100 шедевров русской лирики - Коллектив авторов

И каждый стих

Бежит, плетет живую вязь,

Своих не зная берегов.

Но сквозь хрустальные струи

Ты далека мне, как была…

Поют и плачут хрустали…

Как мне создать черты твои,

Чтоб ты прийти ко мне могла

Из очарованной дали?

Брюсов Валерий Яковлевич (1873–1924)

Из письма

Милый, прости, что хочу повторять

Прежних влюбленных обеты.

Речи знакомые – новы опять,

Если любовью согреты.

Милый, я знаю: ты любишь меня,

И об одном все моленья,—

Жить, умереть, это счастье храня,

Светлой любви уверенья.

Милый, но если и новой любви

Ты посвятишь свои грезы,

В воспоминаниях счастьем живи,

Мне же оставь наши слезы.

Пусть для тебя эта юная даль

Будет прекрасной, как ныне.

Мне же, мой милый, тогда и печаль

Станет заветной святыней.

Женщине

Ты – женщина, ты – книга между книг,

Ты – свёрнутый, запечатлённый свиток;

В его строках и дум и слов избыток,

В его листах безумен каждый стих.

Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!

Он жжёт огнём, едва в уста проник;

Но пьющий пламя подавляет крик

И славословит бешено средь пыток.

Ты – женщина, и этим ты права.

От века убрана короной звёздной,

Ты – в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечём ярем железный,

Тебе мы служим, тверди гор дробя,

И молимся – от века – на тебя!

Я люблю…

Я люблю тебя и небо, только небо и тебя,

Я живу двойной любовью, жизнью я дышу, любя.

В светлом небе – бесконечность: бесконечность милых глаз.

В светлом взоре – беспредельность: небо, явленное в нас.

Я смотрю в пространства неба, небом взор мой поглощен.

Я смотрю в глаза: в них та же даль – пространств и даль времен.

Бездна взора, бездна неба! я, как лебедь на волнах,

Меж двойною бездной рею, отражен в своих мечтах.

Так, заброшены на землю, к небу всходим мы, любя…

Я люблю тебя и небо, только небо и тебя.

Волошин Максимилиан Александрович (1877–1932)

В эту ночь я буду лампадой…

В эту ночь я буду лампадой

В нежных твоих руках…

Не разбей, не дыши, не падай

На каменных ступенях.

Неси меня осторожней

Сквозь мрак твоего дворца, —

Станут биться тревожней,

Глуше наши сердца…

В пещере твоих ладоней —

Маленький огонек —

Я буду пылать иконней…

Не ты ли меня зажег?

Любовь твоя жаждет так много…

Любовь твоя жаждет так много,

Рыдая, прося, упрекая…

Люби его молча и строго,

Люби его, медленно тая.

Свети ему пламенем белым —

Бездымно, безгрустно, безвольно.

Люби его радостно телом,

А сердцем люби его больно.

Пусть призрак, творимый любовью,

Лица не заслонит иного, —

Люби его с плотью и кровью —

Простого, живого, земного…

Храня его знак суеверно,

Не бойся врага в иноверце…

Люби его метко и верно —

Люби его в самое сердце!

Вяземский Петр Андреевич (1792–1878)

Любить. Молиться. Петь…

Любить. Молиться. Петь. Святое назначенье

Души, тоскующей в изгнании своем,

Святого таинства земное выраженье,

Предчувствие и скорбь о чем-то неземном,

Преданье темное о том, что было ясным,

И упование того, что будет вновь;

Души, настроенной к созвучию с прекрасным,

Три вечные струны: молитва, песнь, любовь!

Счастлив, кому дано познать отраду вашу,

Кто чашу радости и горькой скорби чашу

Благословлял всегда с любовью и мольбой

И песни внутренней был арфою живой!

Моя вечерняя звезда…

Моя вечерняя звезда,

Моя последняя любовь!

На потемневшие года

Приветный луч пролей ты вновь!

Средь юных, невоздержных лет

Мы любим блеск и пыл огня;

Но полурадость, полусвет

Теперь отрадней для меня.

Григорьев Аполлон Александрович (1822–1864)

Твои движенья гибкие…

Твои движенья гибкие,

Твои кошачьи ласки,

То гневом, то улыбкою

Сверкающие глазки…

То лень в тебе небрежная,

То – прыг! поди лови!

И дышит речь мятежная

Всей жаждою любви.

Тревожная загадочность

И ледяная чинность,

То страсти лихорадочность,

То детская невинность,

То мягкий и ласкающий

Взгляд бархатный очей,

То холод ужасающий

Язвительных речей.

Любить тебя – мученье,

А не любить – так вдвое…

Капризное творение,

Я полон весь тобою,

Мятежная и страшная —

Морская ты волна,

Но ты, моя желанная,

Ты киской создана.

И пусть под нежной лапкою

Кошачьи когти скрыты —

А все ж тебя в охапку я

Схватил бы, хоть пищи ты…

Что хочешь, делай ты со мной,

Царапай лапкой больно,

У ног твоих я твой, я твой —

Ты киска – и довольно.

Готов я все мучения

Терпеть как в стары годы,

От гибкого творения

Из кошачьей породы.

Пусть вечно когти разгляжу,

Лишь подойду я близко.

Я по тебе с ума схожу,

Прелестный друг мой – киска!

Я ее не люблю, не люблю…

Я ее не люблю, не люблю…

Это – сила привычки случайной!

Но зачем же с тревогою тайной

На нее я смотрю, ее речи ловлю?

Что мне в них, в простодушных речах

Тихой девочки с женской улыбкой?

Что в задумчиво-робко смотрящих очах

Этой тени воздушной и гибкой?

Отчего же – и сам не пойму —

Мне при ней как-то сладко и больно,

Отчего трепещу я невольно,

Если руку ее на прощанье пожму?

Отчего на прозрачный румянец ланит

Я порою гляжу с непонятною злостью

И боюсь за воздушную гостью,

Что, как призрак, она улетит.

И спешу насмотреться, и жадно ловлю

Мелодически-милые, детские речи;

Отчего я боюся и жду с нею встречи?..

Ведь ее не люблю я, клянусь, не люблю.

Есенин Сергей Александрович (1895–1925)

Я помню, любимая, помню…

Я помню, любимая, помню

Сиянье твоих волос.

Не радостно и не легко мне

Покинуть тебя привелось.

Я помню осенние ночи,

Березовый шорох теней,

Пусть дни тогда были короче,

Луна нам светила длинней.

Я помню, ты мне говорила:

«Пройдут голубые года,

И ты позабудешь, мой милый,

С другою меня навсегда».

Сегодня цветущая липа

Напомнила чувствам опять,

Как нежно тогда я сыпал

Цветы на кудрявую прядь.

И сердце, остыть не готовясь,

И грустно другую любя.

Как будто любимую повесть,

С другой вспоминает тебя.

Заметался пожар голубой…

Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Был я весь – как запущенный сад,

Был на женщин и зелие падкий.

Разонравилось пить и плясать,

И терять свою жизнь без оглядки.

Мне бы только смотреть на тебя,

Видеть глаз злато-карий омут,

И чтоб, прошлое не любя,

Ты уйти не смогла к другому.

Поступь нежная, легкий стан,

Если б знала ты сердцем упорным,

Как умеет любить хулиган,

Как умеет он быть покорным.

Я б навеки забыл кабаки

И стихи бы писать забросил.

Только б тонко касаться руки,

И волос твоих, цветом в осень.

Я б навеки пошел за тобой

Хоть в свои, хоть в чужие дали…

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Дорогая, сядем рядом…

Дорогая, сядем рядом,

Поглядим в глаза друг другу.

Я хочу под кротким взглядом

Слушать чувственную вьюгу.

Это золото осеннее,

Эта прядь волос белесых —

Все явилось, как спасенье

Беспокойного повесы.

Я давно мой край оставил,

Где цветут луга и чащи.

В городской и горькой славе

Я хотел прожить пропащим.

Я хотел, чтоб сердце глуше

Вспоминало сад и лето,

Где под музыку лягушек

Я растил себя поэтом.

Там теперь такая ж осень…

Клен и липы в окна комнат,

Ветки лапами забросив,

Ищут тех, которых помнят.

Их давно уж нет на свете.

Месяц на простом погосте

На крестах лучами метит,

Что и мы придем к ним в гости,

Что и мы, отжив тревоги,

Перейдем под эти кущи.

Все волнистые дороги

Только радость льют живущим.

Дорогая, сядь же рядом,

Поглядим в глаза друг другу.

Я хочу под кротким взглядом

Слушать чувственную вьюгу.

Жуковский Василий Андреевич (1783–1852)

Мой друг, хранитель-ангел мой…

Мой друг, хранитель-ангел мой,

О ты, с которой нет сравненья,

Люблю тебя, дышу тобой;

Но где для страсти выраженья?

Во всех природы красотах

Твой образ милый я встречаю;

Прелестных вижу – в их чертах

Одну тебя воображаю.

Беру перо – им начертать

Могу лишь имя незабвенной;

Одну тебя лишь прославлять

Могу на лире восхищенной:

С тобой, один, вблизи, вдали,

Тебя любить – одна мне радость;

Ты мне все блага на земли;

Ты сердцу жизнь, ты жизни сладость.

В пустыне, в шуме городском

Одной тебе внимать мечтаю;

Твой образ – забываясь сном,