Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак - Аркадий Вайнер

— Возможно, — согласился я. — Хотя пример вы привели не очень точный. На прогулки, в частности, у меня не хватает времени из-за вас.

— Это почему еще? — набычился Степанов.

— Потому что я, получив ваше дело, прочитал его и в связи с простотой, очевидностью случившегося и полным признанием обвиняемого Степанова довольно неосмотрительно пообещал не тянуть с расследованием и поскорее передать его в суд. А у меня есть странное обыкновение, можно сказать, совершенно немодная привычка — всегда выполнять свое слово…

— И что? — настороженно-зло спросил Степанов. — Не во всем еще признался? Следствию еще что-нибудь на меня надо повесить?

— Да, — спокойно ответил я, тихо, без нажима. — Вы, Степанов, признались не во всем… Далеко не во всем…

— А в чем бы мне надо было признаться? — уперши руки в боки, сказал с яростью Степанов. — Что бы вы от меня еще хотели? Вы скажите, я подпишу… Я хоть и убийца, но сговорчивый! Только скажите, что надо?

— Что надо? — переспросил я, потом встал со скамьи, перешел через прогулочный дворик, бросил окурок в урну, вернулся, и все это я делал не спеша, давая ему перекипеть. — А я сам не знаю, что надо.

— Чего же вы хотите? — сипящим шепотом спросил Степанов.

— Я бы хотел, Саша, чтобы вы мне рассказали правду. Загвоздка в том, что, закончив первый круг допросов по вашему делу, я по-прежнему ничего не знаю. Я только знаю, что вы не говорите правды….

Степанов сел на скамейку, задумчиво растер потухший окурок в своей огромной ладони, потом поинтересовался:

— А почему, интересно знать, вы так думаете? Почему вы решили, что я вру?

— Потому что я допросил почти всех свидетелей. На их показаниях и вашем признании, которые расходятся только в мелочах, я и должен буду строить обвинительное заключение…

— Ну и стройте себе на здоровье!

— Не могу, — удрученно вздохнул я. — Штука в том, что ваш согласованный, ладный хор закончится для вас многими годами заключения. А все эти свидетели, с которыми вы так стройно поете, все до единого чего-то врут…

— А чего им врать? — опустошенно спросил Степанов.

— Не знаю. Я же вам сразу сказал: не знаю. Но уверен, что они врут. В этом я уверен и кое-что уже доказал. Но, что стоит за их враньем, не знаю. А вы мне не хотите помочь…

— Я вам и не должен помогать, — сердито мотнул головой Степанов. — Я сказал, как было дело, мне вам помочь нечем…

— Ага, слышу уже хорошо знакомую песню, — кивнул я. — Вы в карты играете, Степанов? Например, в подкидного дурака?

— Ну играю… А что?

— А то, что вы мне напоминаете игрока, которому скидывают карту. Сидящему справа скинуть нельзя, и тому, что слева, нельзя, а они со всех сторон глушат мусорной сдачей. Вы подумайте, это прямо про вас сказали покойные сатирики: «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих».

Степанов не успел ответить, потому что появился Подрез и сообщил, что машина пришла. Двое милиционеров надели на Степанова наручники — таков порядок перевозки особо опасных преступников, — приняли его у тюремного конвоя, и мы уселись в «рафик». Понятые уже дожидались нас в машине.

— Мы в прокуратуру? — не выдержал неизвестности Степанов.

— Нет, мы едем на место преступления, я хочу, чтобы вы сами мне обсказали и показали, что как было…

— Так я все равно ничего нового не расскажу, — мучительно улыбнулся Степанов.

— Кто его знает, — пожал я плечами. — Может, не расскажете, а вдруг на месте нахлынут волнующие воспоминания, вы мне и поведаете, что к чему.

— Это уж вряд ли, — уверил меня Степанов и, приник к окну. Распахнулись тяжелые тюремные ворота из окованного металлом соснового бруса, и поплыл за окном город, когда-то привычный до надоедливости, а теперь такой прекрасный и далекий, памятный каждым закоулком и совсем почти забытый из-за высокой темно-красной кирпичной стены.

— Хотите закурить? — предложил я немного погодя. Милиционеры недовольно покосились на меня, но промолчали, а Степанов быстро ответил:

— Да, да, спасибо большое… С удовольствием…

Только первые затяжки он сделал с наслаждением, а потом вроде бы и забыл о сигарете, о чем-то все время напряженно думал. А я не трогал его.

Когда появился первый рекламный щит, сооруженный развеселым шашлычником Ахметом, я спросил Степанова:

— В прошлом году вам за «левую» ездку объявили строгий выговор, а вскоре сняли. Что там произошло у вас?

— «Левая» ездка! — усмехнулся он. — Это вам Мандрыкин сказал? Пустой человек, трусишка и врун… Хорошо хоть незлой…

— За что же вам этот незлой трусишка объявил и снял выговор?

— Так я же говорю, потому что трусишка! Я как попер тогда в райком, он сразу усек, что с него самого могут снять штаны за это дело… Автобаза ведь отчиталась, что весь металлолом сдан.

— Какой металлолом? — удивился я.

— Да наша база шефствует над школой, где мой братан учился. Пацаны на субботнике собрали несколько тонн металлолома. Они же всему верят. Сказали им: важное общенародное дело, ваш личный вклад, металлолом — ценное сырье, металл — хлеб промышленности, и теде и тепе. Ну, пацаны, понятное дело, счастливы — больше всех в районе железяк натаскали. А наша база должна была из школы этот лом вывезти. Месяц проходит, второй, третий, никто у нас не чешется. Мой братан надо мной смеется: иди, говорит, посмотри на твой хлеб промышленности, весь двор в школе ржавым мусором завален. Я пошел к Мандрыкину, стыдно, говорю, ребятам в глаза глядеть, мы их с утилем этим обманем, потом еще раз наврем — они ни во что серьезное верить не будут. А он слюной кипит: если ты такой воспитатель, иди на хребте вывози им лом, у меня денег нету доплачивать за глупости.

— А почему Мандрыкин должен за металлолом доплачивать? — спросил я.

— Тут ведь как — пункт «Вторчермета» за машину лома платит двадцать четыре рубля, прогон — простой грузовика за день — тридцать семь стоит. Такое меня зло взяло, скомандовал братану с его ребятами в воскресенье приходить, сел на свой «газон» и с базы самовольно уехал. За две ездки мы этот лом переправили. А на базу вернулся, Мандрыкин акт составляет, выгоню, кричит, с волчьим билетом…

— Строгачом ограничился?

— Влепил выговорешник, — засмеялся весело, без злобы Степанов. — И тот пришлось снять — сдрейфил…

«Рафик» притормозил на стоянке для отдыха, неподалеку от мангала. Я отчетливо видел, как Ахмет бросил свои шашлыки и как вкопанный замер, разглядывая наш торжественный выход из машины. Сначала понятые, потом я, за мной милиционер, спрыгнул на асфальт Степанов, затем второй милиционер сошел не спеша и ключиком расстегнул наручники на запястьях арестованного. Степанов растирал затекшие кисти, озирался по сторонам, поднял взгляд, рассмотрел замершего Ахмета, прищурился презрительно, сплюнул и отвернулся.

— Попрошу вас, Степанов, рассказать снова, как произошла вся история. Только с самого начала. И по ходу рассказа показывайте, где стояли люди, машины и все остальные участники происшествия…

— Ну, как… Ехал я по шоссе мимо…

— Покажите, с какой стороны вы ехали.

— Вот отсюда, из города. Вижу, у мангала стоят люди… Я скинул газ, тормознул и подрулил к ним ближе, остановился, вылез и попросил закурить. Ну, слово за слово, начался скандал, потом драка, ну, и все остальное…

— Уточните, что «остальное»? — встал я против Степанова и посмотрел ему в глаза. Не было в них сейчас привычного яростного блеска.

— Остальное? Драка вот здесь, где мы стоим сейчас, происходила. Я вырвался, их все-таки несколько было, побежал к машине, прыгнул за руль, уехать хотел, а эти двое — Дрозденко и Егиазаров — метнулись под капот, я их и поддел… Отвернуть старался, да не смог, так в кювет — вон туда — и уехал…

— Все?

— Все.

— Неправда, — отрезал я.

А Степанов без прежнего напора, вяло спросил:

— Почему неправда?

— Не знаю, почему вы говорите неправду, — сказал я с досадой. — Когда вы мне рассказывали про металлолом, про выговор, про Мандрыкина — это была правда. А сейчас ложь…

— Да в чем она, ложь-то? — выкрикнул Степанов, но уверенности в его голосе не было.

— Во всем. Идемте, Степанов, я вам покажу, как было дело. По крайней мере, как все началось, — я взял его под руку и повел в сторону мангала.

По придуманной мной режиссуре в сцене должен был участвовать еще один молчаливый свидетель — Ахмет. Он наверняка не посмеет ворваться в мой рассказ.

Мы подошли к нему вплотную, и тогда я сказал:

— Вы проезжали здесь около одиннадцати часов, ехали довольно быстро и, уж во всяком случае, не собирались останавливаться около мангала. Но в свете фар вы не просто увидели группу молодых людей, а отчетливо рассмотрели, что лежащего на земле человека они бьют ногами… — тут я показал на Ахмета, будто вмерзшего в свои бесчисленные морщинки. Шашлычник сделал к нам решительный шаг, он уже рот открыл для протестующего возгласа, но я строго и решительно погрозил ему пальцем — не смей перебивать!