В осколках тумана - Сэм Хайес

— Мама, — ласково говорю я, беру ее ладонь и подношу к губам. — Грейс по-прежнему в больнице.

Девушка там уже четыре дня. Не может ни ходить, ни говорить. Никто не знает, сколько времени займет выздоровление, никто не рискнет даже предположить.

Мама смотрит на меня, и я пытаюсь понять: она слегка повернула голову? Во взгляде мелькнул интерес? Она не знакома с Грейс, но я сообщила ей, что девочка — моя ученица. На прошлой неделе я много рассказывала маме — в основном всякую чепуху о том, чем занимаются ее внуки, что поделывают два подростка, мамины воспитанники. Из-за случившегося я временно взяла их под свою опеку. Я полагала, что мой шок передастся и маме, но ничего не произошло. Мама пуста. Ее глаза остались сухи, а тонкая ниточка рта вялая, как и прежде. Мама шевелится, лишь когда я подаю ей чашку с чаем или тарелку. Я буквально слышу, как скрипят ее суставы, когда она ест, словно кто-то перешептывается за ее спиной.

— Говорят, что бедняжка Грейс много лет проведет в инвалидной коляске. Ей предстоят долгие месяцы реабилитации. Врачей беспокоят травмы головы. — Я вздыхаю, и мне чудится, будто мамина грудь чуть вздымается — эхо моего вздоха, дуновение печали за хрупкой грудиной. — Хочу навестить ее. — Целую маму в макушку.

В кухню влетают дети, и я выкладываю на тарелки приготовленные для них сэндвичи. Алекс запихивает мягкий хлеб в рот, не успев сесть за стол. Провожу рукой по волосам Флоры и подвигаю ее стул к столу. Мамины подростки опаздывают.

Апельсиновый сок? — показываю я Флоре.

Она кивает и улыбается. Я готовлю сэндвичи для наконец объявившихся подростков, и они выскальзывают из кухни, прихватив бутерброды с собой. В последние дни они держатся поодаль, мудро избегая смятения, окружающего маму.

— Спасибо, — оборачивается в дверях девочка и нервно взглядывает на меня, нерешительно улыбаясь.

Ее брат молчит. Он меня беспокоит. Иногда пропадает на несколько часов, сплошь и рядом возвращается весь в грязи.

Со стуком ставлю на стол стаканы и замираю, оглядывая кухню. С годами в доме мало что изменилось. Окно по-прежнему дребезжит на ветру, а если дождь сопровождается северным ветром, то на подоконнике собирается лужа. Вдоль стен выстроились старинные буфеты из сосны, забитые фамильным фаянсом, стеклом, щербатыми столовыми сервизами, детскими рисунками, кружевными салфетками, коробками с веревками, тюбиками клея, тесьмой, сломанными ручками и старыми счетами. Каменные плиты на полу, пожалуй, темнее, чем мне запомнилось, а стены пожелтели, но пахнет здесь по-прежнему: дымом, стряпней и любовью.

— Может, вам с Флорой одеться потеплее и сходить после обеда к «тарзанке»? — предлагаю я Алексу, но останавливаюсь на полпути к раковине. — Впрочем, нет, слишком уж холодно. Посмотрите лучше кино, вы же захватили с собой какие-то диски.

Кто-то надругался над Грейс. Сломал, изрезал ее тело и оставил голой на поле. Я обнимаю детей. Нельзя им играть на улице, пока мы живем в доме бабушки.

— Нет, мы хотим пойти на луг! Там вовсе не холодно. И Грэдин вечно там пропадает. Почему ему можно, а нам нельзя?

Алекс не ноет, но излагает свои доводы. Научился этому у отца? И так же, как и отец, понимает, что доводы не помогут. Решено — значит, решено. Я строго смотрю на него, потом снова подхожу к матери.

— Мама, — спрашиваю мягко, — хочешь сыра?

Ответа я не жду, но все равно всегда спрашиваю. Уже не помню ее голос, хотя с тех пор, как она замолчала, и прошла-то всего неделя. Никто не знает, почему мама не говорит.

Ставлю ей на колени тарелку с сэндвичем.

— Если придвинешься к огню еще ближе, то превратишься в тост. — Ловлю себя на том, что разговариваю с мамой, будто воспитательница в детском саду. — Алекс, вы погуляете с папой, но позже. Он придет в пять. — Я словно извиняюсь за запрет играть на улице.

Алекс расцветает в улыбке и тотчас превращается в маленького Марри. У него круглое живое личико, а предвкушение, горящее в глазах, несоразмерно предстоящему событию. Он так похож на моего мужа, которого, как мне кажется, я знаю как облупленного. Флора тянет меня за руку и вздыхает.

Что? — раздраженно чертит она в воздухе пальцем, сдвинув брови.

Папа, — рисую я в ответ. — Заберет вас в пять.

Флора, забыв о сэндвиче, бежит к бабушке и уютно устраивается у нее на коленях, потеснив тарелку. Похоже, Флора не рвется на прогулку. Со вздохом натягиваю резиновые перчатки, собираясь вымыть посуду. У мамы нет посудомоечной машины. А также стиральной машины, сушилки, телевизора и даже электрического чайника. Когда мы приезжаем к ней в гости, то влезаем в теплые свитера, а дети берут с собой переносной DVD-плеер.

— А куда мы с папой пойдем? — спрашивает Алекс, расправляясь с сэндвичем.

— Не знаю, но надеюсь, не на его ужасную лодку. Тем более вечером. — Я погружаю руки в мыльную пену, представляя, как Флора соскальзывает в реку, не в силах даже позвать на помощь. Ее рот наполняется водами Кема. — Наверное, поедете играть в боулинг или лакомиться пиццей.

Мысль о том, что вечер они проведут в городе, успокаивает. Там с ними ничего не может случиться.

— Или в гости, — добавляет Алекс.

— В гости? — быстро повторяю я. Надеюсь, Алекс ничего не заметил. В гости к мужчине или к женщине? Наши жизни уже расходятся.

Алекс пожимает плечами. Я оставляю эту тему, потому что раздается звон. Это Флора сбросила мамину тарелку на пол.

Ничего страшного, — машу я руками в желтых перчатках, в стороны летят хлопья пены.

Флора прячет улыбку, уткнув лицо в бабушкино плечо, а та нерешительно обнимает ее. Давно я не видела маму такой оживленной.

Марри опоздал на час. Бросаю ему ключи от машины — ожесточеннее, чем собиралась. Он ловит их у груди — удивленный, обиженный, — но по выражению лица я вижу, что он прекрасно меня понимает. Его машина в мастерской, ждет ремонта. Наверняка еще долго там пробудет. Я молюсь о том, чтобы он не посмел катать детей на лодке или пить за рулем моей машины. Нет, конечно, я могу ему доверять.

— Извини, я…

— Дети! — Мне не интересно, почему он опоздал и почему на нем лишь тонкий свитерок, когда на дворе вся земля в инее. — Входи и закрой дверь, а то замерзнешь.

Входи в мой детский сад, думаю я. И все-таки мне хочется укутать Марри одеялом, а потом и самой забраться под него. Я вздыхаю, сознавая, что такие моменты минули навсегда.

— Как ты поживаешь? — спрашивает он. — После того как…

— Будешь чай? — перебиваю я, сразу пожалев, что спросила. Потребуется вечность, чтобы чайник закипел, а я не хочу, чтобы дети вернулись в ночи. Кроме того, нам придется вести неловкую беседу, прихлебывая обжигающий чай и пуская камешки по поверхности светской беседы, только бы не сказать того, что нужно сказать. Слишком поздно для слов. — У меня все хорошо, спасибо. О Грейс пока никаких новостей нет.

Марри задумчиво кивает:

— Да, чай — это здорово. — Он встает спиной к огню и обращается к моей матери: — Мэри… — Он не знает, что еще сказать. — Как вы?

Мамин взгляд уткнут в колени Марри. Она не отвечает, только чуть сглатывает и моргает. Я прохожу мимо них и ставлю чайник на плитку.

— Все по-прежнему, — говорю я. Это неправильно — отвечать за нее, ведь Дэвид советовал обращаться с мамой так, словно она в порядке. — Дэвид… то есть доктор Карлайл регулярно ее навещает.

— А что, доктора и в наши дни ходят к больным на дом? — Марри потирает щетинистый подбородок.

— Ты отращиваешь бороду? — Зря я упомянула о Дэвиде.

— И часто он вас навещает? — не сдается Марри.

— Заходил вчера и обещал быть завтра. — Насыпаю заварку в чайник. В Нортмире не ведают, что такое чайные пакетики. — Похоже, мама рада его визитам.

— А ты?

Я вздыхаю и изображаю на лице усталость.

— Я же не больна, Марри. Мне врач не нужен.

— Ты рада его визитам? — сухо и твердо спрашивает он.

Я невольно опускаю голову.

— Марри, пожалуйста…

Алекс, услышав голос отца, вбегает в кухню и с порога начинает упрашивать сразиться с ним в видеоигру.

— Может, покажешь папе новую игрушку в ресторане? — предлагаю я, радуясь передышке.

— Мы идем в ресторан, вот как? У меня есть четыре часа, чтобы провести их с детьми, и они уже распланированы. Как мило.

— Ну, один час ты потратил, потому что опоздал, — бормочу я.

Марри сдергивает с вешалки пальто Алекса, набрасывает сыну на плечи. На кухне появляется Флора. Она явно рада отцу, хотя и столь же явно грустит оттого, что покидает меня, пускай лишь на пару часов. Ее тоже быстро облачают в пальто.

Они уходят, впустив в кухню порыв ледяного ветра.

— Привезу их в десять, — бросает напоследок Марри таким знакомым небрежным тоном.

— В девять! — кричу я зло.