Рафин - Юлия Широкова

– Он узнал об этом?

– Нет.

– Тогда какой в этом смысл?

– Я знала. И иногда, когда я смотрела на него, такого расслабленного и самодовольного, воображающего, что всё у него под контролем, я думала – знал бы ты правду, сейчас бы визжал тут, как поросёнок недорезанный!

– Боже! Женщины – вы всё-таки страшные существа!

– О, да! Мы можем быть очень коварны!

– Я думаю, ты не любила этого парня.

– Ты прав. Если б я любила его, я бы просто рассталась с ним.

Снова повисла пауза, Рафин размышлял о чём-то, наморщив лоб. Может, прикидывал – не мстила ли ему какая-нибудь из его подружек таким же образом? А мне снова захотелось вернуться к теме отцов и детей:

– Я рассказала тебе о своём отце, а что на счёт твоего отца – за что ты на него обижен?

– С чего ты взяла, что я на него обижен?

– У тебя даже фото его нет.

– История обо мне и моём отце очень мрачная. Полная боли, горя, потерь и тому подобного дерьма.

От его искренности не осталось и следа. Он говорил куражась, с издёвкой. Наверное, хотел просто пошутить, но не получилось – переиграл. Возможно, потому что в словах, которые он хотел выдать за шутку, было слишком много правды. Заметив, что производит на меня не приятное впечатление, поспешил сменить тему. Заговорил о своём отчиме.

– Он мне был, как отец. Хотя его брак с моей матерью был таким же не долгим, как её брак с моим папашей, он, в отличие от него, не исчез из моей жизни. Мы часто виделись, он давал мне почитать книги, послушать пластинки с музыкой, не той, что слушали мои ровесники, и книги были не те, что они читали. Он ненавязчиво развивал во мне хороший вкус, учил думать и, в конце концов, помог мне найти себя. Он умер пять лет назад. И я до сих пор скучаю по нему. По отцу я не скучал никогда. Если не возражаешь, давай оставим эту тему? Я уже понял, что ты много обо мне знаешь, спасибо, интернету! А что на счёт тебя? Ведь я не знаю о тебе почти ничего. Расскажи мне о себе.

– Что, например?

– Что ты ненавидишь?

– Глупость. Хотя… Я сама столько раз делала или говорила какую-нибудь глупость, что стыдно вспомнить! Ненавижу всё банальное, очевидное, но… Боюсь даже на страницах этой книги я разок, другой позволила себе изречь какую-нибудь банальную сентенцию. Тогда что же я на самом деле ненавижу? Наверное, лицемерие. Этого я себе никогда не позволяла. Что ещё ты хотел бы обо мне узнать?

– Всё, что ты посчитаешь нужным рассказать. Твой выбор сам по себе скажет о тебе многое…

– Подобная постановка вопроса приводит меня в замешательство… Я столько всякого о себе знаю! С чего начать? О каком моём я тебе поведать?

Вот, например, одно из самых ранних воспоминаний – мне года два-три. Что-то меня напугало – то ли большая собака, которую я дёргала за хвост, то ли отчим решивший зарубить меня топором за то, что я обозвала его педиком. Как бы там ни было, но у меня вдруг отнялись руки. Мама затаскала меня по врачам и знахаркам, но все говорили, что я здорова – просто претворяюсь. О психосоматической причине заболеваний тогда ещё никто не слышал. Силы вернулись ко мне лишь после того, как какой-то мальчишка в песочнице толкнул меня и я подняла руки, чтобы дать сдачи. Как видишь, я уже тогда была далеко не ангел.

Или вот ещё одна я… мне четырнадцать, в этом возрасте девочки начинают осознавать свою женственность и подчёркивать её, я же наоборот. Я не пользуюсь косметикой и не запихиваю вату в лифчик, а ещё я не моюсь, не чищу зубы, не расчёсываю волосы… Моя мать не замечает, что её дочь выглядит и пахнет, как помойное ведро, не замечает, что по мне уже прыгают вши, ей не до того – у неё новый, молодой муж.

Мне семнадцать, я только что закончила школу и устроилась на работу – нянечкой в детский сад. Я в маленькой каморке мою посуду, на мне косынка и очки, с запотевшими стёклами, я запихиваю в рот котлету, которую кто-то из детей отказался съесть, и подтягиваю через юбку колготки, которые на пару размеров велики и то, и дело спадают с меня, но других у меня нет.

Мне двадцать, я уже знаю, что я красавица. Почти каждый день я хожу на свидания с мужчинами вдвое старше меня, у них у всех шикарные тачки, они приглашают меня в крутые рестораны и дарят норковые шубки и цепочки с бриллиантовыми кулонами. Каждую ночь я пью и танцую, и ложусь спать под утро.

Мне двадцать пять, я заехала в издательство, чтобы забрать авторские экземпляры своей первой книги. Я открываю её наугад где-то посередине, читаю несколько строк. “Такое чувство, будто это не я написала…” “Да, так всегда кажется”. Я выхожу на улицу и какой-то прохожий, взглянув на меня, восклицает удивлённо: “У вас глаза сиреневые!”

Мне тридцать один, я влюблена в девятнадцатилетнего мальчишку – он певец и восходящая звезда. Я понимаю, что это уже, наверное, кризис среднего возраста и вообще страшная глупость, но ничего не могу с собой поделать. Я пишу ему любовные письма и передаю их вместе с цветами после концерта.

Мне тридцать пять, у меня ни семьи, ни карьеры, я сижу в тёмной квартире, укутавшись в плед, и сочиняю при свете свечи. Сочиняю историю искреннюю, как молитва богу, в которого я пытаюсь верить.

И наконец, ещё одна я… в комнате, наедине с красивым мужчиной, мне хочется сесть к нему ближе, хочется взять его за руку, хочется уткнуться ему в шею, чтобы вдохнуть запах его кожи…

Утром я вспомнила, что у меня назначена встреча в издательстве. Костя сбегал в кафе, что находилось на первом этаже дома, в котором он жил, и принёс к завтраку свежих круассанов. Мы почти не разговаривали, только чуть улыбались, глядя друг на друга. На прощание он поцеловал меня и пообещал, что вечером позвонит. Я чувствовала, что он не обманывает и действительно собирается позвонить. И ещё я чувствовала, что всё у нас будет хорошо.

В издательстве меня встретили две женщины – обе светловолосые, одна молодая и очень приятная внешне, другая