Современный нигилизм. Хроника - Константино Эспозито
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть простой, но действенный пример, который я часто привожу своим студентам, чтобы проиллюстрировать то, как обстоят дела с истинностью нашего «Я», которое открывается мировой истине. Допустим, вы безумно влюбляетесь в одного человека, и сперва ваша любовь безответна, она повергает вас в глубокую печаль и не несет никакого удовольствия. Но со временем, если повезет, ситуация меняется, и ваш избранник или избранница тоже влюбляется в вас. Тот вечер, когда вы это осознаете, становится совершенно особенным, вы теряете сон, потому что свежесть любовного чувства буквально «захватывает» вас. Что вы будете делать утром, едва проснувшись? Позвоните или встретитесь с этим человеком и прямо или завуалированно попросите сказать, что это правда, или спросите: «Так это правда?» Каждый из нас создан для того, чтобы наслаждаться любовью и вместе с тем ее истинностью, – в этой целостности и заключается смысл.
Но еще яснее об этом размышляет великий швейцарской теолог и философ Ганс Урс фон Бальтазар, который в монументальной работе «Истина мира» (Wahrheit der Welt, 1985) пишет следующее:
«Этот первый вопрос, существует ли истина вообще, мог бы показаться [мыслителю] сопоставимым с первым трепетным разговором молодого человека с девушкой, в результате которого он бы уверился, что она любит его. Но было бы странно влюбленному просто удовольствоваться этим фактом, не видя в нем распахнутой настежь двери, отправной точки. В этой жизни вечный вопрос, который влюбленные задают друг другу, – любишь ли ты меня? – каждый день будет новым и живым; нельзя слишком сильно сомневаться в любви, потому что любовь не может удовольствоваться утвердительным ответом, и за каждым ответом кроется новый вопрос, за каждой определенностью – новая перспектива и новое открытие».
Истина никогда не станет абсолютом, которым можно обладать; это событие, до которого можно лишь дотронуться.
13. Долг, который нас привлекает
Одна из характерных черт общества повсеместного нигилизма – кризис общеизвестных обязанностей, то есть тех фундаментальных ценностей, с которыми в большей или меньшей степени связано сосуществование людей в рамках социума. Эту тревожную тенденцию в отношении обязанностей не совсем оправданно сейчас называют релятивизмом. Однако это не означает, что у людей больше не осталось ценностей, в которые можно было бы верить, или что они просто отказались от поиска смысла жизни, как, с легким раздражением, предполагает традиционалистская идеология. Самая сложная и самая интересная сторона усталости от нигилизма заключается в том, что человек перестает различать мотивы существования по их надындивидуальному характеру, универсальной идеальности, как было в другие эпохи, теперь эти ценности различаются по другому принципу: совпадают они или не совпадают с ожиданиями и желаниями самореализации индивидов.
И это уже не просто вопрос того, что великий социолог Макс Вебер после Первой мировой войны назвал «политеизмом ценностей». В эпоху «разочарования в мире», «в богочуждую, лишенную пророка эпоху»[61] – как утверждал Вебер в работе «Наука как призвание и профессия», – различные ценности находятся в постоянном конфликте друг с другом, и каждый человек должен придерживаться этики ответственности, то есть сам отвечать за последствия своих действий. Но сегодня, в эпоху перехода от политеизма к релятивизму ценностей, нам кажется, что все повернулось вспять: фокус сместился не столько на обязанность каждого человека быть ответственным перед обществом, сколько на право каждого заставить общество признать свою потребность утвердиться как личность. Это придает самому термину «релятивизм» более правильное и точное значение: не отмена и релятивизация абсолютных принципов, а определенное воззрение на ценности отдельных людей, «имеющих к ним отношение». Ценности зависят от людей, а не люди от ценностей. И поэтому эпоха осознанного нигилизма мыслится уже не как эпоха обязанностей, а как эпоха прав.
Как и в случае любой культурной поляризации, упускающей из виду весь накопленный опыт, это повлекло за собой значительные проблемы в определении концепции, и они становились все более заметными с конца шестидесятых годов и вплоть до наших дней. Упомяну только две знаковые проблемы. Первая относится к социально-антропологической сфере: если основой человеческого сосуществования являются священные и неотчуждаемые права каждого индивида, что произойдет в случае конфликта прав разных индивидов? Возьмем несколько самых неоднозначных примеров вроде конфликта неотъемлемого права женщины прервать беременность (с учетом всей драматичности такой ситуации для самой женщины), и права ребенка появиться на свет. Или, наоборот, права человека прибегнуть к суррогатному материнству ради продолжения рода, если он не может иметь детей, и «естественного» права суррогатной матери полноценно наслаждаться плодами своего материнства, а также права ребенка на возможность признать свою биологическую мать. Не говоря уже о правах человека на самоидентификацию вне рамок своей биологической и сексуальной природы, то есть принадлежать к тому «полу», к которому он сам себя причисляет.
Но, как это часто бывает, острее всего мы воспринимаем вопросы второго порядка – философские или даже «метафизические». Самая очевидная проблема заключается в следующем: мы больше не думаем о «Я», о конкретных «субъектах» из плоти и крови, которым присущи права, а мы думаем о правах, которые сами порождают субъектов. Утверждение, что законы государства могут гарантировать в целом неограниченные права отдельным категориям лиц, ведет к идее, что именно эта правовая защита определяет реальность лиц, которые извлекают из нее выгоду. Мы исходим не из фактов, а из закона. Для того, чтобы реализовать и признать собственное бытие, требуются не личные впечатления, а юридическое признание, оно становится источником бытия человека.
Наиболее важным культурным и политическим результатом всего этого является своеобразное дробление фундаментальных мотивов социальной общности, возникающее не из какой-то общей тенденции. В свете этого можно сформулировать различия между индивидуальными и коллективными правами из непрерывных изменений в самой диалектике права, затрагивающих все сферы жизни людей. Это заставляет внимательного наблюдателя утверждать, что «мы не можем думать о рецептах из прошлого, зацикленных на неограниченном расширении прав вплоть до того, что простые желания становятся правами. Новый смысл жизни гарантирует только политика обязанностей. Смысл жизни придают обязанности, а не права; однако сегодня мало кто, а может быть, и вообще никто не говорит об обязанностях» (Лучано Виоланте[62]).
Однако давайте посмотрим правде в глаза: «право» – очень привлекательный термин, в отличие от навевающего тоску «долга». Даже говоря обычным языком, долг – это то, что мы обязаны выполнять вопреки
