Волчья тень - Чарльз де Линт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пожалуй, обезьянкой, – сказала она, – или кошкой. А может, вороной – неспроста же они тебе по душе. Скажем, черной кошкомартышкой с вороньими крылышками. А я кто, по-твоему?
– Ты? Наверняка птица-муха.
– Колибри? Птица-муха?
– Не удивляйся. Джо говорит, они считаются первыми создателями духов-зверей, а ты ведь прирожденная поэтесса и рассказчица, это раз. И еще они очень могущественные и красивые и разносят счастье – точно как ты.
«Как странно видят тебя другие люди», – думала Венди. Сама себе она казалась совсем не такой.
– Пусть будет так, – сказала она. – Хотя я бы скорее выбрала мышку или крота. Что-нибудь маленькое, непритязательное, и чтоб жить в уютной норке. – Она улыбнулась новой мысли. – Или я могла бы стать мышкой с крылышками колибри и летать вместе с кошкомартышкой, если бы ты пообещала меня не есть.
– Ну разве что погоняла бы иногда, шутки ради.
Венди улыбнулась:
– Только пока я не скажу «чур-чура», и чтоб тогда уж сразу переставала.
– Ох, вот бы нарисовать такую парочку, – начала Джилли, – чтоб порхали в воздухе как… как… – Голос ее сорвался, и она опустила взгляд на свою руку.
– Ты снова сможешь рисовать, – сказала Венди.
– А если не смогу?
Венди подумала о пропавших картинах, которые Мона и Софи снесли в подвал. В любом случае их гибель – большая беда, но если Джилли не будет иметь возможности рисовать, воскресить своих волшебных знакомых на новых полотнах… Об этом даже думать было невыносимо.
– Обязательно сможешь, – сказала Венди. – Ты просто не имеешь права не поправиться.
– Может, у меня не будет выбора. Венди покачала головой:
– Не смей так говорить. Это не ты. Где тот отчаянный и уверенный в себе мушкетер, который никогда не сдается?
– Превратился в Сломанную Девочку, – сказала Джилли, – которая, если ей удастся когда-нибудь отсюда выбраться, станет Девочкой-банкротом. Не представляю, как мне за все расплатиться.
– Страховка все покроет, – успокоила она Джилли.
Та озадаченно взглянула на нее:
– У меня нет страховки.
– А вот и есть. Профессор застраховал тебя, еще когда ты училась в университете, и с тех пор платил взносы.
– Но…
– Ты об этом не знала, потому что никогда не болела.
– Просто не верится, как он добр ко мне, – сказала Джилли. – Почему все ко мне так добры?
– Как аукнется, так и откликнется, – объяснила ей Венди. – Я ни разу не видела человека, который делал бы для других столько, сколько ты.
Но при этих словах перед ее глазами снова встали изрезанные картины и в груди заныло. Нет, не всегда эта поговорка справедлива – ведь не могла Джилли причинить кому-то столько зла, чтоб за него так отомстить.
– Ты меня в краску вогнала, – сказала Джилли и тут же озабоченно уставилась на подругу. – Что с тобой?
– Ничего.
– Нет, что-то случилось. Ты от меня скрываешь.
– Не мне об этом говорить… – начала Венди.
Но кому же, если не ей? Никто не хочет рассказывать… еще бы хотеть! Добавить такой ужас ко всему, что и так свалилось на Джилли… Но рано или поздно кто-то должен сказать.
Венди поднялась с кресла и пересела на край кровати, взяла левую руку подруги, погладила кончики пальцев, торчавшие из гипса.
– Что-то очень плохое, да? – спросила Джилли.
Венди кивнула:
– Ты уж соберись с силами.
– О господи! Паралич? Это навсегда?
– Нет, совсем другое, – решилась Венди. – Беда с твоими картинами. Когда ты легла в больницу, кто-то вломился в студию…
6Не знаю, почему мне не так тяжело, как могло бы быть. Разве что дело в том, что я так остро ощущаю себя в разводе с Миром Как Он Есть, и какие бы ужасные вещи ни случались в нем, они случаются не со мной – со Сломанной Девочкой.
– Ты точно ничего? В порядке? – натягивая плащ, засовывая дневник в свой рюкзачок, Венди повторяет этот вопрос чуть ли не в сотый раз.
– Какой уж там порядок, – слабо улыбаюсь я ей. – Ты только посмотри на меня. Лежу здесь, как туша.
– Я про картины.
– Понимаю, – говорю я.
Почему-то потеря фантастических картин кажется естественной после потери руки, которой я держала кисть. По правде сказать, сразу вслед за потрясением от ужасной новости, которую принесла мне Венди, я чувствую и некоторое облегчение. Исчезла еще одна нить, привязывавшая меня к Миру Как Он Есть. Но говорить ей этого нельзя – она только больше расстроится.
– Все идет по плану, составленному давным-давно, – говорю я. – Какие-то частности могут нас не устраивать, и путешествие не всегда приятное, но мы справимся. Быть живым – проклятие и благословение.
Какой маленькой и несчастной кажется сейчас Венди! Рюкзачок волочится по полу, словно она забыла о нем, зажав лямку в одной руке.
– Господи, какая ты фаталистка! – говорит она.
– Знаю. И это не я, – добавляю я, угадывая ее мысль.
– Ну и верно ведь не ты.
Я сочувственно смотрю на нее и утешаю:
– Бывало хуже.
– Не могу себе представить, – отзывается она и исчезает в пасти коридора.
– Очень рада, что ты не можешь представить, – говорю я в пустоту палаты. – И не надо человеку такого представлять. А все-таки худшее случается иногда и нас не спрашивает.
Я смотрю в потолок.
Бывает, я пытаюсь пересчитать пятнышки на потолке. Если смогу, не сбившись, сосчитать все на одной плитке, то, умножив их на число плиток в комнате, узнаю, сколько их в моей палате. Может быть, даже удастся сообразить, сколько их на всем этаже. Или во всей больнице.
Надо же чем-то заниматься, лежа в постели. Если не это, так вспоминаешь и вспоминаешь, пока воспоминания не заходят слишком далеко в прошлое, в темные времена, до того, как моя жизнь началась заново.
Но сегодня вечером пятнышкам не под силу меня отвлечь. Я начинаю вспоминать, когда впервые стала рисовать. Не те жалкие наброски, которыми пыталась торговать по дешевке, когда жила на улице, а раньше, в детстве.
Порой мне кажется, рисовать детям хочется так же сильно, как говорить. Не знаю, что их привлекает, – мои воспоминания так далеко не заходят, по крайней мере отчетливые. Помню, как рисовала, но что толкнуло меня взять в руки карандаши, не знаю. Может быть, просто тот факт, что они были цветные. Цветные карандаши, кружочки акварельных красок, такие яркие, что устоять невозможно. Но ведь простой карандаш и оберточная бумага доставляли мне не меньше радости. Так что, возможно, дело было в том, что мне надо было увидеть мир и перенести кусочек его на бумагу. Помнится, я рисовала даже прутиком в пыли на заднем дворе.
Детишки-счастливчики рождаются в семьях, где их первую мазню расхваливают и хранят как драгоценность, приклеивают магнитиком к дверце холодильника или вставляют в рамочку и вешают на стену. Они живут с людьми, которые их любят, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});