Какое надувательство! - Джонатан Коу

В этот момент, слава богу, свет мигнул и зажегся, по вагону пронесся приглушенный вопль радости. Захрипели и ожили динамики: мы услышали типичный голос начальника станции лондонской подземки, который лаконично и врастяжечку сообщил, ничуть не извиняясь за задержку, что «возникли технические трудности» и неисправность будет устранена по возможности быстро. Объяснение не самое удовлетворительное, но мы хотя бы больше не чувствовали себя настолько покинутыми и безнадежно одинокими. При условии, что никому не придет в голову увлекать нас молитвами или веселить бодрыми песнопениями, я наверняка смогу продержаться еще несколько минут. А парень с ингалятором между тем выглядел все хуже и хуже. «Извините, — сказал он и задышал чаще и неистовее, — мне кажется, я больше не выдержу», и какой-то мужчина рядом принялся успокаивающе что-то ворковать ему, но я уже ощущал невысказанную ненависть остальных пассажиров при мысли, что сейчас им придется иметь дело с чьим-то обмороком, припадком или чем-нибудь похуже. Но в то же время я уловил и кое-что еще, кое-что совершенно другое: сильный, тошнотворный мясной запах — он крепчал, перекрывая устоявшиеся ароматы пота и тел. Источник его быстро стал очевиден. Тощий брокер со мной рядом приоткрыл на щелочку свой дипломат и извлек оттуда бумажный пакет с логотипом хорошо известной сети быстрого питания. Я в изумлении наблюдал за его действиями и думал: он этого не сделает, он не может так поступить, — но увы. Просто хрюкнув в порядке извинения: «Иначе остынет», он раззявил пасть, впихнул в нее огромный кус этого влажного, чуть теплого чизбургера и принялся жадно чавкать. Причмокивал он так, словно хлестал одной мокрой рыбиной о другую, а из уголка его рта сползала тонкая струйка майонеза. О том, чтобы отвернуться или закрыть уши руками, не было и речи, и я отлично видел каждое волоконце салата, каждый хрящ, что застревали у него между зубов, отлично слышал, как хлюпает о его нёбо каждый липкий комок прожеванного сыра и раскисшего хлеба, который следовало счищать пытливым кончиком языка. После этого все как-то затуманилось, в вагоне потемнело, пол дрогнул у меня под ногами, и я расслышал чей-то голос: «Осторожно, он падает!» Последняя промелькнувшая мысль была такой: бедняга, неудивительно, с его-то астмой… А потом — ничего, ни единого воспоминания, что было дальше, лишь чернота и пустота, растянувшиеся даже не знаю на сколько.

— Ты неважно выглядишь, — сказал Патрик, как только мы сели.

— Да просто в последнее время редко бываю на воздухе. Забыл, как снаружи.

Поезд, очевидно, тронулся снова всего через две-три минуты после того, как я упал в обморок, и на станции «Виктория» брокер, астматик и тетка в шерстяном джемпере совместно отволокли меня в медпункт. Там я медленно и пришел в себя — расположившись на кушетке и выпив крепкого чаю. Когда я появился в конторе Патрика, было уже около полудня.

— Наверное, жарко и липко ездить в такой день? — сочувственно спросил Патрик — Может, выпьешь чего?

— Не откажусь, если предлагаешь.

— Я и сам не против. К сожалению, мой нынешний бюджет больше не позволяет роскошествовать, как раньше. Могу налить тебе стакан воды.

Патрик выглядел еще более уныло, чем в нашу последнюю встречу, а новый интерьер лишь усиливал это впечатление. Крохотный закуток, а не кабинет, весь безлико-бежевый; из окна с дымчатым стеклом открывается вид на угол автостоянки и кирпичную стену. Я ожидал увидеть рекламные плакаты последних книг, но стены оказались почти голыми, если не считать большого глянцевого календаря фирмы-конкурента, висевшего посреди стены прямо у Патрика над головой. Его лицо само по себе всегда было вытянутым и скорбным, но ни разу прежде не видел я у него таких сонных глаз, да и губы никогда не сжимались в гримасу такой безропотной меланхолии. Несмотря ни на что, похоже, он был рад меня видеть. Патрик принес две пластиковые мензурки с водой и поставил на стол, после чего ему удалось выдавить из себя улыбку.

— Ну что, Майкл, — начал он, усаживаясь на место, — сказать, что ты все эти годы вел себя тише воды и ниже травы, будет слишком мягко.

— Да я работал, — соврал я. — Как видишь.

Мы оба посмотрели на мою рукопись, лежавшую между нами на столе.

— Ты прочел? — спросил я.

— О да, прочел, — ответил Патрик. — Еще как прочел.

И он умолк.

— И?..

— Скажи мне, Майкл, ты можешь вспомнить, когда мы с тобой в последний раз виделись?

Вспомнить, вообще-то, я мог. Просто не успел ответить.

— Я тебе скажу. 14 апреля 1982 года.

— Восемь лет назад, — поддакнул я. — Подумать только.

— Восемь лет пять месяцев и семь дней. Это по любым меркам — долго.

— Еще б не долго.

— Мы тогда только опубликовали твой второй роман. Пошли отличные рецензии.

— Правда?

— Статьи в журналах. Интервью в газетах.

— Но книга не продавалась.

— О, но она бы начала продаваться, Майкл. Обязательно бы начала продаваться. Если б ты только…

— …не бросил.

— Вот именно — не бросил. — Он сделал большой глоток из своей мензурки. — А вскоре после этого ты прислал мне письмо. Теперь, наверное, и сам не помнишь, что ты в нем написал.

Еще как помню. Но не успел я и рта раскрыть, как Патрик заговорил снова:

— Ты сказал, что некоторое время не будешь писать романов, потому что другой издатель заказал тебе важную документальную книгу. Конкурент. Имени которого, надо отдать тебе должное, ты, кажется, мне так и не раскрыл.

Я кивнул, еще не очень понимая, к чему он клонит.

— Потом я одно за другим написал тебе два или три письма. На них ты так и не ответил.

— Ну, ты же знаешь, как оно бывает, когда… увлечешься.

— Я мог бы настаивать. Мог бы тебя доставать. Мог бы обрушиться на тебя тонной кирпича. Но я решил этого не делать. Решил залечь где-то в тылах, дождаться и посмотреть, что из этого выйдет. Это одно из самых важных свойств моей работы — быть готовым к тому, чтобы залечь и посмотреть, что из этого выйдет. Бывают случаи, когда инстинктивно понимаешь, что это нужно сделать. Особенно если имеешь дело с писателем, в котором лично заинтересован. С которым ощущаешь близость.

Он замолчал и смерил меня взглядом, истолковать который можно было только как многозначительный. Но не понимая, что именно он означает, я решил не обращать внимания и поерзал на стульчике для посетителей.

— В то время я ощущал с тобой большую близость, Майкл. Я открыл тебя. Я вытащил тебя из кучи самотека. Фактически — и ты меня поправишь, если это моя фантазия, — в те дни у тебя имелись все причины смотреть на меня не просто как на своего редактора, но как на друга.

У меня не было ни малейшего намерения опровергать это утверждение, но я никак не мог решить, кивнуть мне или покачать головой, поэтому не стал делать ни того ни другого.

— Майкл, — сказал он, наклоняясь ко мне. — Окажи мне одну услугу.

— С удовольствием.

— Позволь мне несколько минут поговорить с тобой как со своим другом, а не как с автором.

Я пожал плечами:

— Сделай милость.

— Тогда ладно. Как твой друг, а не как твой редактор — и я надеюсь, что ты не воспримешь это превратно, — если так можно выразиться, в духе конструктивной критики и с точки зрения личной заинтересованности, если можно так выразиться, должен сообщить, что выглядишь ты очень херово.

Я сидел и молча на него пялился.

— Майкл, ты точно состарился на двадцать лет.

… Я даже не знал, что на это ответить.

— Что… Ты хочешь сказать, что я выгляжу стариком?

— Дело в том, что раньше ты выглядел очень молодо — лет на десять моложе, чем на самом деле. Теперь же ты выглядишь на десять лет старше.

Я на миг задумался: стоит ли в таком случае обращать его внимание на то, что, учитывая те восемь лет, что мы с ним не виделись, имеет смысл говорить, что я состарился почти на тридцать лет? Но не сказал ничего — просто сидел и хлопал губами, как выброшенная на берег рыбка.

— Так что же с тобой произошло? — спросил Патрик. — Что было все эти годы?

— Ну, я не знаю… Просто даже не знаю, с чего начать. — Тут Патрик поднялся на ноги, но я продолжал говорить: — Восьмидесятые годы в целом были для меня не лучшим временем. Как, видимо, и для многих. — Он открыл шкаф и уставился в его дверцу с внутренней стороны. — Несколько лет назад умер отец, и это меня довольно сильно подкосило, а потом… ну, как ты, видимо, знаешь, с тех пор как мы расстались с Верити, у меня было не очень много…

— А я выгляжу старше? — неожиданно спросил Патрик, и я понял, что он смотрел на себя в зеркало.

— Что? А, да нет, не очень.

— А я чувствую. — Он снова сел — вернее, подчеркнуто рухнул — на место. — Мне вдруг показалось, что это было в какой-то древности: ты появляешься у меня в кабинете, молодой, подающий надежды…

— Ну, как я и говорю: с тех пор столько воды утекло. Сначала отец, а это был ощутимый удар, потом…