Они украли бомбу для Советов - Долгополов Николай Михайлович

«ПЯТЕРКА» ИЗ КЕМБРИДЖА ДОБРАЛАСЬ ДО АТОМНЫХ СЕКРЕТОВ ПЕРВОЙ

«Кембриджская пятерка» — классический и крупнейший, по крайней мере, из открытых миру триумфов советской внешней разведки. Ким Филби, Гай Берджесс, Дональд Маклин, Энтони Блант, а также недавно официально признанный пятым номером Джон Кэрнкросс. Поговаривают, будто бы, возможно, не исключено… имелся и шестой. Однако если на публичную выдачу Кэрнкроссу почетного (или не очень?) билета в этот разведклуб у Москвы ушло около полувека, то имени номера шесть не назовут уже никогда. Жив ли он? Вряд ли. Всплывают время от времени фамилии каких-то англичан, поселившихся во Франции и якобы сотрудничавших с Филби. Кто-то еще вроде сбежал, но не в Москву — куда подальше от Британских островов… Шестого, если он существовал, не вычислить.

Отдает примитивной арифметикой, однако есть основания утверждать: в Москву первый сигнал о начале работ над атомной бомбой в Великобритании и США поступил где-то в середине осени 1940 года от все той же «пятерки». Джон Кэрнкросс трудился личным секретарем у некоего лорда — руководителя Комитета по науке. И стихийно, без всяких заданий Центра, наверное, не особенно осознавая важность информации, все же передал предупреждение.

Какова была реакция? Узнать не дано. Недаром Владимир Борисович упорно повторял: архивные материалы не сохранились. Почему? Вопрос как бы в пустоту.

Но приблизительно к ноябрю 1941 года Москва встрепенулась. По всем иностранным резидентурам разослали директиву: любые сведения об атомном оружии! Срочно. И резидент Анатолий Горский дал задание все тем же ребятам из «пятерки». Первым откликнулся Маклин. Притащил протокол заседаний английского Уранового комитета. Выходило, что идея создания атомной бомбы успела получить одобрение Объединенного комитета начальников штабов. Больше того, генералы торопили: дайте ее нам через два года. Маклин добыл вполне конкретные данные о том, какой видели для себя англичане конструкцию атомного оружия. На документах — четкие схемы, формулы, цифры.

— Владимир Борисович, а вы общались с Филби, Маклином?

— Нет, это Горский. Я туда не вмешивался. Но принес Горский материалы, а в них — технические термины, выкладки и прочая чертовщина. И он мне говорит: «Ты инженер. Разберись. Подготовь для обзорной телеграммы». А там 60 страниц. Я всю ночь корпел, но обзор составил.

— Я правильно понял: Маклин принес оригинал?

— Именно. Один из экземпляров Уранового комитета. То было наше первое соприкосновение с атомной проблематикой. Должен признаться, я тогда не отдавал отчета, с чем мы имеем дело. Для меня это была обычная техническая информация, как, скажем, радиолокация или реактивная авиация. Потом, когда я в проблему влез как следует и уже появились у меня специализированные источники, я стал понимать.

— Значит, с «пятеркой» вы в Англии непосредственно знакомы не были?

— Нет, никогда с ними там на связь не выходил.

— Но вы знали, что такие суперагенты существуют? И что их точно пятеро?

— Могу вам сказать: единственным человеком из нашей британской резидентуры, который фотографировал всю почту, отправляемую в Москву, был я. Великолепно знал их всех, правда, только заочно и по кличкам, и кто какие материалы дает.

— И кто же из «кембриджской пятерки» был, на ваш взгляд, самым ценным?

— Вся эта группа — и Маклин, и Берджесс, и Филби. Но, работая с их материалами в Англии, я понятия не имел, что это, как вы повторяете, «кембриджская пятерка». В 1946 году вернулся в Москву, и тут о ней стали говорить именно так. Видите ли, понятие «пятерка» — условное, никаких оперативных целей за собой не скрывает. Ну, работали с нами пять человек, которые были вместе завербованы и привлечены к сотрудничеству одним из нелегалов. Возможно, потому они и назвались «пятеркой». На самом деле то были совершенно разные люди. Хотя действительно знали друг друга по учебе в Кембридже и по ячейке компартии, в которой там состояли. Я бы заметил, что, несмотря на все наши признания, Кэрнкросс в состав этой «пятерки», не входил. Он из той же самой плеяды, но был как-то отдельно от них. Ну, а резидент Горский должен был с ними встречаться и обеспечивать, как в те годы формулировали, «поступление военно-политической информации»: планы Германии, ее намерения о нападении на СССР, отношение к этому Англии и Штатов, взаимоотношения англичан с американцами — в целом такой вот букет разведданных. И в 1940 году эта информация пошла от них валом.

— Кто же этих бесценных людей завербовал? На сей счет холят целые легенды. Вы упоминали одного из нелегалов. А еще называют Модина.

— Нет, Модин был легальным разведчиком. Он работал с ними после войны. А завербовал Стефан Дейч.

— Фамилия, как у бывшего шефа ЦРУ.

— Австрийский коммунист, попал к нам в разведку, я так думаю, через канал Коминтерна. Человек высокого интеллекта, прекрасно знакомый с условиями жизни за границей, говорил на нескольких языках. Мог свободно передвигаться по миру, не привлекая к себе внимания. И познакомился с себе подобными, близкими по взглядам. Филби и еще четверо — его наследие. А погиб Дейч в начале Великой Отечественной: направлялся в качестве нелегала в Латинскую Америку, и его пароход потопили немцы.

— Владимир Борисович, ну, неужели британская контрразведка настолько бездарно проморгала пятерых таких асов? Утечка-то была жуткая! Ведь посты эти пятеро занимали ключевые.

— Эта утечка у них незаметна до тех пор, пока не начнется утечка у нас. А у нас все было очень здорово организовано. Конспирация соблюдалась, как святой завет. Чтобы никто не смел догадаться, чем мы занимаемся, что имеем. Могу утверждать: до взрыва советской атомной бомбы они не имели ясного представления, что у нас эта работа ведется и где что у нас делается. Предполагать же могли что угодно. Английские и американские физики отдавали должное нашим — Харитону, Флерову, Зельдовичу. Считали их крупными фигурами. Знали, что советская ядерная физика развивается успешно и какие-то намерения в отношении атомного оружия мы тоже имеем. Но они многое списывали на войну: трудности, безденежье, некогда русским этим заниматься. Первый наш взрыв 29 августа 1946 года был трагедией для их политиков и, понятно, разведчиков. По всем статьям проморгали.

— Чтобы завершить с темой «проморгали». Ведь догадывались же в английской контрразведке, что Филби, Берджесс… баловались коммунизмом. И что — все равно допускали к высоким постам, секретным сведениям?

— Есть здесь очень интересный момент. Кажется, это было с Маклином, когда после Кембриджа он проходил комиссию для принятия в Форин Оффис. О его прокоммунистическом студенческом настрое знали. Спросили: и как вы сейчас? Маклин «честно» признался, что «этими вещами интересовался», но теперь куда уж, больше не будет. Его зачислили в МИД с напутствием: хорошо, идите. Сыграла свою роль корпоративность, он был человеком их круга, собственных взглядов не скрывал и от заскоков, столь свойственных милой молодости, не отказывался. Почему бы и не простить, не поверить одному из своих? Никто никогда Маклина в коммунистическом прошлом не упрекал. А вот произошел провал, бегство в Союз, тут уж на него ополчились. Полоскали все грязное белье как могли.

— Владимир Борисович, с вербовкой Маклина относительно ясно. А как пришли в разведку вы?

О ПЕРВОМ ЗАДАНИИ — РАССКАЗ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

— Видите ли, я — кондовый научно-технический разведчик. Закончил Станкин и о разведке вообще не думал. Не подозревал, что она есть, до войны об этом непременном виде человеческой деятельности народу никогда не говорили. А я учился и одновременно стал летать. Мечтал о военной авиации и со всей юной страстью откликнулся на призыв комсомола: умел стрелять, прыгать с парашютом, водил мотоцикл. Между прочим, до сих пор езжу судить соревнования планеристов, я судья Всесоюзной, или как ее теперь назвать, категории.