Газета День Литературы # 59 (2001 8) - Газета День Литературы

Над их столом навис какой-то бугай с красной мясистой физиономией.

— Чего раскудахтались? Водка, что ль, кончилась? — он почти пропел странно тонким голосом, выставив на стол бутылку «Привета». — Китов, крути ей башку и насыпай.

— Вот ты талантливый человек, я всегда это утверждал, — не моргнув глазом и не изменившись в лице, заявил стихотворец Китов, откручивая пробку «Привета».

Краснорожий бугай выпрямился и крикнул только что вошедшей в буфет немолодой женщине с иссиня-черным хвостом волос:

— Анна, иди к нам, тут все есть!

Бугай скинул на пол со стула чью-то сумку рядом с соседним столом и придвинул освободившийся стул впритык к Николаю.

— Аня, Аня, — опять затарахтел Печенкин, — садись, садись, садись. Вот тебе стакан, вот закуска, давай, выпей с нами.

— Ага! — улыбаясь щербатым ртом и с трудом протискиваясь к столу, произнесла немолодая черноволосая женщина.

— За русских баб! — стоя над всеми, объявил тост бугай с красной рожей. — Они самые терпеливые. А мы все — мудаки рядом с ними.

— Натюрлихь! — поддержала его женщина с остатками испитой красоты по имени Анна.

— Кто этот бугай? — шепотом спросил Николай, нагнувшись к уху Печенкина.

— Да-а… — протянул тот и также шепотом вынес приговор: — Никто. Бывший майор.

— Но он что-то пишет?

— А-а, — скривился Печенкин, — быдло, оно и есть быдло.

Черноволосая женщина повернулась лицом к Николаю.

— Как твое имя?

Печенкин услышал ее вопрос

и со сморщенной физиономией после выпитой водки зашлепал губами, торопясь с ответом:

— Это Николай Иванов, Аня, ты что, не знаешь? Да это Иванов, Николай, ну, как же, он крутой мужик…

— Ага! — обрадовалась быстро захмелевшая Анна. — Наш человек.

— Наш, наш, ну что ты, наш… Между прочим, друг Погудина…

— Дай я тебя поцелую, — разгулявшаяся Анна обняла Николая за шею, повисла на нем и прижалась мокрыми губами к его щеке. — Я тебя уважаю и Александра Юрьевича уважаю, но после Александра Петровича.

— Александра Петровича? — не сразу понял Николай. — Баркашова, что ли?

— Ага, натюрлихь, — расплылась в широкой улыбке Анна.

— А что он хорошего сделал? — серьезно спросил Николай.

— Не надо, Коля, не надо, — шепотом одернул его Печенкин. — Это у нее так… Это ее бзик…

— Кто такой Погудин? — услышал Николай тонкий голос стоящего над их столом краснорожего бугая. — Я такого поэта не знаю. Чего он с евреями воюет? Не бывает плохих наций. У меня жена еврейка, ну и что?

— У тебя? — вскинула пьяные глаза натурально поразившаяся Анна.

— А ты разве не знала? — ответил ей вопросом жирный бугай.

— Не знала…

— Погудин тоже графоман, — не мог не напомнить о себе стихотворец Китов.

— Держи клешню, — вдруг раздался чей-то загробный бас, и из-за спины краснокожего бугая, еле держась на ногах, вылез наголо стриженый коротышка, тянувший руку в сторону стихотворца Китова. — Держи краба. Правильно говоришь. Погудин — графоман. Я это давно знаю. Он думает, если с жидами борется — значит, смелый, — басил заплетающимся языком коротышка. — С ними не надо бороться. Смелый тот, кто их не замечает. Я — смелый, потому что мне на них плевать.

— Говорят, он Чаруту склофелинил… — вставил с мерзкой ухмылкой бывший майор.

— Все вы кретины! — взвизгнула, оскалившись, Анна. — Погудин поэт! Он личность! А вы ублюдки!

— Успокойся, — погладил ее по волосам краснорожий бугай.

— Пошел вон! — закричала она, отбросив его руку. — Солдафон!

— Тихо, тихо, тихо, Анюта, ну что ты, что ты, хорошая моя, — запричитал Печенкин, — не надо, не надо, а то нас всех отсюда выгонят…

— Ага, боитесь! — еще громче вскрикнула она и, обведя всех затравленным взглядом, добавила, немного снизив голос: — Я буду только рада, если вас выгонят. Потому что вы все трусы и дерьмо. Кроме тебя, — она дотронулась до локтя Николая. — Ты хороший, я по глазам вижу…

Ее губы искривились, она поднесла ко лбу маленькую с синими прожилками ладонь, уронив голову на грудь.

— Просвистели Россию, скоты… — уже чуть слышно простонала Анна, и ее ладонь бессильно упала на колени.

Николай отодвинул свой стул от стола, поднялся и сделал несколько шагов к выходу. Но, не дойдя до дверей буфета, вернулся назад, приблизился вплотную к краснорожему бугаю, который был на голову выше ростом, и сказал ему негромко, но внятно:

— Если еще раз при мне что-нибудь вякнешь о Погудине, зубы вышибу.

Публика за столом мгновенно притихла. У краснорожего от неожиданности отвисла нижняя челюсть, он заморгал мутными бельмами, но так и не нашел, что ответить. Николай повернулся и вышел вон.

Поднявшись наверх, Николай спросил у охранника, где находится кабинет Геннадия Аркадьевича. Тот сначала насторожился: "Зачем тебе?" Но Николай объяснил: "Хочу заказать банкет в ресторане". Охранник подвел его к окну, выходящему во двор ЦДЛ. "Вон там, слева от окна, — показал он, — железная дверь. Войдешь, поднимешься на второй этаж и увидишь табличку директора ресторана".

Перед кабинетом Геннадия Аркадьевича Прошечкина Николай достал из бокового кармана пиджака раздвигающуюся резиновую дубинку, засунул ее за пояс брюк, застегнул пиджак на обе пуговицы и постучал в дверь. «Входите», — услышал он мужской голос. Войдя в кабинет, Николай встретился глазами с сидящим за массивным секретером лысеющим коренастым крепышом лет примерно пятидесяти. Короткая шея и тонкие с проседью усики делали его похожим на героев старых фильмов об американской мафии. Завсегдатаи нижнего буфета звали его просто «Гена».

— Что угодно? — без энтузиазма вопросил Прошечкин, выдвигая ящик секретера и убирая туда лежавшую сверху каких-то бланков пачку долларов, перетянутую резинкой.

— Геннадий Аркадьевич, во-первых, добрый вечер, — почтительно улыбаясь, начал Николай, — а во-вторых, я, знаете ли, хочу с вами договориться насчет небольшого застолья у вас в ресторане. Человек на пятнадцать.

— На когда? — Прошечкин испытующе оценивал внешность посетителя.

— На послезавтра. Но чтобы по высшему классу: черная икорка, фаршированный осетр, балычок и так далее. Предоплату могу сделать прямо сейчас.

— Вы член союза? — уже мягче поинтересовался Геннадий Аркадьевич.

— Разумеется, — развел в стороны руки Николай, окончательно убедившись, что Гена его не узнал.

— Какого?

— «Апрелевского», — Николай отреагировал мгновенно.

— Очень приятно, — Прошечкин вышел из-за стола и с любезным заискиванием двумя руками сжал ладонь Николая. — Как вас величать?

— Илья Ефимович, — представился Николай, сам не зная, почему ему пришло в голову это имя-отчество.

— Одну минутку. Сейчас я вам напишу записочку, и вы с ней завтра утречком зайдете в бухгалтерию, посмотрите списочек продуктов, которые у нас имеются помимо меню, там вам все посчитают, — засуетился директор ресторана, подойдя к секретеру с обратной стороны и повернувшись к Николаю спиной.

Прошечкин подписал какой-то бланк, выпрямил спину и уже хотел было развернуться, как получил два тяжелых удара дубинкой по голове. Он на мгновение застыл и, не произнеся ни звука, свалился на пол. Николай волоком перетащил его к рабочему креслу, в котором тот сидел за секретером, усадил и откинул назад бесчувственную голову с двумя распухающими полосами на темени. Затем — выдвинул верхний ящик стола. Кроме пачки долларов там лежали шариковые ручки, фломастеры и широкий рулон скотча. К долларам Николай не прикоснулся. Скотчем он заклеил рот директору ресторана и намертво закрепил его руки на ножках кресла. Взяв красный фломастер и немного подумав, Николай написал на лбу Прошечкина крупными буквами «ЧАРУТА». И покинул кабинет.

Только оказавшись с задней стороны Дома литераторов, выходящей на Поварскую улицу, Николай почувствовал дрожь в пальцах. Он сложил резиновую дубинку и вновь спрятал ее в боковой карман пиджака. Уже темнело. Не торопясь, он пошел в сторону Арбата. Нервы были напряжены.

За Гнесинкой Николай свернул влево и, не доходя до Большой Никитской, углубился в ближайший двор. Недолго постоял возле широкого ствола какого-то дерева, покурил, успокаиваясь и унимая дрожь в пальцах. Затем направился дальше в сумрачную глубь дворов.