Московский Джокер - Александр Морозов

– Детка, – вкрадчиво начал он, – ты сегодня, если я ничего не путаю, идешь в гости с одним очаровательным старшим лейтенантом.

– И что ты хочешь сказать, па, по этому поводу?

– Успокойся, я вовсе не собираюсь обсуждать, действительно ли время от трех до пяти утра – самое удачное для визитов. Вероятно, вы этот вопрос уже обсуждали и пришли к единому мнению.

– Ну разумеется, па. Что это ты тянешь сегодня… Говори, что тебя беспокоит?

– Ты вот что, Ло, пригляди-ка сегодня за своим красавчиком. Он парень безвинный, а на него могут подумать.

– Как вы мне надоели! И ты, и твоя бандитская работа.

– Ну, ну, Ло, полегче. Твой Ваня – государственный человек. Стою на страже…

– Ну ты, па, прямо как Черномырдин выражаешься. Когда мужики говорят загадками, я прям балдею. Ладно, па, все. Засекли и пролетели.

«Ну вот, – подумал Иван Григорьевич, – если я не ошибаюсь в собственной дочери, то за Симонова в ближайшие сутки можно быть спокойным». А теперь следует отдать должное и субординации, то есть доложить полковнику Воронову.

«Породистый щенок», – иногда думал Кублицкий о своем начальнике отдела. При некоторых же обстоятельствах чувствовал, что в этом парне что-то есть. И во всяком случае, с ним можно иметь дело.

– Олег Юрьевич, не спишь?

– Нет, Иван Григорьевич, не задалось у меня что-то сегодня со сном. Слушаю тебя. Давай огорчай молодое, неопытное начальство.

– Да особо и огорчить нечем. Наши по старым делам, наверное, остались подключены к вохре[1] на Курском вокзале. Поступил сигнал, кто-то у них там не туда полез.

– А мы-то при чем?

– А мы ни при чем. Но раз уж сигнал наши приняли, я дал добро, чтобы они блокировали точку конфликта по дальнему периметру и пронаблюдали. А то как бы вохра и те, кто полез, больших фейерверков не устроили. Все-таки почти центр города.

– Послушай, Иван Григорьевич, ты о вчерашнем нападении на капитана Петухова что-нибудь знаешь?

– Жив будет капитан. Мои ребята были уже у него в больнице. Врачи обнадежили. Жену его, конечно, жаль, ее уже не вернешь.

– А что по сыску?

– Кажется, обычная бытовуха. Вероятного убийцу заметили и когда он входил, и когда выбегал обратно из подъезда. Да он и живет в том же дворе. Вместе с братцем, таким же громилой. Что-то они с капитаном не поделили. Думаю, зажимал их Петухов по части дворового раздолбайства. Сейчас эти два брата-дегенерата в усиленном розыске. До утра, думаю, их задержат.

– Я сейчас за городом, на даче у одних знакомых. На меня было совершено нападение. Как раз этими двумя братанами. И уверяю тебя, никакой бытовухи между нами не было.

– С тобой все в порядке?

– Они мне прилично дали по ноге. Какой-то железякой. Потерял много крови. Но мне здесь уже оказали помощь. Можно сказать, все обошлось.

– Где ты с ними расстался, Олег?

– На Киевском вокзале. Запрыгнул в отходящую электричку. По моим данным, они замешаны еще в одном деле. И на Петухова они набросились не просто так.

– Понятно.

– Вот я и говорю, когда будете брать, ожидайте с той стороны всего… Мне лично они нужны для разговора. Короче, если увидите их еще живыми, в этом же виде постарайтесь и сохранить.

– Ты где? Тебе не помочь? Может, выслать машину?

– Ничего не надо. Здесь полно людей на московских машинах. Я немного еще покантуюсь, а потом с кем-нибудь из них вернусь в город.

Дедуган поздно среагировал на резко затормозившую перед его сторожкой машину скорой помощи. Поздно и слабо. Хохочущие краснощекие молодцы в белых халатах гурьбой вбегали на крыльцо и рвали с крючка дверь, а он, совсем не как испытанный вохровский боец, а как баба заполошная, метался от окна к двери и причитал: «Вы што, ребятушки, да вы туда ль заехали?»

Лицемерил, конечно, старый, заплошал совсем от смертной тоски. Знал ведь по богатому своему жизненному и профессиональному опыту, что в этих делах ошибки не бывает. Рванулся к телефону, к оружию, но, конечно, не успел.

Двое могучих повалили деда на узкую жесткую тахту, перевернули его лицом вниз, расстегнули ремень и стали стаскивать брюки. Дед извивался, вырывался и как бы от неожиданной радости изумленно покрикивал: «Эт как же, ребятушки? Накажут, поди, вас. Ой-е-ей, бедные головушки».

– Во дед попал шебутной, – беззлобно, впрочем, переговаривались между собой бедные головушки. – Ну кончай шухерить, дед. Мы че тут с тобой, колыхаться должны? Ты че, в натуре, один, что ли, у нас?

Загнали деду в зад иглу размером с противотанковую ракету и выдавили поршнем хорошо если не полведра какой-то адской смеси. Дед закатил глаза и напрочь перестал хрюкать и возмущаться. Лопающиеся от здоровья бедные головушки подхватили бездыханное тело старого бойца, мигом вынесли его на вольный воздух и немилосердно забросили в металлический кузов белой машины с красным крестом.

Саня Рашпиль, чтобы не было сомнений в содержании остальных кейсов, взял на проверку кейс из самой середины. Укрепил фонарь на верхнем стеллаже, чтобы освободить руки для вскрышных работ. «Прошел» замочек и распахнул кейс. Внутренности состояли из двух ярусов, как солдатская казарма, а каждый ярус из паралоновых ячеек. Рашпиль прежде всего, ни к чему не притрагиваясь, подсчитал количество ячеек: их было по пятьдесят в каждом ярусе, итого сотня.

В каждой ячейке лежал запаянный в пленку брусок, этакий спрессованный из отдельных прямоугольных листов параллелепипед. Саня взял из ячейки один брусок и потянул за отогнутый кончик узкой красной полоски. Прием был тот же, какой применяют при вскрытии зацеллофанированной пачки сигарет с фильтром. Саня не спешил. Он уже прикинул в уме не только, что он может здесь обнаружить, но и сколько. И он понимал две вещи. Во-первых, что так или иначе он все равно уже доведет это дело до конца, А во-вторых, что пришла пора прощания с прежней жизнью. А скорее всего, с жизнью вообще.

Пачка стодолларовых банкнот содержала ровно сто новых, с укрупненным портретом президента, зеленых, с металлическим хрустом, листов. Итого – сто на сто – в одной пачке было десять тысяч баксов. В одном кейсе было сто таких пачек. Итого один миллион долларов. (К этим цифрам слово «баксы» уже как-то не подходило.)

Итак, прикинем же все-таки, что же происходит?

Десять тысяч стеллажей, по кейсу в каждом. В каждом кейсе – миллион. Умножить один миллион на десять тысяч Саня мог и без арифмометра. Один миллион умножить на десять тысяч равняется десяти миллиардам.

Десять миллиардов.

Баксов?

Долларов?

Восемьдесят тысяч лье под водой?

Несколько дней назад Сане на глаза попалась газетная заметка. В ней приводились данные о так называемом СВР, свободном валютном резерве страны. О том, что после выборов президента СВР России составил всего четыре с чем-то миллиарда долларов.

Итак, чтобы не говорить лишнего, перед Рашпилем в свободном пользовании находилась сумма, в два с половиной раза превышающая свободную валюту Федерации. Откуда-то сверху, из-за стеллажей, а точнее сказать, равномерно отовсюду, шипел потихоньку гадский фоновый звук. Так могла шуметь уже выключенная, останавливающаяся кофемолка. Или пылесос, где-то за три комнаты. Или работающий персональный компьютер.

Китайскому философу Чжуан-Цзы приснилось, что он бабочка и летает по летнему лугу среди цветов. Проснувшись, Чжуан-Цзы уже не мог решить, кто же он такой. То ли он философ Чжу-ан-Цзы, которому приснилось, что он бабочка, то ли бабочка, которой снится, что она Чжуан-Цзы.

Так и Рашпиль не мог решить, не зарезал ли его Старшой, быстро и безболезненно, еще до того, как он полез в вагон? И, стало быть, не находится ли он уже в раю или по крайней мере в его предбаннике?

В реальности ничего подобного, конечно, произойти не могло, но фоновый гадский звучок доказывал, что все в этом гадском вагоне включено и все схвачено. Что весь он, от запломбированных стальных стенок снаружи до зеленой, райской долины внутри, – весь на учете у адских сил. Весь целиком на мониторинге, весь до последней молекулы просвечивается, прослушивается, записывается и передается хрен знает куда.

Пломбированный вагон однажды уже кто-то пригонял. Рашпиль где-то читал об этом. Но, кажется, не сюда, а в Питер.

Он понимал одно: если его еще не сделали и он еще не в загробном мире, то, что бы он теперь уже ни делал и как бы себя ни вел, теперь все едино – то есть его заделают в самое ближайшее время.

Конечно, он обречен, потому что попал на Марс. А на Марсе без скафандра не живут. Разве что прихватить один такой кейсик?

Если бы он был один, такой кейсик, то прихватить его было бы не менее опасно, чем посадить за пазуху гремучую змею. В обычном мире такой чемоданчик искали бы на суше и на море, с помощью батискафов и аэростатов, по его следу шли бы джульбарсы, паханы и шестерки. Но здесь, в этом зеленом Эдеме, таких сказочных чемоданчиков было аж целых десять тысяч. И не то что исчезновение одного пройдет незамеченным, нет, конечно. Просто Санек как-то ощутил, что если его убьют, а это, в общем-то представлялось неизбежным, то не за один чемоданчик, а за все. И не за то, что увел, а за то, что увидел. То, чего простые смертные да не узрят.