Таня Гроттер и молот Перуна - Дмитрий Емец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Откликаясь на его призыв, такса Полтора Километра завыла из-под дивана. Из дальней комнаты ей немедленно откликнулся Халявий. Да-да, именно Халявий… Оборотень не пожелал возвращаться в Трансильванию даже после утраты посоха. В мире лопухоидов ему нравилось куда больше. Внучок бабы Рюхи даже вознамерился устроить личную жизнь и требовал у дяди Германа, чтобы тот дал в газету объявление:
«Мужчина редкой, запоминающейся внешности и уникальных нравственных качеств желает познакомиться с полнокровной женщиной средних лет для совместных прогулок под луной. Звонить по телефону 8-916-ХХХ-ХХ-ХХ, кр. полнолуний и полдня».
Особенно Халявий гордился тем, что в объявлении не содержалось ни капли лжи. Внешность у него действительно была запоминающейся, а нравственные качества – уникальными. Что же касается полнолуний и полдня…
– В полнолуние я того… загрызть ненароком могу. В полдень же у меня крыша едет, – смущенно пояснял Халявий.
«Он меня даже не слышал!» – огорченно подумала Пипа, разглядывая Пуппера, который продолжал бросать вызов Ваньке с такой энергией, словно Валялкин прятался в шкафу и наотрез отказывался выходить.
Пенелопа энергично отбросила одеяло, вскочила и почти насильно принялась гладить развоевавшегося Пуппера по жестким темным волосам. Удивленный Гурий отпрянул было, но внезапно обмяк и, вздрагивая спиной, уткнулся ей лбом в плечо. Для этого ему пришлось основательно ссутулиться. Пипа была на полторы головы ниже, зато вдвое шире Гурия. Руки и лоб у англичанина были холодными и влажноватыми, как у русалки, зато Пипа обжигала, как масляный радиатор.
В целом эта парочка могла напомнить дядю Германа и тетю Нинель, а заодно навести кое-кого на кое-какие мысли.
«О-о! Птичка уже на насесте!» – обрадовалась Пипа, прекращая тревожиться из-за пижамы. Пупперу было явно не до этого.
Пипа уже торжествовала, но тут Гурий отстранился и с ударением на последний слог деловито окликнул:
– Пипа́!
Дочка председателя В.А.М.П.И.Р. вздрогнула. Она не привыкла к такой переделке своего имени на французский лад.
– Пипа́, я хочу попросить у тебя что-нибудь из детских вещей Тани!
– Зачем? – неприязненно спросила Пипа.
– Я очень прошу! Хотя бы что-то незначительное!
– Я что, похожа на свинью-копилку? Станем мы всякое барахло хранить! Мамуля Танькино шмотье сто лет назад вышвырнула, – огрызнулась расстроенная Пипа.
– Вдруг осталось хоть что-то! Подойдет любая вещь… Это поможет мне перенести разлуку, – напирал Гурий. В нем, как во многих иностранцах, наивность удивительным образом сочеталась с практичностью, а сентиментальность с расчетом.
Пипа закусила губу. Ей стало ясно, зачем на самом деле Гурий повторно явился в Москву в пятый день нового года. Жилетка жилеткой, а дело делом – очень здравый подход. Мальчик со счетом в банке отлично знал, что ему нужно.
– Пипа́, я тебя умоляю! Я так несчастен! Хотя какой-нибудь слюнявчик, хоть бутылочку, хоть погремушку! – вновь взмолился Пуппер.
Дочка дяди Германа скрестила на груди руки.
– Вот уж не думала, что великого Гурия Пуппера можно осчастливить погремушкой!.. Да, пожалуйста! Если что найдем – все твое! – произнесла она с холодностью холодильника «Бош».
Отвернувшись, Пипа рывком открыла шкаф и сердито принялась рыться в вещах. Заламывая руки, Пуппер раздражающе маячил у нее за спиной. После продолжительных и безрезультатных поисков Пипа догадалась встать на стул и заглянула на верхнюю полку, где тетя Нинель хранила всевозможные семейные реликвии: крошечные ботинки, в которых Пипа когда-то сделала первый шаг, ее первую панамку и жвачку «Сладкий цемент» с навеки застрявшим в ней первым молочным зубом Пипы. И вот тут… тут Пипе́ улыбнулось счастье. Она оглянулась на Пуппера, быстро скользнула взглядом по его лицу и, пожимая плечами, сказала:
– Тебе не повезло. Слюнявчики закончились. Зато есть ползунки… Сойдет?
– Yes! – взволнованно ответил Пуппер.
– Чудненько. Тогда лови! – скомандовала Дурнева-младшая, бросая Гурию ползунки, украшенные божьими коровками.
Гурий подпрыгнул и с ловкостью профессионального драконболиста перехватил ползунки в воздухе. Его лицо моментально стало героическим, плечи расширились, даже подбородок укрупнился, отвердел и приобрел мужественную ямку.
– Ну, Джон Вайлялькин, не один ты можешь использовать магию вуду! Знай же, я верну себе Таню: хочешь ты того или нет! – воскликнул он, потрясая ползунками.
Скомканно и невнимательно попрощавшись с Пипой, Гурий уже отправился за метлой, но тут… тут такса Полтора Километра внезапно визгливо залаяла на окно. Она поджала хвост и, стуча когтями по паркету, целеустремленно побежала прятаться под диван. Пипа с тревогой проводила ее взглядом. Она знала, что старая калоша никогда не паникует почем зря.
Дверь на лоджию распахнулась, впустив морозный воздух. В комнату, спрыгнув с ковриков, ворвались два магнетизера. Один был приземистый и рыхлый, с сальными волосами. У другого, молодого и вертлявого, по всем признакам большого ловеласа, к щеке была зачем-то приклеена бумажка. У них за спиной, перебирая на животе четки, завис на метле магвокат. Его большое горбоносое лицо, казалось, выражало крайнее благородство, однако в глазках явно проглядывало нечто ханжеское и лукавое.
– Уф, свава Двевниву! Вот ты где, Гувий! Как теве не стыдно? Ну и заставив же ты нас пововноваться! – добродушно сказал магвокат, грозя Пупперу тонким пальцем.
– Проклятье, они меня выследили! Это Хадсон, наш семейный магвокат! – шепнул Гурий оцепеневшей Пипе и быстро спрятал руки с ползунками за спину. – Я не звал вас, Хадсон! Летите откуда прилетели! – громко сказал он.
– Ах, Гувий, когда же ты певестанешь быть вебенком?.. Нас послали твои тети: тетя Настувция и двугая тетя, чья добвота не знает гваниц. Они так ствадают… Тетя Настувция даже певестава спать после завтвака. Она купива ядовитых чевнил и пишет ваботу «Чевная неблагодавность и ее воль в воспитании личности».
– Нет!
– Да, Гувий, да… Боюсь, тебе пвидется пвойти с нами! Будь мувчиной и имей мувество взвянуть в гваза тетям!.. Вучше, если мы обойдемся без насилия, – мягко, но настойчиво произнес магвокат.
Он скользнул оценивающим взглядом по Пипе и сразу потерял к ней интерес. Лопухоиды мало его интересовали.
– Ни за что! В этом мире вы не имеете права применять боевую магию! – пятясь, заупрямился Пуппер.
– ГУВИЙ! Не заставвяй меня севдиться! Повевь, мы обовдемся и без боевой магии! – повысил голос магвокат, подавая знак магнетизерам.
Пуппер рванулся было к метле, но магнетизеры оказались проворнее. Сомкнувшись вокруг Гурия, они вежливо, но очень крепко подхватили его под руки.
– Смотри нам в глаза, маленький сладенький Пупперчик! Расслабься, тебе ничего не интересно! Мальчик хочет домой к тете Настурции и к другой тете, чья гуманность велика, как океан, а великодушие громаднее слона… – поигрывая стеклянными шарами, заныли магнетизеры.
Магвокат снисходительно погладил Гурия по щеке.
– Двуг мой! Повевь, так будет вучше для тебя! Небольшая коввекция памяти, и ты снова наш – мивый, пведсказуемый Пуппевчик, квоткий, как дохвый бавашек! – сладко сказал магвокат.
– НЕЕЕЕЕ-ЕТ!
Пуппер из последних сил лягнул в голень одного магнетизера, оттолкнул другого и, ослабевая от гипноза, рухнул на ковер.
– Не отдавай меня, Пипа́! Я не хочу забывать Таню, не хочу забывать тебя, не хочу к противным теткам! – взмолился он, простирая руки к Пипе.
Дурнева-младшая, не совсем еще опомнившаяся после внезапного появления у нее в комнате трех взрослых мужчин, собралась с духом и шагнула вперед.
– Не вмешивайся, двянь, или повалеешь! Я запвосто смогу пвевватить тебя в мовскую свинку! – прошипел магвокат. Зрачки в его добрых прежде глазках исчезли. Теперь там полыхало адское пламя.
Пенелопа отпрянула.
– Пипа́, ради меня! Я знаю, я тебе дорог! – вновь взмолился Гурий.
Он титаническим усилием попытался встать, но смог лишь со стоном приподняться на руках. Глаза Пуппера слипались – гипнотическая магия уже сделала свое дело. Торжествующие магнетизеры наклонились, собираясь поднять Гурия и погрузить его на ковер-самолет. Молодой магнетизер с бумажкой уже заботливо смахивал с ковра снег, чтобы Пуппер, не дай Древнир, не простудился бы и не огорчил этим своих теть.
Дочка дяди Германа решилась. Вся ее любовь, все поцелуи, которыми она несколько лет покрывала рамку с фотографией, – все алкало теперь возмездия.
– Держись, Гэ Пэ! Я иду! – крикнула она, в решительнейшую из минут прибегая к этому любимому и более привычному для нее имени.
В блестящем прыжке лосося, аналоги которому можно было отыскать разве что в Старшей Эдде, Пипа вцепилась в руку Гурия и дернула его на себя. Точно так ее мама Нинель однажды отвоевала дядю Германа у его секретарши, которая имела фигуру богини и глаза персидской кошки. У тети Нинели не было ни фигуры, ни соответствующих глаз, но дядя Герман – потрепанный, но живой, остался в полной ее власти. Секретарша же – гм… впрочем, сдержусь. Это как раз тот случай, когда о людях говорят или хорошо, или ничего.
