Неуловимый монитор - Игорь Всеволожский

Те дни были тревожными, хлопотливыми. Времени на отдых не было. Люди почернели и едва не падали с ног от усталости.. Записи в дневнике, которые мне удавалось изредка делать, были короткими и обрывочными.

…Камыш-Бурун…

Стервятники с крестами на крыльях стали нашими постоянными спутниками. Сейчас сходил на берег. Два моряка оживленно беседовали возле машины. Пронзительный свист. «Ложись!» Один побежал от машины, другой — залег. Взрыв. Самолеты ушли. Лежавший у машины встал, отряхнулся, подошел к другу. Тот был мертв…

«Странно, почему ничего не сообщают по радио о Москве», — говорит Ильинов. — «Как-то там мой Можайск?..»

…На берег высажен наблюдательный пункт. Совсем недалеко артиллерийские выстрелы и разрывы. Завод взорван. На электростанции все агрегаты выведены из строя. Железнодорожные вагоны сброшены под откос в море. Получили радио: «Приготовиться к стрельбе, враг близко». Вскоре поступила команда: «Огонь!». Били по фашистам, продвигавшимся к поселку. Вокруг нас стали густо рваться мины; мы отошли…

Когда отходили от Камыш-Буруна, все горело: завод, электростанция, рыбачий поселок.

…К обеду Ильинов принял радио: «Прибыть в Керчь». В порт вошли под вечер. Город сильно разрушен. Дома горят. У переправы скопилось много машин. На черной земле — россыпи пшеницы, винтовочных патронов. Неприятель занял выгодную позицию — Турецкую крепость и сопку. Мы открыли по сопке огонь. На нас посыпался град артиллерийских снарядов и мин. Вынуждены были уйти. Отходя, продолжали обстреливать сопку. Ночевать отошли за косу: там было спокойнее.

— Мой родной городок, — говорил о Керчи Миша Коган. — Здесь я родился.

Он принялся рассказывать, как с мальчишками-сверстниками лазал в каменоломни, как плавал наперегонки до дальнего буя, что у входа в порт, как с рыбаками выходил в море ловить рыбу. Эх, Керчь, Керчь!

Как назло, вода в море опять фосфорится. Фрицы опять нашли нас и сбросили (сам считал) сорок бомб. Мы все же ушли от них — под самым берегом. Они нас снова потеряли…

…Я сидел в крохотной каютке Ильинова у приемника.

На корабль сыпалась какая-то серая крупа. Выл ветер. Волны перекатывались через палубу у подножия башни. Но мне казалось, что все море залито солнечным светом. В Москве — парад. Парад на Красной площади. Седьмое ноября тысяча девятьсот сорок первого года…

…Эх, Керчь, Керчь!

Бедняга Коган! Миша совсем притих и стал мрачен. Возле Керчи горят рыбачьи поселки. Валяются спущенные с обрыва перевернутые вагоны. Бьем по фашистским частям у Камыш-Буруна, охраняем переправу наших войск у Керчи. Наши уходят из Керчи на Тамань. У каждого из нас одна дума: а как там мои? В Верее? В Можайске? На Полтавщине? В Киеве? И самое главное — как там Москва?..

…Однажды на наших глазах на самолет «У-2» напали четыре «мессершмитта». «У-2» шел низко, почти над водой. Мы уже знали обычай фашистов — «геройствовать» вчетвером над одной беззащитной машиной. Они посылали очередь за очередью. Корабль наш стоял замаскированный, и стрелять нам не разрешалось. Но разве утерпишь, когда такое творится! С разрешения командира Миша Перетятько дал очередь по наседавшему на «У-2» «мессершмитту». Вот тут-то им воевать не понравилось! Отвернули все, кроме одного, который окунулся в море.

Нам — тоже досталось. Упустив «У-2», одураченные стервятники навалились на нас. На подмогу им прилетели «юнкерсы». По нас били с воздуха непрестанно. Много пробоин в палубе, бортах. Есть раненые. С трудом добрались до Новороссийска, где встали в большой ремонт…

В Новороссийске случилось то, о чем я всегда буду вспоминать с омерзением. Это было нашествие крыс. Огромных, злых крыс! Я проснулся ночью от того, что по мне бегала крыса. Я схватил ее — она укусила меня за палец, злобно пискнув. Включил свет. Крысы были везде: на буфете, на столе, метались вдоль узенького карниза под подволоком. Я вскочил, уронил очки, наступил на крысу, она вцепилась мне в пятку. Хрустнули стекла раздавленных очков. Ору благим матом от боли и омерзения.

— Что за дрянь? — открыв дверь своей каюты, ужаснулся Харченко.

Пират, вскочив вслед за ним в каюту, ощерился и в боевом азарте кинулся на ближайшую крысу.

Крысы с противным писком метались по коридорам и кубрикам. Проснувшиеся матросы уже объявили войну непрошеным гостям. Их били ботинками, топтали ногами…

Когда мы вернулись в кают-компанию, нам пришлось выручать Пирата. Он изнемогал в неравной борьбе. Не приди мы вовремя, они загрызли бы его. Весь изодранный, окровавленный, он лежал на палубном коврике, зализывая раны.

На другое утро командир объявил премию за полное истребление крыс. Матросы вооружились тяжелыми ломами, обулись в высокие сапоги и стали освобождать отсек за отсеком. Поганые твари словно поняли, что им готовится. Стоило наглухо задраить отсек, как обезумевшие крысы кидались на моряков, стараясь укусить их в лицо, в грудь, в ноги. Побитых крыс таскали ведрами и вываливали за борт.

Кушлак опасался самого страшного: вдруг среди крыс, покусавших людей, окажутся бешеные? В городе не было вакцины.

Шли дни. Фельдшер да и мы все с тревогой высчитывали дни инкубационного периода. Наконец все облегченно вздохнули. Люди здоровы, да и Пират разгуливает по кораблю как ни в чем ни бывало.

Павлин посмеивается:

— Я же вам говорил, что мы ходим под счастливой звездой!

К сожалению, наше счастье, кажется, нам изменило.

У нас разобраны машины, мы неподвижны, а рядом грузятся транспорты, уходящие в Севастополь, стоят подводные лодки… Нам пришлось пережить несколько тяжелых налетов.

Мы потеряли верного спутника Володи Гуцайта по корректировочному посту Мудряка и наводчика кормового полуавтомата Усенко. Первые убитые на корабле…

Командир монитора, едва сдерживая слезы, сказал над телами товарищей:

— Клянемся за вас отомстить, боевые друзья! Где бы мы ни были — в Новороссийске ли, в море ли, на Дону, — мы будем истреблять ненавистных захватчиков, пока бьются наши сердца и руки способны держать оружие… Прощайте. Мы вас никогда не забудем…

…Смерть уживается рядом с любовью.

Недавно похоронили товарищей. Через несколько дней отдавали швартовы. На пирсе стояли девушки с букетами сирени.

— Пиши! — раздавались звонкие голоса.

— Не забывай!

— Не забуду!

— Не забуду!

— Увидимся!

На баке с веткой сирени в руке стоит Овидько. Он прощается с хорошенькой девушкой, стараясь скрыть волнение от товарищей. Смущается, но все же кричит:

— Катюша! Не забывай!

…Весна… Окраины города все в зелени. Сады — в цвету…

Выходим из гавани. Море, зеленое Черное море… Спускается вечер…

Ильинов принимает радиосводку:

«На Керченском полуострове наши войска ведут упорные бои с перешедшими в наступление немецко-фашистскими войсками. На других участках фронтов ничего существенного не произошло…»

…Письма! Мы получаем их так редко, что просто кажется чудом, когда они нас находят. Неутешительные письма! Они приносят не радость, а горе. Вот некоторые из них:

«Здравствуй, дорогой брат! Очень рада, что получила от тебя письмо. Думала тебя нет уже в живых. Наш город был оккупирован три месяца, мы на это время уезжали. Сейчас я снова работаю. Дом наш разрушен, живу у знакомых. Я узнала о Дусе — в первом письме боялась писать, не хотела огорчать. Не надо ее жалеть. У нас здесь таких называют «немецкими овчарками». Будь твердым, братишка. Выше голову.

И сидит он со мной, читает письмо и опускает голову на руки; говорит:

— Не хочется верить. А верить — приходится. Но ведь у нас был ребенок… Значит, так легко было — бросить все и уйти… не насильно ведь увели ее, сама ушла с ними!

Потом приходит еще один. Показывает письмо:

— Не верю, Травкин… Не верю…

Беру, читаю:

«Нашу маму и нашу сестру Ирину убило снарядом. Ирину ранило в поясницу и через чае она умерла…»

— Мстить, — говорит он с глазами, полными слез. — Мстить, мстить и мстить!

Часть 4

НЕУЛОВИМЫЕ И НЕВИДИМЫЕ

11

Пришел день, когда «Железняков» снова отдал швартовы. В боевом листке, выпущенном перед выходом в море, говорилось:

«Гитлеровцы предпринимают бешеные атаки, чтобы вырваться на задонские просторы. Тяжелые бои разгорелись на донских переправах. Мы идем на помощь нашим армейским товарищам. Флот — родной брат армии и ее верный помощник. Пока у нас хватит снарядов и сил, мы будем уничтожать живую силу противника и его плавучие средства».

В Ейске на борт корабля поднялся командир действовавшего здесь подразделения.