Междуречье - Гарри Тертлдав

Дальше говорить не получилось. Его голова наполнилась таким ревом, как будто тысячи ослов разом открыли рты. Видимо, Хуззиясу пришлось еще хуже, потому что он застонал и зажал уши руками. Наконец бог взял себя в руки, и речь его снова обрела членораздельное звучание:

— Негодяй! Дурак! Ты подсунул мне дар, изошедший из рук людей, пренебрегающих своими богами?

— Мы вовсе не пренебрегаем нашими богами, — упрямо вымолвил Шарур.

А Хуззияс добавил:

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, мой господин, когда я преподнес тебе этот меч, ты же не сказал, что тебя не устраивает эта работа. Ни один другой бог не сказал, что его не устраивает такая работа. Ни одна другая богиня не сказала, что ее не устраивает такая работа. Мне казалось, что меч подходит для подношения, и я преподнес его тебе от чистого сердца. Я не скупец. Я отдал самое лучшее, что у меня было.

Голос Тарсия снова превратился в яростный рев. Бог сжал меч каменными руками и движением, слишком быстрым, чтобы Шарур мог за ним уследить, сломал его о каменное колено. Он с отвращением отшвырнул от себя обломки, и они лязгнули о камень.

— Я отвергаю твое приношение! — воскликнул он. Жрецы обернулись на неожиданный звук и теперь с ужасом смотрели на разбушевавшееся божество.

— Я отвергаю все приношения из Гибила. Убрать их из моей казны! Пусть те, что из металла, расплавятся. А те, что не из металла, разобьются! Я сказал. И как я сказал, так и будет! Я, бог, требую, чтобы так было.

Шарур не ожидал такого оборота. Уж лучше бы он не приходил в этот храм. Но надо было как-то спасать положение.

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, позволь мне сказать, — смиренно выговорил он.

— Говори, — велел бог, в голосе его звучал рокот землетрясения. — Изрыгай свою ложь.

— Это не ложь, великий бог этого города, великий бог этой земли, — сказал Шарур. — Подношение, которое Хуззияс, могучий ванак, вложил в твою руку, порадовало тебя. Если дар хорош, то как может быть злым тот, кто поднес его тебе от чистого сердца? Разве могут быть злыми кузнецы, ловкие и умелые?

— Они сделали это сами, не думая о богах, — угрюмо отвечал Тарсий.

— У кузницы пока нет бога; она слишком недавно появилась на свет, — сказал Шарур. — И у нас в Кудурру, и у вас здесь.

Хуззияс наградил его ужасным взглядом. Вернее, это правитель хотел, чтобы он был ужасным, но в нем отчетливо читалась мольба. Шарур понял: боги Алашкурру вполне могли вообще запретить своим людям работать с металлом. Но это, похоже, не было главной заботой Тарсия.

— Ты не думаешь о богах в твоей земле, — пророкотал бог.

— Это не так, — настаивал Шарур. — Ткачи, изготавливающие тонкие ткани, чтут богиню ткацкого станка и бога, ведающего покраской. Виноделы поклоняются Аглибабу, который превращает финики в напиток, радующий сердце...

— Это все малые боги, — возразил Тарсий. Презрение переполняло божественный глас. — Они позволили себе стать слугами ремесленников. Вы, жители Гибила, низводите своих великих богов до малых, малых до демонов, демонов до призраков, носящихся вокруг, о которых не будет помнить следующее поколение. Вы стяжаете богатство в этом мире и забываете о другом мире. Здесь тебе не удастся никого сбить с пути богов. Как я сказал, так и будет. Я, бог, желаю этого.

— Но… — начал было Шарур, однако Хуззияс схватил его за руку и оттащил от изваяния Тарсия.

— Идем, — сдавленным шепотом приказал ванак. — Ты и так уже натворил дел и навлек на себя мешок неприятностей. — Сейчас бог пристально наблюдал за правителем. Так как же он может сбежать от их внимания, подобно жителям Гибила? Но Шарур думал о другом. Без прибыли, на которую он рассчитывал в этом путешествии, он не сможет заплатить выкуп за свою возлюбленную невесту Нингаль.

Глава 3

Ослы ревели и жаловались. Они успели привыкнуть к спокойной жизни в конюшнях Туванаса, где единственной их работой были еда и сон. А теперь их снова навьючили, и погонщики требовали куда-то идти. Мир представлялся им ужасно несправедливым, и Шарур с ними соглашался.

— Идем дальше, — распорядился он.

Караван направился на запад по узкой извилистой тропе к следующему похожему на крепость городу Алашкурру.

Хархару закашлялся.

— Сын главного торговца, ты поступаешь смело, но не глупость ли твоя смелость? Ты сказал, что бог этого места запретил тебе торговать в Алашкурру. Ты собираешься бросить вызов здешнему богу?

— Нет, хозяин ослов, — ответил Шарур. — Я не дурак: если все боги этой страны будут против нас, надежды на прибыль маловато, примерно столько же, сколько у меня взять в жены Нингаль. — Впрочем, проблемы женитьбы не очень волновали Хархару. Так что Шарур заговорил о другом: — Знаешь, боги Алашкурру каждый сам за себя. Если бы было иначе, они не строили бы для себя крепостей. А там, где враждуют люди, могут ли не враждовать боги?

— А-а, — протянул Хархару. Неожиданно он слегка поклонился Шаруру. — Теперь я вижу, что у тебя на уме. Ты рассчитываешь, что раз Хуззияс не хочет вести с нами дела, раз Тарсий нас не привечает, то какой-нибудь другой ванак, другой бог окажется более гостеприимным?

— Ну да, именно на это я и рассчитываю, — кивнул Шарур.

— Воистину, ты сын своего отца, — сказал Хархару, и теперь уже Шарур ему поклонился.

Они медленно поднимались на перевал, отделяющий долину туванасов от соседней долины. По дороге им встретилась небольшая группа горцев, идущих навстречу. Люди Алашкурру были вооружены не хуже, чем охрана Хуззияса. С ними шли тяжелогруженые ослы. Их вьюки выглядели куда более тяжелыми, чем вьюки ослов Шарура.

По приказу Мушезиба охранники выдвинулись вперед, чтобы показать местным, что караван не беззащитен. Встречные приняли это к сведению и только угрюмо кивнули, поравнявшись с ними.

С перевала укрепленный город Залпувас выглядел еще внушительнее, чем Туванас. Уже на подходах к крепости они оказались окружены толпой крестьян, сбежавшихся с окрестных полей поглазеть и поболтать. Мужчины Кудурру одевались совсем иначе, и бороды завивали на особый