи?

Старик строго молчал.

— А вот скажи, отец, раньше тоже так было? Когда ты на войне был, можно было за деньги через немецкие или советские посты проехать? Представляешь, дал эсэсовцу пятьдесят марок и на танке прямо в Берлин, к Гитлеру в бункер.

Старый Ахмед повернулся к водителю, хмуро сказал:

— Не болтай ерунды. Раньше такого быть просто не могло. Ни немцы, ни русские взяток не брали.

Я в июне сорок первого, когда война началась, в Белоруссии служил. Ну и, конечно, диверсантов немецких было полно, документы у всех лучше, чем настоящие, не подкопаешься.

Остановили мы как-то черную «эмку», а в ней энкавэдэшник в звании старшего майора и жена, лейтенант госбезопасности, с пятилетним сыном. В тыл едут, по заданию НКВД секретные документы спасают. А старший майор, этот чин, кажется, соответствует армейскому генералу.

Со мной старший наряда, старшина Виктор Ковтун, пограничник. И вот старшине показалось подозрительным, почему у матери с отцом глаза голубые, а у ребенка карие. И мать курит постоянно, будто нервничает, как перед расстрелом. А у старшего майора пальцы правой руки от никотина желтые, будто бы он самокрутку или сигареты курил. Сам понимаешь, энкавэдэшный генерал вряд ли будет табак курить. Тогда что выходит, сигареты? Да еще и до самого чинарика, пока губы обжигать не начнет?

А в СССР тогда все папиросы курили, сигареты только у немцев были. Ковтун тогда и ковырнул штыком ящик с документами. А там железо, рация. Лейтенантша эта, несмотря на то, что баба, сразу выхватывает «наган» и Виктору прямо в сердце. Тут я их одной очередью всех и положил, и мальчишку тоже. Ребенка потом жалко было, но не изменишь ничего, война.

А скажи мне, сейчас какой гаишник машину с генералом остановит да еще и документы проверит? Нет больше в русской армии таких смелых, как старшина Ковтун. Потому наш Шамиль и дошел до Буденновска. Жалко, что он денег с собой мало захватил, а так бы и до Москвы дошел. Ельцина взял бы в заложники или депутатов, вот тогда бы война сразу и закончилась.

Женька опять подал голос:

— А вы долго воевали?

Старик помолчал, будто вспоминая:

— Считай, всю войну, с сорок первого по февраль сорок четвертого. Я как раз с разведгруппой с немецкой стороны вернулся, языка-офицера притащили. Немец серьезный попался, с важными документами. Я командиру полка доложил и только прилег поспать, меня поднимают и в штаб. А там начальник особого отдела майор Гарбузов срывает с меня погоны, я за пистолет, но выстрелить не успел. Скрутили, связали, награды отобрали и в Северный Казахстан, в ссылку. А там уже все наши, кто доехать сумел, не умер по дороге. Брат мой Ильяс на охоте был, когда чеченцев выселяли. Так с ружьем в горах и остался. Вот он почти десять лет воевал. Только не с немцами, а с советской властью. В пятьдесят третьем году, когда Сталин умер, он в наш дом пришел. Там осетины тогда жили. Они его вилами закололи. Брат в горах замерз очень, заболел, у печки пригрелся и задремал. Осетинам за него награду обещали, много он советской власти горя причинил. Начальника милиции убил, секретаря райкома. Солдаты его ловили, милиция, но все бесполезно. Он такие тропы и норы в горах знал, что ни одна собака его найти не могла. Я когда из ссылки вернулся, искал этого осетина Марата Колиева, но он как сквозь землю провалился. Если мне все же встретится когда-нибудь его сын или внук, убью не задумываясь. Кровная месть сроков давности не имеет.