Дороги Младших Богов - Андрей Сердюк

Не я придумал. Кто — не помню. Но я близко к тексту. Извините.

Серега сдал назад, аккуратно вырулил вправо, пересек на цырлах сквер — в неположенном, конечно, месте — и дальше уже погнал спокойно так себе. По Ленина.

В окна полетели кислотные пятна-полосы, и я, рассеянно вглядываясь в этот калейдоскоп, вдруг с какого-то перепуга вспомнил свой давешний сон. Странный такой сон…

Приснилось мне прошлой ночью, что будто бы я, Серега и наш разлюбимый янки Гоша плывем на лодке по огромному озеру. Все, значит, трое в одной лодке. Но гребу почему-то один я. И весло у нас всего одно… А над озером туман утренний стоит… Камыш, которого не видно, шумит по правому берегу… А весло мое всё время застревает в куге да в ряске. И грести тяжко. Но, главное, непонятно — двигаемся мы вперед или все мои усилия напрасны? И это меня во сне чрезвычайно мучило. Во-о-от. А в лодке у нас еще снасти какие-то рыбацкие на дне валялись. Ну там удочки, сети всякие, банка консервная с червями… И получалось — я так во сне, во всяком случае, понимал, — что мы на какое-то сокровенное свое, шибко рыбное местечко добираемся. На прикормленное. И всё душевно так. И всё так славно… И мы все друг друга любим. Как в детстве. И никаких обид. Черт…

Ну а доплыли мы или нет, того я, к превеликому сожалению, как раз и не увидел: гребаная сирена чьей-то сигнализации разбудила меня не по кайфу. Уже полседьмого было. Я не стал мучиться и встал. Представьте. Хотя за Гошей в аэропорт нужно было только к восьми тридцати — к первому утреннему «боингу» из Москвы.

Да.

И почему, скажите, всё вот так вот? Во сне оно вон как ништяково всё складывалось. А в реальности — нет. А в реальности — увы! — каляки-маляки, как всегда. Жаль.

Действительно — жаль…

И подумал еще: интересно, к чему этот сон-то был?

Но не знал я тогда.

И никто не знал.

На заправке в салон просунула голову страшно накрашенная тетка — обрюзгшее ее лицо наводило ужас боевой раскраской, типичной для ирокезов, вступивших на тропу войны.

— Мальчики, девочек не желаете? — предложила она от щедрот.

— Не желаем, — ответил я за всех.

Но тут вдруг с заднего проклюнулся Гошка:

— А что там по прейскуранту?

— Всё как всегда, красавчик: минет — пятихатка, по-взрослому — три.

— Демпинг! — обрадовался Гошка. Но Серега его тут же обломил:

— Хрена тебе, а не русских девок.

И завел движок, отследив в зеркале, что парень в униформе уже закрутил пробку бака.

— Да подавитесь! — огрызнулся американец. Тетка покачала оранжевым своим париком и просипела:

— У-у-у, как у вас тут всё грустно.

— Отвали, мать, — вежливо попросил я.

Но мать не отвалила, а показала мне через стекло шпикачку своего среднего пальца. С загнутым, как у вампира, ногтем.

Пришлось приоткрыть пипкой окно пошире, расстегнуть кобуру и ткнуть стволом ей прямо в лоб.

Она всё поняла и отвалила.

Что за народ? Почему простых слов не понимает, а всё пытается выпросить цыганочку с выходом?

А?

Серега лихо пересек плотину и погнал в сторону Заозерного тракта по Красновосточной, бывшей Кандальной.

Через полчаса федеральная трасса уже бездушно терла своей наждачкой наши канолевые шины. Попутный трафик был близок к нулевому, и город со всеми его огнями, потрохами и скелетами во встроенных и раздвижных шкафах быстро растворился в темноте зеркал.

Понеслись.

Как там, помнится-то, было в той безбашенной звериной песне? «Жить без приключений нам никак нельзя, эй, прибавь-ка ходу, машинист». Так?

Нормально.

Или: «На коня — и поминай как звали, чтоб за шапку звезды задевали».

Это Гете. Но тоже ничего.

На сорок втором я понял, что Серега не шутит; на пятьдесят третьем — что раскредитовкой вагонов завтра, точнее сегодня уже, заниматься не будем; на девяносто шестом — что обещанная красноярцам копия платежки к обеду — пустое; на сто восьмом — что свобода где-то уже совсем-совсем рядом; ну а когда прошли, не унижаясь до восьмидесяти, Тещин Язык, я осознал, что Гоше к самолету уже совсем никак.

Когда подумал про самолет, оглянулся. Американец дрых. В счастливом неведении. Замаялся бродяга. Jet leg в натуре: до Москвы поясов пересек немерено и от нее до нас — еще плюс пять. Да и снотворного на грудь нехило принял

Гоша, значит, пьяно посапывал во сне. Серега молчал, уперся взглядом в полотно — и привет. Лес темнел сплошной, как с детства вбили в нас, стеной. Лучи фар старательно вылизывали щербатое полотно. Все, короче, были при делах. Кроме меня. И тогда я, прикрыв глаза, стал сочинять притчу. О Голой Правде.

А что? Больше ничего не оставалось: волны фэ-эм диапазона уже не пробивались, застревая на вершинах остававшихся позади сопок, а спать пока не тянуло. Поэтому так.

Почему, спросите, вдруг о Правде, да еще и о Голой? Хм… Не знаю. Ну, скажем так: захотелось.

Да и какая, собственно, разница о чем?

И получалось вот что.

Жила-была в одном Городе одна такая себе Правда. И все звали ее Голой. Неспроста ее так, конечно, звали, а потому как действительно любила она пройтись по улицам родного Города нагишом. Разденется, бывало, с утра — и ну за порог. Идет себе вся такая гордая. Дефилирует. Сиськами трясет. И в стеклах витрин себя осматривает. А все прохожие от нее отворачиваются. Стесняются. Да. А как же? Не пуритане замшелые, но все же люди, знающие кое-что о приличиях.

Ну и, в общем, из-за такой ее дурной привычки никто толком в Городе и не знал, не ведал — а какая она из себя, эта Голая Правда.

И продолжалось всё это безобразие до тех пор, пока однажды какой-то телефонный доброхот не отсоветовал ей срам этот прекратить и платьице всё же перед выходом из дому надевать. Отсоветовал так, да еще и анафемой вдогон пригрозил. На полном серьезе. Мол, анафема тебе выйдет, а в морду — прописанная доктором кислота серная.

Испугалась, конечно, такого проклятия Правда и на следующий день, когда в булочную поутру собралась, сарафанчик на свое безобразное тело натянула-таки. Сиреневый такой сарафанчик.

И так вышло, что первый попавшийся навстречу прохожий на нее сразу же и уставился. Во как!

Именно.

Не просто мельком взглянул, а прямо в глаза Правде посмотрел. И побежал со всех ног домой — с другими делиться. Взахлеб и заикаясь.

И с тех пор всегда ходила Правда как все — во всякие-разные одежды ряженная. А горожане по старой привычке всё называли ее Голой. Хотя какая же она теперь голая, если как раз наоборот?

Впрочем, что уж тут. Главное — теперь все не краснея в глаза ей смотрели.

В рыжие-бесстыжие.

Вот так вот, собственно.

Тут я подумал: а глаза бывают рыжими? Рыжие — это вообще-то какие?

— Сочиняешь? — прервал Серега мое веселье на этом самом месте.

— Сочиняю, — кивнул я.

— Опять притчу?

— Ага, — признался я и тут же зачем-то соврал: — О Белой Вороне.

— Ну так продай, — попросил Серега.

— Не вопрос, — согласился я и стал выдумывать на ходу: — Ну, значит, так. Слушай. В одном городе среди миллиарда черных ворон жила одна-единственная белая. Ее так все и звали — Белой. Ну, то есть с больших букв — Белой Вороной. Черные ее, конечно, гнобили. Почем зря… Но она ничего — трепыхалась. И даже иногда огрызалась. И продолжалось это тысячу тысяч лет…

— Вороны — да, они долго живут, — согласился Серега.

— Долго, — подтвердил я и продолжил: — Ну, значит, тысячу тысяч лет кидала свои гордые понты Белая Ворона, но однажды ей это надоело. И той же ночью попросила она своего вороньего бога, чтобы сделал он ее черной. И — о чудо! — утром проснулась Белая Ворона черной… А к обеду сдохла…

— Почему? — искренне удивился Серега такой скорой и трагической развязке.

— Не знаю, — пожал я плечами, потому что действительно не знал, но предположил: — От тоски, наверное.

— А-а-а… Поня-а-а-тно…

— И, кстати, на ее похороны, пришел… прилетел… один лишь Красный Воробей, —добавил я.

Но Серега на Воробья никак не отреагировал, видать, давно не перечитывал Буковски, и только спросил:

— А мораль сей басни какова? Смысл-то в чем?

— Смысл?.. А черт его знает.

— Поня-а-а-тно, — снова протянул Серега и вдруг сообщил доверительно: — Знаешь, а я вчера забавный такой сон видел. Про нас про всех…

— Сон? — насторожился я. — Какой такой сон?

— Ну… Будто мы втроем — ты, я и Магоша — плывем в лодке…

— По озеру?! — ахнул я.

— Почему по озеру? Нет, по реке. По Медведице. От Тишкиного пляжа в сторону старого железнодорожного моста. Плывем, стало быть, поутру… Вроде как на рыбалку…

— И туман вокруг, да? — спросил я. — И ветер в камышах играет?

— Ага, и туман, и ветер в камышах, — кивнул Серега и удивленно скосился на меня. — Откуда знаешь?

— Да так, — пожал я плечами, — я этот сон тоже вчера видел.

— Врешь?

— А на фиг мне врать? Видел. Плывем все трое в лодке. Я гребу…