Кровавая графиня - Йожо Нижнанский

Павел Ледерер с ужасом понял, что он во власти широко известного в округе дьявола, который нанял его на службу чахтицкой госпоже. В каком же преступлении он должен быть сообщником?

Он огляделся. Просторный зал. Стены завешаны коврами. В углу стоит позолоченное кресло с балдахином из темного панбархата, на противоположной стороне — искусно сработанный резной сундук. Он знает эти поделки: они — гордость рейнских мастеров, слава о которых ширится по всей Средней Европе.

— Ну что, тебе тут нравится, а? — с ухмылкой спросил Фицко. — Конечно. А теперь скажу тебе, где ты находишься, что должен делать и что тебя ждет. Ты сам хозяин своей судьбы. Только от тебя зависит, разбогатеешь ли ты или погибнешь…

Павел молчал. Сегодняшнее приключение походило на страшный сон, он мечтал пробудиться.

— В этом сундуке твоя работа, — продолжал Фицко еще серьезнее. — Напряги ум, подумай и почини поломку. Рядом с сундуком для тебя припасено еды и питья, подкрепись, выпей для храбрости, там и награда твоя — двести золотых. За все это скажи спасибо чахтицкой госпоже. Что до меня, так я бы отблагодарил тебя тем, что навсегда заткнул бы тебе рот. Не только потому, что ты приятель Яна Калины, но и потому, что вообще никому не доверяю. К утру, думаю, справишься с работой. Потом я отведу тебя к госпоже, там и выясним, варит ли у тебя котелок. Если варит — порядок, если же нет — горе тебе.

Фицко двинулся к двери. Она была за портьерой.

— Если за работой тебя будет мучить любопытство, куда ведет эта дверь, скажу тебе наперед: не туда, куда бы тебе хотелось. Отсюда не выбраться. Ну, желаю тебе приятного времяпровождения с прелестной подружкой.

Дверь за ним закрылась. Слесарь остался один.

В зале, озаренном факельным светом, его охватила тревога. С какой подружкой? Он огляделся. Нигде ни души.

Какая работа дожидается его в рейнском сундуке? А завтра что будет?

Он подошел к сундуку и осторожно поднял крышку. Кровь у него застыла в жилах.

В сундуке лежала навзничь нагая женщина в сверкающем на шее ожерелье. Лежала неподвижно. Спит или мертва?

Придя в себя, он нагнулся над сундуком, чтобы разглядеть женщину с ближайшего расстояния.

И тут же засмеялся, обозвав себя дураком.

Это было всего лишь изваяние женщины.

Он тут же обнаружил, что она искусно изготовлена из металла. Постучал по ней пальцем: полый звук. Раскрашена кистью художника. Краски точно живые — вовсе не диво, что при первом взгляде он смутился и оплошал. Под ней тяжелый пьедестал. Тяжелый, как черт. Он покрывает все дно сундука. Трое здоровых мужиков едва ли сдвинут его с места. Но он не станет надрываться. Поставит куклу стоймя в сундуке.

«Так вот ты какая, прелестная подружка! — мелькнуло в голове. — Но что стряслось с тобой? Я что, должен тебе здесь признаваться в любви?»

Но ему было не до смеху.

Как блестит ожерелье! Неужто это настоящие драгоценные камни? И почему их повесили на шею статуе?

Он склонился над куклой и протянул руку, чтобы снять ожерелье. Но едва коснулся ее, замер в ужасе.

Статуя заморгала, словно ожила, в ее утробе загремели непонятные звуки, словно ей хотелось заговорить. Руки, которые мертвенно лежали вдоль тела, внезапно задвигались. Павел не успел даже отскочить, как они уже сжали мастера, да так, что кости его затрещали.

Он смотрел, не веря собственным глазам.

Грудь железной девы открылась, и из нее выдвинулись ряды ножей. Они двигались, приближаясь к его груди. Словно ими на него замахнулась рука невидимого убийцы.

Он вскрикнул.

Ножи медленно, но неотвратимо подступали к груди. Вот-вот они вопьются в его тело. Пот выступил на лбу. Это конец.

Еще минута — и сверкающие ножи вгрызутся в сердце, в легкие, и он изойдет кровью в объятиях железной куклы.

Но что это? Урчащая утроба вдруг затихла, глаза перестали моргать, ножи замерли.

Мастер облегченно вздохнул, он понял, что спасен. Однако ноги у него дрожали. Вдруг в нем проснулось новое опасение. Что, если это жестокая шутка железной девы и ножи остановились просто для того, чтобы дева усладила свое бесчувственное металлическое сердце его муками?

Но нет, она лежала неподвижно и как бы весело улыбалась. От нее теперь зависела его жизнь и смерть.

Долго ли ему лежать в ее чудовищном объятии? И как ему высвободиться? — хладнокровно рассуждал он, балансируя на грани жизни и смерти.

Вдруг его осенило, что все дело в поломке. Объятия железной девы потому не смертельны, что механизм сломан. Ножи только дотрагиваются до тела и останавливаются, не успевая пронзить его. Но как же привести в движение столь хитрый механизм, чтобы объятия раскрылись, грудь сжалась и ножи исчезли? Они выдвинулись, когда он поднял ожерелье. А что, если вернуть его в исходное положение, не произойдет ли обратного действия?

Он долго рассматривал ожерелье. Обдумывал, как действовать: правая рука у него была свободна.

Взвесив все обстоятельства, он понял, что силой из объятий не освободиться. Тогда он решительно протянул руку к ожерелью.

На одном из каменьев он заметил тоненький рычажок, западавший в отверстие горла. Коснувшись ожерелья в первый раз, он этот рычажок чуть сдвинул. Несомненно, что с его помощью механизм приходит в движение и останавливается. Надо ли рычажок совсем выдвинуть или до конца задвинуть? Он снова задумался. Не приведет ли он опять в движение ножи, не вопьются ли они ему в грудь?

Павел еще раз оглядел страшное помещение. Маленький, факелом освещенный осколок оставшегося где-то вовне, огромного, прекрасного мира, с которым ему суждено расстаться.

Он прикрыл глаза, словно боялся смотреть смерти в лицо. И задвинул рычажок в отверстие. Снова раздались звуки, которые только что ужаснули его. Пленник зашатался: сжимавшие его руки вдруг выпустили его из объятий и со звоном упали вдоль боков.

Он с благодарностью посмотрел на железную деву, будто она подарила ему жизнь, и, обессиленный, растянулся на мягком ковре. Мыслей у него не было, он лишь оглядывал подземное помещение и смотрел на чадивший факел, на холодно блестевшую в его свете железную деву.

Собственными глазами он мог убедиться, что застенки и орудия пыток — не пустой вымысел. И на него, оказывается, тут возложена страшная задача. Для того ли он так долго учился и столько лет странствовал, накапливая опыт и знания, чтобы сейчас отладить это орудие смерти?

Павел Ледерер содрогнулся, представив себе, как железная дева будет губить человеческие жизни. Он поднялся и тревожно заходил по комнате.

Наконец остановился возле железной девы. Интересно, сумеет ли он и впрямь найти поломку в этом дьявольском изделии? Что ж, надо попробовать. Потом, когда ему это удастся, он снова приведет в негодность механизм.

Он осторожно сжал ожерелье сзади и поднял его. Ничего не произошло. Железная дева была недвижна. Он поднял ожерелье еще раз — и снова безрезультатно. В чем же дело? Немного подумав, он нашел причину. В спине куклы он обнаружил маленькое отверстие, в углу сундука — блестящую серебряную ручку: механизм куклы, несомненно, был заводной. Когда он завел его и затем поднял ожерелье, внутри железной девы что-то загремело, зазвякало, руки мгновенно поднялись для объятия, грудь раскрылась, и ножи пришли в движение.

Он заглянул в грудь куклы. Увидел множество больших и маленьких колесиков, точно в часовом механизме. А в часовом ремесле он неплохо разбирался и потому осмотрел колесики с живым интересом. Вскоре лицо его осветилось радостью. Оказалось, что одно из колесиков сидело непрочно. Оно расшаталось, и зубцы его лишь по временам касались ближайших колесиков: из-за этого ножи выступали из груди девы не полностью.

Он подправил колесико, завел механизм и остался доволен: ножи теперь высовывались до уровня обнимавших рук.

Но радость от удачного исхода тут же испарилась. Мастер мрачно воззрился на отлаженное орудие смерти. И несколькими движениями снова привел в негодность железную деву.

Двести золотых, высыпанных кучкой из кошелька, соблазнительно блестели в давящей тишине. Сколько счастья и радости можно купить за эту кучку золота! Когда он это себе представил, у него закружилась голова. Но нет, он не осквернит свои руки такой гнусной работой. Возьми он это вознаграждение, так мог бы построить дом с отменной мастерской, и еще осталось бы на корову да на участок земли. Зажил бы с родителями под одной крышей, и до самой смерти они бы не знали забот. Но нет, нет, даже если бы он мог построить дворец, купаться в вине и одеваться в шелка, он и то не погрешил бы против совести. Но что же его ждет, если он не выполнит работу?

Он представил себе ухмыляющуюся рожу Фицко, а при мысли о чахтицкой госпоже его и вовсе охватила дрожь. Он рискует жизнью. А прояви он послушание, снискал бы ее доверие и обрел бы не только двести золотых, но и богатую жизнь до старости.