Человек разговаривает с ветром - А. Андрюкайтис

Разбор учений проводился в поле. На шнур, натянутый между двумя шестами, повесили красивые разноцветные схемы. Офицеры и солдаты сидели перед этими схемами на траве, поджав ноги. Разбор делал командир дивизии — моложавый генерал, представительный и величественный. Генерал говорил веско и убедительно. Когда анализ боевых действий подошел к десантированию разведгруппы, генерал отложил свои записи.

— Хочу особенно отметить, товарищи, смелые и находчивые действия старшины Рябова. Обнаружив высадку парашютистов, он, не теряя ни минуты, принял правильное решение и уничтожил десант своим хозяйственным взводом. В условиях применения атомного оружия, когда понятие фронта и тыла становится весьма относительным, любое подразделение должно уметь вести бой и действовать инициативно. Командир хозяйственного взвода старшина Рябов может служить для всех достойным примером. Подойдите сюда, товарищ старшина.

Рябов, стараясь чеканить шаг, слегка приседая от усердия и оттопыривая полусогнутые руки, приблизился к генералу.

— За умелые действия и находчивость награждаю вас часами, товарищ старшина, — генерал протянул назад руку, и адъютант положил ему на ладонь коробочку.

— Служу Советскому Союзу! — истово ответил Рябов, и все присутствующие зааплодировали.

Кровь в груди старшины перекатывалась могучими волнами, мир для него в эти минуты был заполнен только одобрительной улыбкой генерала. Рябов вернулся на место, потрясенный неожиданной похвалой. После окончания разбора к старшине подходили однополчане, поздравляли, жали руку. Протиснулся и командир батальона, он тоже потряс руку сверхсрочнику и весело подмигнул.

Рябов понял: майор простил ему опоздание завтрака и хочет, чтобы утренний неприятный разговор был забыт. На душе стало легко и еще более радостно. И вдруг Рябов вспомнил: «А как же Мечников? Ведь это он кашу заварил. Я даже слышать не хотел о том десанте!» Старшина глядел на часы, они весело тикали, а сердце его билось все медленнее и глуше. «Как я ему в глаза смотреть стану после этого? Может, пойти к генералу и сказать, что часы положено вручить Мечникову?»

Старшина посмотрел на часы. Красивые, сверкающие, они теперь отсчитывали время, которое он, Рябов, тратил на принятие решения. Жалко отдавать такие хорошие часы! А главное, трудно лишить себя генеральской похвалы. «Надо было сразу обо всем сказать. Все было бы в порядке. А я смолчал, вот и получается, что теперь я не герой, а подлец».

Он поднялся и, тяжело ступая, направился к месту, где располагалась на отдых рота. Ему хотелось и в то же время он побаивался встретиться с Мечниковым. «Просто пройду мимо него. По лицу увижу, что он думает».

Рябов приблизился к ровной площадке, на которой рядами лежали вещевые мешки, скатки и снаряжение. Солдаты плескались у ручья, их рубашки белели вдоль берега. Старшина пошел по мягкой, влажной земле у самой воды и вдруг увидел Мечникова. Он узнал его по мускулистой спине и круглой стриженой голове с отрастающим «ежиком». Солдат умывался.

Делая по пути замечания, старшина двинулся прямо на Мечникова.

— Шевцов, не вытирайте полотенцем ноги!.. Бумагу не разбрасывайте, Трофимов, вам же собирать придется!

Солдаты вскакивали, вытягивались перед старшиной. Они быстро и беспрекословно выполняли все его команды, и это ощущение власти вдруг вернуло Рябову привычную уверенность в себе. Он остановился, тяжело поглядел в сторону Мечникова и зло подумал: «А какого беса я буду перед этим первогодком каяться? Пусть думает, что хочет. Молод меня судить! Я двадцать лет служу».

Старшина круто повернулся и, покачиваясь из стороны в сторону, зашагал к своим кухням.

Мечников вел себя как обычно — неспокойно. То он готовил рядового Ходжаева, чтобы тот выступил на собрании на узбекском языке — в роте много было узбеков, плохо владеющих русским. То сколачивал баскетбольную команду и бегал по соседним подразделениям — просил на часок спортивную форму. То уходил со взводом в караул и возвращался через сутки. О часах и учении он не обмолвился ни словом, но старшине казалось, что солдат смотрит на него при встречах с укором и будто ждет чего-то.

Однажды Рябов застал Мечникова в ленинской комнате одного. Старшина не выдержал, подошел, спросил:

— Вы почему на меня вопросительно смотрите?

— А почему вы меня об этом восклицательно спрашиваете? — сухо ответил солдат и встал перед старшиной, как это было положено.

Рябову казалось, что часы заполнили своим тиканьем всю комнату. В напряженной тишине они вдруг затарахтели, как простой железный будильник. Старшина почувствовал: лицо его стало горячим и в висках затукали жилки. Рябов быстро отстегнул ремешок и, оглянувшись на дверь, протянул часы Мечникову:

— Возьми ты их, пожалуйста. Твои они. Замучили меня, проклятые!

Теперь смутился Мечников:

— Да что вы, товарищ старшина. Я такого даже в мыслях не имел…

— Куда же их девать! Не выбрасывать же подарок!

— Зачем выбрасывать — носите. Мало разве вы сделали за свою службу хорошего?

— Ты, парень, пойми, не виноват я. Посредник все напутал…

Мечников окончательно растерялся. Он заторопился сказать хоть что-нибудь, лишь бы поскорее прервать эту тягостную минуту молчания.

— Я вас очень уважаю, товарищ старшина. Очень. И не говорите так, пожалуйста. Давайте никогда не будем вспоминать об этом.

Они разошлись смущенные, не чувствуя облегчения от состоявшегося разговора.

Время и постоянные заботы сделали свое дело — неприятный осадок в душе Рябова рассосался. Но то ли потому, что старшина все же чувствовал себя виновным перед рядовым Мечниковым, то ли наконец-то Рябов по-настоящему поверил в него, — он не вспоминал о двух нарядах, назначенных «за вредную инициативу». А раскладывая в банный день белье на солдатские кровати, Рябов подбирал Мечникову простыни посвежее, наволочку, отутюженную получше. На неприятные и грязные работы Мечников больше не назначался.

* * *

Когда на ротном собрании выбирали секретаря комсомольской организации, Рябова так и подмывало выдвинуть Мечникова. Ведь достойнее вожака для молодежи не найдешь. Смущало лишь то, что Мечников — молодой солдат. Пока старшина раскачивался и преодолевал сомнения, фамилию Мечникова назвали другие. И командир роты, и замполит батальона капитан Дыночкин одобрительно закивали головами. Кандидатура оказалась единственной, вся рота считала молодого солдата достойным.

— Пусть комсомолец Мечников расскажет о себе, — предложил председатель собрания сержант Рассохин.

— Не надо. Знаем! — Как обычно, крикнул кто-то из задних рядов.

— Нет, пусть расскажет, — настаивал Рассохин. — Мы служим вместе всего несколько месяцев, а как он жил раньше, разве нам известно?

Мечников вышел к фанерной трибуне, смущенно пожал плечами. Откашлявшись, заговорил:

— Родился я в сорок первом году в Магнитогорске. Отец рабочий. Погиб на фронте. Мать — ткачиха на фабрике. Учился в вечерней школе и работал на металлургическом заводе в бригаде Василия Петровича Назарова. Вот все.

— Говорят, ваша бригада называлась коммунистической? — спросил капитан Дыночкин.

Мечников оживился, смущение прошло:

— Это все Василий Петрович.