Незабываемые дни - Михаил Лыньков

«Вот это здорово! Это работка, сучки-топорики… И кто б это мог учинить?» — с большим облегчением вздохнул Дубков. И вся скука, вся черкая тоска последних дней, державшие его в цепях, сразу исчезли, растаяли, рассеялись. Даже рана, казалось, меньше беспокоит — он попробовал поднять руку, она приподнималась в плече, слегка сгибаясь в локте.

В голове сновали разные мысли, одна другой веселее. Отходило сердце, оттаивало. И словно в ответ на эти мысли сапера в прозрачной лазури неба как-то мгновенно возникли, ширились, нарастали еще не совсем ясные, но такие желанные и радостные звуки. Сначала как слабый звон струны, потом все сильней, сильней. И уже заметны были под белыми перистыми облачками три самолета.

Наши!

Шоссе притихло. Тут и там разбегались немцы, залегли по обочинам, не шевелятся. Умолкли голоса на мосту. Только слышно было, как грозно ревет вода, закипает пеной в водопадах, пробиваясь сквозь груды лома около взорванного моста.

— Дай бог! — шептали посиневшие от напряженного ожидания губы сапера.

Но самолеты как только развернулись, так и полетели вдоль дороги, на запад, держа курс на городок. Ожили немцы на шоссе. Послышалась команда, нерешительно застучал один топор, за ним другой. Через несколько минут гулкий перестук топоров заглушил все другие звуки. Немного саднило на сердце.

«Видно, не заметили… Летели высоко».

Но прежняя радость не оставляла сапера.

«Мост — что вам не хаханьки строить! До ночи не поставите… А других дорог для танков нет, будете здесь стоять, никуда не денетесь!»

Разминая затекшие ноги, он уже намеревался встать, чтобы потихоньку итти обратно, в деревню. И сразу присел от неожиданности: из-за ближайшего леска, что за речушкой, с грохотом, гулом, бешено стреляя из пушек, появилось несколько самолетов. Они, как вихрь, пронеслись над самым шоссе, подняв над ним тучи пыли и дыма. Самолеты скрылись за поворотом дороги, за лесом, и вдруг снова, как молнии, проскользнули над дорогой… Еще и еще! Даже вспотел сапер, прилипла к спине рубашка.

«Чистая работа! Рубают, как саперы!» — громко крикнул он.

На шоссе происходило настоящее столпотворение. Всю дорогу заволокло дымом. Оглушительные взрывы потрясли окрестность, сквозь дым и пыль прорывались огненные языки. Фашисты совсем ошалели, в панике бросались в сторону от шоссе, но там дороги не было: вода, болото, непролазная трясина не давали им ходу, и гитлеровцы метались, как мыши в клетке. Долговязый офицер попытался нащупать ногой более твердое дно, торопливо переставил ногу.

Не утерпел Дубков и, схватив здоровой рукой винтовку, лежавшую рядом, притаился на всякий случай под папоротником.

Кое-как примостился у кочки, положил на нее ружье, изловчился и выстрелил. Долговязый гитлеровец ткнулся носом в зеленую тину и больше не встал. И пока шла на шоссе заваруха, сапер выпустил всю обойму, не спеша, выбирая подходящие цели. Хотел еще стрелять, но одной рукой тяжело было совладать с затвором, видно, заело там что-то. Да и фашисты на шоссе немного пришли в себя — самолеты так же молниеносно исчезли, как и появились. И тут только вспомнил сапер, что в то время, как он стрелял, не замеченный немцами в такой толчее, он отчетливо слышал винтовочные выстрелы, раздававшиеся где-то поблизости. Даже в тот момент, когда он выпустил последний патрон, несколько таких выстрелов донеслось из лесу. Стреляли недалеко, в какой-нибудь сотне метров справа. И эти выстрелы тоже затихли, когда начало успокаиваться шоссе. Гитлеровцы уже не метались как угорелые, там налаживался кое-какой порядок. Сбрасывали с шоссе горевшие грузовики, раздвигали сбитые в кучу машины и еще больше суетились на мосту.

Уже темнело. Над речушкой, над болотами, медленно поднимались кудрявые клочья тумана, росли, клубились, заволакивая все серой, зябкой сыростью. Сразу почувствовал Дубков, что он весь промок, пыла спина под вспотевшей сорочкой. Шутка сказать, как он переволновался! Он встал и задумчиво побрел по лесу, не очень спеша, даже вскинув на ремень винтовку, чтобы спрятать ее где-нибудь в более подходящем месте. Шел и ног под собой не чувствовал — от радости, от душевного волнения. Словно это он сам натворил им столько беды, столько страху нагнал на этих вояк.

Из головы не выходили мысли о винтовочных выстрелах, которые он недавно услышал. Значит, не только он один ходит вот так по лесу. Очевидно, есть и другие люди, у которых мысли текут по тому же руслу. Это хорошо, это очень хорошо… Последние дни он не напрасно бродил по лесу. Была у него и кое-какая пожива — несколько винтовок, несколько немецких автоматов, целые и начатые ящики патронов и прочие трофеи. Все это было припрятано сейчас в лесу под буреломом, в дуплах вековых лип, в частых зарослях богульника, под прошлогодним папоротником. А несколько ящиков снарядов ему пришлось попросту закидать хворостом, так как одной рукой с ними не совладаешь. Только сапер никак не мог сообразить, куда могли деваться два ручных пулемета с изрядным запасом патронных дисков, найденных им позавчера. То ли он забыл место, где спрятал, то ли кто-то их обнаружил и забрал. Но место приметное: на самом косогоре под речкой старая, замшелая ель вытянула, точно руку, к югу огромный косматый сук. Под елью непролазная поросль: молодые елочки, сосны, густой орешник и Дубовые кусты по откосу, до самой воды и гущи лозняка. Около старой ели и были спрятаны эти пулеметики. А сегодня их нет. И такое, кажется, подходящее место, а все же откопал кто-то…

Дубков на минуту задумался, прислонившись к корявому стволу старой сосны, от которого веяло еще дневным теплом, нагретой пахучей смолой. Приятно закружилась голова, в сладкой истоме нежилось тело, так было уютно здесь, тихо… И тепло спине.

Глухая, сторожкая тишина стояла над лесом. Ни вздоха ветерка, ни птичьего вскрика. Только верхушки стройных сосен чуть слышно шелестели в темном далеком небе… И не поймешь, шелестит ли это хвоя, или звезды шевелятся и осыпаются там, стремительно падая и угасая. Прислушиваясь к извечному шуму бора, Дубков различил в нем приглушенные голоса где-то там, внизу, над речушкой. Шелохнулись тростники, прибрежная осока, раздался осторожный шорох, словно тащили что-то тяжелое по мокрому песку. Голоса теперь слышны были отчетливей, люди взбирались по откосу, раздвигая густые ветви орешника. Дубков, осторожно ступая, скрылся в гуще ельника, чутко прислушиваясь к каждому слову. Вот люди, четыре темные фигуры, взобрались на самый гребень, направились к старой ели. Все шли запыхавшись, спотыкаясь, видно, что-то тащили. В тусклом отблеске луны, еле пробивавшемся сюда сквозь верхушки сосен, Дубков заметил, что передний немного прихрамывает. Вот он споткнулся не то о камень, не то о корневище, громко выругался:

— Вот, чорт, ногу разбередил…

И по голосу, и по характерному прихрамыванию Дубков сразу узнал председателя сельсовета, Апанаса Шведа. И сразу же двинулся — даже захрустел сухой валежник — вперед к людям, окликая председателя:

— Апанас Рыгорович! Апанас Рыгорович!

Те мгновенно остановились.

— Что там такое? — тревожно спросил передний. Двое, следовавшие позади, заметив человека с винтовкой, сразу же бросились ему наперерез:

— Стой, стой, тебе говорят! Руки вверх!

— Да стою, стою! И руку поднимаю, а другую, хоть стреляйте, поднять не могу… Ну, чего вылупились?

— Кого тут лихо носит? — спросил Швед, подойдя к человеку, поднявшему вверх одну руку. Другая была на перевязи. Пригляделся, улыбнулся:

— О, холера, напугал ты только моих ребят! Это же Дубков, из сынов тетки Ганны, значит… Что это за спиной у тебя, какую штуку тащишь, сучки-топорики?

— Что положено солдату, то и несу, товарищ председатель.

— Смотрите-ка на него! Ничего не скажешь, ответ правильный… Но скажи ты мне, дорогуша, где это тебя носило по лесу, откуда идешь?

— На шоссе ходил. Ноги носили, товарищ председатель. На немецкую кашу глядел… Крутая кашка!

— Ишь ты… — сказал Апанас Рыгорович и словно немного растерялся, не найдя нужных слов. Только и слышно было: — Да-а-а… Дела! — и уже в раздумье: — Спать бы тебе, Дубков, у тетки Ганны на печи, как у Христа за пазухой… С твоей ли рукой по лесу слоняться да еще в такое, можно сказать, неподходящее время. Спать бы, говорю, сны хорошие видеть.

— Не спится, товарищ председатель.

— Это ты верно говоришь. Не до сна! Заснешь и весь свет белый проспишь. А то и вовсе не проснешься. И опять-таки скажу, ответ ты даешь правильный…

Беседа продолжалась, но все ощущали какую-то натянутость, в словах слышалась недоговоренность, загадочность. И у каждого, кроме Дубкова, мелькала одна и та же мысль: «Вот же некстати встреча… Ни взад, ни вперед».

Они стояли кучкой, заслоняя от сапера какие-то предметы, которые тащили до того. Но Дубков еще раньше разглядел пару пулеметов и ни с того ни с сего засмеялся: