Погружение (СИ) - Аверин Евгений Анатольевич

Первый чеченец вступил на ярославскую землю в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. И остался жить. Всего тринадцать лет прошло, а уже все считаются с землячеством. И правильно. Все нохчи — воины. Раз у местных своих нет, они вместо них будут. Свято место пусто не бывает, сами русаки так говорят. Сам Мурад приехал несколько лет назад в одних резиновых сапогах. И сразу встал на ноги. Кто бы ему в Чечено-Ингушской АССР позволил так развернуться? Там все давно поделено.

— Леча, — крикнул Мурад в коридор.

Зашел крепкий, чисто выбритый человек, светлые волосы делали его мало отличимым от русского. Только уверенный острый взгляд показывал, что командовать им — надо иметь весьма веские личные основания.

— Слушай, брат, надо до конца выяснить все по ребятам. Все эти заключения зачем мне надо, да? Все документы я вижу раньше, чем опера. Но сам понимаешь, на бумаге все не напишешь. Съезди, кто там эксперты, поговори по душам. Дай денег. Только пусть без придумок. Но со всеми мелочами и предположениями. Вот тебе человек, — Мурад протянул записку с телефоном, — он подведет, к кому надо.

Леча кивнул, забрал бумажку и вышел.

А с чекистами так или иначе придется разговаривать. Это сила. А силу надо уважать и использовать. Все люди, тем более, в органах. Раз там служат, значит, самостоятельно думать и решать не умеют. Государство в лице конторы заменяет им и родню и, часто, семью. Поторгуемся. Впереди такие дела, что голова кружится. Умники придумали схему с авизо, скоро делать будут. А тут ерунда непонятная.

«АУЕ, братва, мусора на корпусе!» — раздалось вдалеке.

— Большой шмон проводят, — пояснила Поля.

— И так проверяют постоянно.

— Это тебя мало касалось, ты в конце коридора без соседей жила, Чего тебя проверять? Так, для отчета. Сейчас пацанов проверят, после и к нам пойдут.

Действительно, после обеда целая орава с собакой. Нас вывели на продол вместе с вещами. Что в камере творится, мы не видим. Наши сумки перетрясли все. Тетка нас обхлопала везде. «Обувь снять, стельки вынуть». Пол на всем протяжении завален самодельными веревками, какими-то мешочками. У нас тоже срезали и выкинули веревку, которую Поля сплела белье сушить.

Запустили обратно. Вся хата забросана клочками, песком, бумажками. Матрасы скинуты и затоптаны. Подушки валяются. Ближайший час прибираемся. Пол вымыли выданной старой тряпкой. Воду в мусорное ведро наливали и потом сливали в унитаз.

После приборки завариваем чай.

— Если честно, — начинаю я разговор, — думала, что ты за демократию, всякие там свободы и права человека. За это же обычно сажают.

— Я так тоже раньше думала, — улыбается Поля, — за два года тюрьмы сама осмотрелась и умных людей повстречала. Теперь думаю по-другому.

— Значит, тюремные университеты помогли?

— Аналогия на мысль натолкнула. Ни чего камеры не напоминают? Все отделены друг от друга, в каждой хате свои порядки и все живут по-своему.

— Как разные государства?

— Умничка. У мальчишек все четко структурировано. Смотри, БС — бывшие сотрудники. К ним лояльней относятся, не так шмонают, не грубят, да они и юридически грамотней, случись чего, за себя постоят. Есть людские хаты для порядочных арестантов, тоже разные. Но и они могут с вертухаями договориться, чтоб занесли чего надо. Есть козлы, красные, шерстяные, вообщем, все кто с властями сотрудничает от нужды — их припахивают даже в СИЗО мусор убирать, грузить чего-нибудь. За это они воздухом дышат больше, чем остальные, двигаются, с администрацией общаются и могут в СИЗО остаться, в хозотряде козлином. Правда, кто в людских хатах, их презирают и не общаются без крайней нужды. Опущенные или по статьям поганым заехавашие, изнасилование, совращение малолеток, гомосеки сидят отдельно — это верные друзья администрации. Им просто не на кого больше надеяться. Они отверженные всеми остальными людьми. Туберкулезные хаты — для ослабленных, там питание получше. А есть спецблок, где особый присмотр, где мышь не проскочит. Граница на замке.

— Америка, значит, отдельная хата с льготными условиями, а КНДР — спецблок. Тогда не только государства, но и разные народы по-разному живут.

— Да, Советский Союз один, а все пятнадцать республик живут каждая по своим правилам. Да и автономные тоже. Я со многими общалась. Прибалты — Европа Союза. Чистенькие производства, чистенькие дома, большие зарплаты. В Эстонии русских в магазине обругают и не продадут ничего. В Латвии лучше, но там русских больше половины. Белоруссия и Украина похуже живут. Но самая голытьба — центральная Россия. Отнимают все и везут в Москву. Регионы — доноры здесь. А в Грузии почти нет советской власти. Блага есть. Климат есть. Деньги такие, что тут и не снились. И в других кавказских республиках похоже. Как и в Азии, гдесвои порядки, кланы, рабы, баи.

— А дружба народов?

— Ответ уже знаешь. Вранье. За каждой такой дружбой стоит солдат с автоматом. Как только слабина — не упустят возможность нож воткнуть. Вот и вся дружба. В Узбекистане резня, в Таджикистане назревает. Да много где.

— Все считают, что будут жить лучше без русских?

— Это только поводграбить и убивать.

— Но почему ты разочаровалась в демократии? Сейчас все про нее говорят. Может, если отвалится Кавказ и Азия, проще будет построить новое общество?

— Это мы от них отвалимся, а они от нас — нет. Как только они поймут, что сами по себе не могут жить, то вернутся к прежней кормушке. Сосать кровь в центральных русский областях. Только уже на других условиях. Силой, шантажем, угрозами будут требовать себе деньги, ресурсы, работу и свободу действий. И получат. За счет нашего умирающего народа.

— Ну, уж не умирающего! — возмутилась я.

— Что определяет народ? Что делает его устройство?

— Семья, потом род, потом племя. И народ получается.

— Племен нет, родов тоже. Семья в плачевном состоянии. От народа одна дырявая оболочка осталась. Есть общество граждан. Но это не народ. Граждан объединяет государство. И по большому счету, гражданской единице все равно, какое государство будет о нем заботиться. Лишь бы ему, конкретному гражданину, было комфортно, понятно и безопасно. А там как экономическая или политическая система называется, без разницы. Кто будет в реальности управлять, тоже. Хоть инопланетяне. Вывеску власти любую повесят.

— Тогда создание гражданского общества у нас, это подготовка для захвата страны? Если нас завоюет Америка и установит свои порядка, много ли наберется противников среди таких граждан?

— Не для захвата, а для передачи. Для свободного мирового рынка граждан. Теперь понимаешь, почему я больше не демократ? Потому, что я патриотка. А любое гражданское общество, это кормовая база для тех, кто лучше организован. Для семей, родов, кланов, тейпов, мафий всяких. Кто в той же Америке рулит? Семьи и кланы.

— Тогда получается, что сейчас лучше? Гражданским наше общество не назовешь.

— В чем-то. В партию пролезают, кто хочет карьеру, блага, почет. И формируют свои, государственные кланы. Но все равно при затишье люди самоорганизуются. Свои отношения, родственные, дружеские появляются у всех. Без них не прожить. Начала создаваться новая общность. Это и хотят встряхнуть, уничтожить. Переведут на новые экономические рельсы, и вперед.

— Подожди, какие государственные кланы?

— Обычные. И не только номенклатурные, но и в других сферах. Они в противовес народу, его структуре. Потому, что не народу подчиняются, а управляющим существам.

— А по-проще?

— Ну, представь, — Поля улыбнулась, — у тебя род. Допустим, Макаровых. В нем семьи, конечно. И на территории Большесельского района члены рода занимают должности в милиции, администрации, в больницах и школах, на рынке торгуют или в магазинах, пусть и государственных.

— Здорово! Везде свои, дяди, тети, братья, сестры. На рынке не кинут — стыдно будет. В больнице присмотрят.

— Да, для тебя прекрасно. Но управлять тобойникак. Продать тебя никак, понимаешь? И представь аморфную массу граждан, которые полностью зависят от государства, от его чиновников. А чиновники не принадлежат никакому роду. Они принадлежат клану. КГБ, Обкомы, Министерства и ведомства. Ты для них безразлична. Ты — не народ, за тобой нет никого, ты гражданка.