Хроники ветров. Книга суда - Екатерина Лесина

Не хочу думать о Мике, неприятно и… просто не хочу. В бокале осталось еще вино, а на тарелке сыр.

Легкий запах лаванды… хотя это не лаванда, что-то другое, уютное и успокаивающее. Тянет в сон и с каждой минутой все сильнее. Ветер мурлычет за окном, точно колыбельную напевает, на часах без четверти пять, там, снаружи скоро рассвет, но я внутри.

Перебираюсь на кровать, не-лавандовый запах становится четче… еще немного и я узнаю его… проваливаюсь в сон.

Мягкое облако тепла… сочится сквозь пальцы, ускользает. Падаю вниз, крылья распахнуть и взлететь… проваливаюсь в обжигающе-яркую белизну. Поле. Степь. Рассвет. Солнце.

Умираю.

Свет и боль, запах жженого мяса. Я хочу убежать, но не в силах шелохнуться. Я хочу закричать, но белое-белое солнце выжигает голос. Я хочу умереть и избавиться, наконец, от боли, и просыпаюсь…

Я просыпаюсь, но сон продолжается. Упавшие щиты, тонкое стекло и свет. Много света, слишком много света… голова разрывается болью. Я слепну.

Бежать… куда? Куда-нибудь… нужно найти дверь… или создать.

Это просто, нужно лишь сосредоточиться и представить, куда я хочу попасть… куда? Туда, где темно. Дверь не вижу, но чувствую столь же явно, как чувствую приближение смерти, еще немного и…

Успеваю.

Темно. Воздух холодный, даже не холодный — ледяной. Измученное болью тело благодарностью отзывается на холод. Некоторое время стою, ни о чем не думая, просто дышу и успокаиваюсь. Под ногами журчит вода. Ступни тут же замерзают, но это ничего. Лучше холод, чем опаляющая ласка солнечного света. Откуда он вообще взялся?

Оттуда, откуда и всегда — снаружи. Ночь сменяется днем — это естественных ход вещей, но неестественно, что дневному свету удалось пробиться в мою комнату. Хотя почему неестественно? Там ведь были окна, красивые такие, высокие, от пола до потолка, с резными рамами и черно-белой мозаикой витражей. Снаружи окна закрывались щитами, но то, что можно закрыть, можно и открыть. Следом пришла простая и логичная мысль — меня хотели убить. Странно, но данный факт скорее удивил, нежели огорчил — в последнее время меня столько раз пытались убить, что я, кажется, начала привыкать, но… но чтобы в Хельмсдорфе?

Это Мика… конечно, Мика, больше некому. С-сука. Злость придает сил, нужно успокоиться и… где я? Не знаю. Темно и холодно. Зверски холодно, а темнота настолько плотная, что с трудом удается увидеть хоть что-то. Длинные ледяные иглы-сталактиты и иглы-сталагмиты, одинаково хрупкие, полупрозрачные. Черная гладь подземного озера, круглые камни на пологом берегу и тонкие нити, свисающие с потолка. Каждое мое движение наполняет застывший подземный мир звуками: капли воды, стекая с кожи, разбиваются с оглушительным звоном, мелкие камни шуршат под ногами, барабанной дробью стучат сердца, и тонко испуганно дребезжит игла, задетая случайно.

На берегу чуть теплее, дыхание вырывается белыми облачками пара, нужно выбираться отсюда, но куда… назад? А если снова солнце? Замечательный выбор: или изжариться или замерзнуть.

Похоже, что замерзнуть. Из пещеры нет выхода, точнее есть: маленькое, сантиметров пятнадцать в диаметре, отверстие, стыдливо спрятанное в дальнем углу. Придется все-таки строить дверь…

Дверь не строилась. Стена оставалась стеной, скользкой и холодной, каменной. Обыкновенной. Боль мешала сосредоточиться, в голове скакали образы, но ничего конкретного… коридор, ковер, гобелен… что на этом гобелене? Женщина? Или не гобелен, а зеркало? Не помню. Хельмсдорф ускользал, даже собственная комната. В комнату нельзя, там солнце и боль. Зал? Детали, нужна какая-нибудь деталь.

Рыцарь и дракон, рваные перепончатые крылья и протравленная кислотой чешуя. Оскаленная пасть и поднявшийся на дыбы конь. Копье, готовое вонзиться в мягкое драконье брюхо.

Дверь появилась резко, сразу, теплое дерево в обледеневшем камне. Кажется, получилось.

Получилось. Вот он, рыцарь, и вот дракон, светлый ковер, на котором темными уродливыми пятнами оседает пещерная грязь, и стол… кресло… Мика. Выражение ее лица, ее улыбка, растерянная и удивленная, сказали все, что я хотела знать. Эта сука пыталась меня убить. И ведь почти получилось.

— Конни? Боже, в каком ты виде… это просто неприлично. — Мика быстро справилась с собой. — Ты выглядишь так, будто…

Будто в пылающий костер засунули, причем сначала горячий, потом ледяной. А она улыбается. Скалит зубы. Вежливая.

— Ты бы пошла приоделась, что ли… — она коснулась моего плеча. Больно же! И ведь знает, что больно…

— Давай, Конни, иди, — когти вошли в обгоревшую кожу, и это стало последней каплей. Убью стерву. Руки сами вцепились в ее горло, белое, чистое. Теперь сжать покрепче. Пытается вырваться? Пусть. Хрипит. Отбивается, рвет мышцы, но новая боль растворяется в старой.

Убью суку.

— Коннован, отпусти ее! Немедленно отпусти. Слышишь?

Слышу. Не отпущу. Пусть она умрет.

Он сильнее меня. Он отбирает добычу и от обиды хочется плакать. Я должна ее убить, должна, иначе она убьет меня. Должна!

— Успокойся! — Слово-приказ. Я не хочу приказов, я хочу убивать! И чтобы медленно, чтобы по капле выдавить самодовольство и чтобы она боялась, как я сегодня. Она плачет, держится рукой за разодранное горло, такая бледная и несчастная… сука.

— Я все равно тебя убью.

Мика вздрагивает и… пощечина. Болезненно-резкая и обидная. За что? Я бы еще поняла, если бы Мика, но чтобы Рубеус?

— Успокойся, — уже тише повторяет Рубеус. — У тебя истерика.

Губа рассечена, немеет, наливаясь тяжестью, а он отворачивается.

— Извини, но тебе надо успокоиться.

— Я спокойна. Я совершенно спокойна. Она пыталась меня убить, но я совершенно спокойна.

К горлу подкатывает тошнота, и голова начинает кружиться, чтобы не упасть, сажусь в кресло. Прикосновение гладкой мягкой кожи порождает новую волну боли. Стоять тяжелее. Повторяю, цепляясь за слова.

— Она пыталась убить меня.

— Я не… пыталась. — Мике идут слезы, ей все идет, но сейчас, она умудряется выглядеть особенно беззащитной. Жаль нож остался в комнате, все-таки резать надежнее, чем душить.

— Щиты открылись. Рассвет. Огонь.

Я пытаюсь объяснить, но стоило вспомнить белое марево рассвета и память услужливо проснулась, выталкивая в прошлое, где тоже рассвет, и солнце, и мутный дождь. А Мика уже спешила оправдаться.

— Сбой в программе, Конни. Всего лишь сбой в программе. Вся восточная сторона упала, я не виновата, что так получилось… я и сама могла бы, если бы не задержалась внизу. Счастливая случайность, а тебе не повезло.

Тихий голос, ровные бисеринки слез на длинных ресницах. Не хочу больше разбираться, меня мутит от одного ее вида. А Рубеус верит, я вижу, что верит, но все равно на всякий случай уточняю:

— Ты ей веришь?

— Да, — и спешно добавляет: — Сбой в системе. Случайность, которую нельзя предусмотреть.

— Зато можно спровоцировать.

Зачем я спорю? Ведь знаю же, что глупо и бесполезно, он на стороне Мики и… и просто бесполезно.

— Мика не виновата. Это раз. Тема закрыта — это два. Тебе нужно в лазарет. Это три.

— Поздравляю, считать ты научился. Но неужели не видишь, какая она сука?

Мика вздыхает. Ну да, ее тонкая натура не выносит грубых слов. Она стоит близко, а на столе нож для бумаги, и почему я раньше не заметила? Он совсем рядом. Встаю, опираясь на стол, накрываю ладонью лезвие, не совсем удобное, но лучше, чем ничего. Мика близко, нагибается и с вежливой улыбкой говорит:

— А ты сумасшедшая, Конни. Ты неадекватна. Тебя взаперти держать надо, а не…

От первого удара она увернулась, а ударить второй раз мне не дали. Рубеус вывернул руку так, что пальцы сами разжались, расставаясь с оружием, и… еще одна пощечина.

Ублюдок.

— Сейчас ты идешь в лазарет и сидишь там. Ясно? И никаких истерик.

Я же говорю, ублюдок.

Глава 9

Вальрик

По сути спецзона отличалась от зоны обыкновенной лишь названием и полной изолированностью от мира казарм. Если кто сюда и заходил, то только Ихор. Поесть приносил, а дня через два, когда зажили сломанные ребра, и тренировки возобновил. Правда, сам не заговаривал и вопросы Вальрика игнорировал, точно не слышал. Да и плевать, зачем слова, когда есть сабли, и арена, и ноющие от усталости мышцы, а потом, когда тишина и выключен свет, воспоминания.

Воспоминаний удивительно много, светлые, солнечные, живые. Улыбка, тень на щеке, песчинка в уголке губ, розовые лепестки ногтей и крошечный шрам под коленкой. Нужно купить ей кольцо, золото и медово-желтый камень. Или синий, как осколок горной вершины… зеленый тоже подойдет. Плохо, что священника не найти, чтобы все по обычаю, но Бог, он ведь должен видеть и понимать. Имперские же законы могут катиться в бездну. Джуллу он не отдаст. Никому и никогда.