Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий. - Марк Твен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты мне явилася во тьме ночной,
Сияя невозможною красой,
Фигурой сотканная из лучей,
А волосы соперничают о ней.
В одеждах цвета горлинки крыла
Рукою знак любви мне подала,
И сладостных очей очарованье
Сулит мне — о!—надежду на свиданье.
О милая, дозволь припасть к твоим ногам,
Блаженство мы разделим пополам,
Когда в твой влажный дом меж скалами
Сойду я преданным вассалом».
Уже то, что Герман отправился в это гиблое место, было безрассудно; но то, что при этом он распевал такие куплеты, было и вовсе непростительной ошибкой. На этот раз Лорелей не стала «выкликать его имя неизъяснимо сладостным шепотом». Нет, злосчастная песня произвела в ней «внезапные и резкие перемены»; да и не только в ней: даже у оскорбленной природы перевернулось все нутро, ибо — «Едва разнеслись те звуки, как всюду вокруг послышался шум и ропот, будто зазвучали голоса над и под водой. На Лее вспыхнуло пламя, Волшебница, как и в тот раз, парила над ним, отчетливо и настойчиво маня ослепленного страстью Рыцаря правой рукой, меж тем как жезлом, зажатым в левой, она заклинала воды. Река вздулась к небесам; невзирая на все усилия, лодка опрокинулась; волны перехлестывали через борт, и, ударившись о твердые камни, Лодка разлетелась в Щепки. Юношу поглотила пучина, оруженосца же выбросило на берег мощной волной».
Лорелею уже много веков клянут на чем свет стоит, но в данном случае ее поведение, надо признать, заслуживает всяческой похвалы. Поневоле чувствуешь к ней симпатию и прощаешь ей все прегрешения и память о том добром деле, которым она увенчала и завершила свою карьеру.
«С той поры никто не видел Волшебницу; но ее пленительное пение многие слышали и после. В прекрасные прохладительные ночи, когда луна изливает по Окрестности свой серебряный свет, лодочник слышит и бурлящих струях отраженный Звук ее чарующего голоса, поющего в хрустальном замке, и со страхом и сожалением вспоминает он юного графа Германа, обольщенного Нимфой».
Стихотворение Генриха Гейне «Лорелей» положено на музыку. Эту песню Германия распевает уже сорок лет и будет петь вечно — быть может.
У меня издавна зуб на людей, которые приводят иностранные тексты и не поясняют их тут же переводом. Предположим, что читатель — это я; если автор надеется, что я и сам разберусь, то он, конечно, льстит моему самолюбию, — но пусть он лучше позаботится о переводе, а я, так и быть, поступлюсь самолюбием.
Дома мне было бы нетрудно раздобыть перевод стихов, — но я за границей, где это невозможно, а потому я и решился взяться за дело сам. Едва ли мой перевод хорош — стихи не по моей части, но он вполне отвечает цели, которую я себе ставлю: дать несведущей в немецком девице рифмованные строчки, к которым она могла бы прицепить мелодию, — хотя бы до той поры, пока ей не подвернется перевод получше, сделанный настоящим поэтом, умеющим передать поэтическую мысль иностранного писателя средствами своего языка.
ЛОРЕЛЕЙ
Что значит, не пойму я... Тоскою душа смятена. Тревожит меня неотступно Старинная сказка одна.
Прохладно. Все светом вечерним
Таинственно озарено.
Вершины гор над Рейном
Закатное пьют вино.
На троне — прекрасная дева,
А троном — высокий утес.
Пламенеет колец ее жарче
Червонное золото кос.
Расплела золотые косы
И песню поет она,
Которая неодолимой,
Чарующей силы полна.
Гребца в его маленькой лодке
Та песня зовет и манит.
Не видит он пенных бурунов,
Он только на деву глядит.
Погибнет гребец неизбежно
В лодочке утлой своей,
Погибнет, плененный песней
Волшебницы Лорелей[9]*.
Есть у меня и перевод Гарнема, Бакалавра Искусств, напечатанный в тех же «Рейнских сказаниях», но он не подходит для упомянутой цели, так как царственно небрежен в размере: стих у него не соответствует мотиву; концы строчек местами повисают, а местами обрываются, но заполнив музыкального такта; и все же у перевода Гарнема свои крупные достоинства, и я нахожу нужным отвести ему место на страницах моей книги. По–моему, этот стихотворец еще неизвестен в Америке и Англии, и я с тем большим удовольствием представляю его читателю, что мне принадлежит честь его открытия.
ЛОРЕЛЕЙ
(Перевод Л. У. Гарнема, Бакалавра Искусств)
Что это значит такое,
Зачем я душой удручен?
Уму моему не дает покоя
Сказка из старых времен.
Холоден воздух, стемнело,
А Рейн преспокойно течет в тишине.
Верхушка горы заалела,
В вечернем заката огне.
Сидит на горе красотка.
Роскошно здесь, в высоте.
Наряд ее блещет, из золота соткан,
Чешет она золотые волосы те.
Чешет их золотою гребенкой
И песню поет она,
А песня волшебно–звонкой
Мелодией звучна.
Пловца в его лодке неистово
Уже тоска томит.
Он рифа не видит кремнистого,
Он ввысь и ввысь глядит.
Утонут в пучине разом
Пловец с ладьей своей —
Сгубила его, не сморгнувши глазом,
Коварная Лорелей[10]**.
Трудно представить себе перевод более близкий. Он передает все факты, и в должной последовательности. Количественно в нем ничего не упущено. Он лаконичен, как накладная. Таким и должен быть перевод, ему надлежит точно передавать мысль подлинника. Вам не спеть «Роскошно здесь, в высоте» — этот стих не укладывается в мотив, и петь его небезопасно; зато он с неотступной точностью передает «Dort oben wunderbar», он пригнан, как пластырь. Переложение мистера Гарнема обладает и другими достоинствами — сотней достоинств, — но незачем перечислять их все. Читатель сам их откроет.
Ни один специалист не должен воображать себя монополистом. И у Гарнема есть соперник. Мистер Икс познакомил нас с книжицей, которую он приобрел во время пребывания в Мюнхене. Называется она «Каталог картин Старой Пинакотеки» и написана на самобытнейшем английском наречии.
Я позволю себе привести оттуда несколько выдержек:
«Воспрещается пользоваться означенной работой для публикаций подобного же рода или же для самовольной перепечатки оной».
«Вечерний ландшафт. На переднем плане возле пруда и купы белых берез ведет тропинка, оживленная прохожими».
«Ученый муж в циничной драной одежде, с открытой книгой в руке».
«Св. Варфоломей и его Палач с ножом для учинения мученической кончины».
«Портрет молодого человека. Долго почитался портретом Бинди Альтовити; ныне иными знатоками выдается за самописанный автопортрет Рафаэля».
«Сусанна, купающаяся, застигнута двумя старцами; на заднем плане побивание осужденного каменьями».
(«Побивание» — очень хорошо; куда изящнее, чем «избиение».)
«Св. Рок, сидящий на ландшафте с ангелом, воззрившимся на его язвы, меж тем как пес с хлебом в зубах услужает ему».
«Весна. Богиня Флора, сидящая. Позади плодоносная долина, орошаемая рекой».
«Чудный букет, оживленный майскими жуками, и прочее».
«Воин в лаптях (разумей: «латах») с пенковой трубкой в руке прислонился к столу и в ус себе дует».
«Голландский ландшафт но течению судоходной реки, орошаемой до самого заднего плана».
«Несколько крестьян поют в хижине. Женщина из чашки дает выпить ребенку».
«Голова св. Джона отроком — писано аль фреско по кирпичу (разумей: «штукатурке»).
«Молодой человек из семейства Риччо с волосами, остриженными на концах, одетый в черное и в той же тапочке. Приписывается Рафаэлю, но подпись недостоверна».
«Дева с Младенцем. Написано слишком в манере Сассоферрато».
«Кладовая с овощами и стреляной дичью, оживленные кухонной девкой и двумя поварятами».
Впрочем, варварскому английскому языку этого каталога не уступает надпись на картине, попавшейся мне в Риме:
«Виды Апокалипсиса: Св. Джон на острове Паттерсона» (разумей: «Патмос»).
А плот, знай, бежит по волнам.
Глава XVII
Еще одна легенда. — Непобедимое чудовище. — Огнетушитель одерживает победу. — Рыцарь требует награды. — Опасное плавание. — Плот дает течь.—Наконец на твердой земле. — Ночные тревоги.
Не доезжая милю другую до Эбербаха, мы увидели оригинальную развалину, выступающую из листвы на маковке высокого и очень крутого холма. То были остатки полуразрушенных каменных стен, отдаленно напоминавшие человеческие силуэты: два соседа пригнулись друг к другу и, соприкасаясь лбами, беседуют. Ничего внушительного, живописного, да и было их всего ничего, — но это не мешало им носить название « Очковтирательские руины».
