Иветта - Ги Мопассан

Иногда мне кажется, что у нее не меньше любовников, чем у ее матери. Иногда мне представляется, что она ничего не знает о жизни, понимаешь ты ничего!

Между прочим, она рьяная любительница чтения. Пока что я поставляю ей романы. Она называет меня своим библиотекарем.

По моему поручению Современная книга еженедельно посылает ей все новинки, и, кажется, она читает все подряд.

Какой же винегрет должен получиться у нее в голове!

Возможно, что эта литературная каша отчасти и послужила причиной ее экстравагантных манер. Когда смотришь на жизнь сквозь призму пятнадцати тысяч романов, то, наверно, видишь ее в странном свете и создаешь себе обо всем довольно дикое представление.

Ну, а я… я жду… С одной стороны, бесспорно, что ни одной женщиной я не был так увлечен, как ею.

Но столь же бесспорно, что я на ней не женюсь.

Итак, если у нее были любовники, я увеличу их число. Если их не было, я возьму первый билет, как на конке.

Положение ясное. Она безусловно не выйдет замуж. Ну кто женится на дочери маркизы Обарди, вернее, Октавии Барден? Никто. И причин тому множество. Где найти ей мужа? В свете? Невозможно. Дом ее матери публичный дом, где дочь — приманка для клиентов. При таких условиях не женятся.

В буржуазном кругу? Еще менее вероятно. К тому же не в правилах маркизы совершать невыгодные сделки: она отдаст Иветту навсегда лишь человеку с высоким положением, а такого ей не раздобыть.

Тогда среди простонародья? Совсем невероятно. Значит, выхода нет. Девица эта не принадлежит ни к свету, ни к буржуазии, ни к народу, и она не может посредством брака войти в определенный класс общества.

Дочь такой матери по своему рождению, воспитанию, наследственности, манерам и привычкам обречена золотой проституции.

От этого ей не уйти, разве только в монастырь, что маловероятно при ее манерах и вкусах. Значит, ей доступна лишь одна профессия: любовь. И к этому ремеслу она придет, если уже не занимается им. Ей не избежать своей судьбы. Из девушки она станет попросту девкой, и я не прочь способствовать этому превращению.

Я выжидаю. В поклонниках недостатка нет. Ты увидишь среди них и француза — господина де Бельвиня, и русского, именуемого князем Краваловым, и итальянца — шевалье Вальреали; все они откровенно выставили свои кандидатуры и действуют соответствующим образом. Кроме того, вокруг нее рыщет много охотников помельче.

Маркиза выжидает. Но, по-моему, у нее виды на меня Она знает, что я очень богат, и считает, что я надежнее других.

Салон ее — любопытнейшая из выставок такого сорта Там попадаются даже вполне порядочные люди, вроде нас с тобой, ведь мы же идем туда, и мы не исключение. Что касается женщин, то маркиза отыскала, или, вернее, отобрала, все самое лучшее из своры потрошительниц карманов. Кто знает, где она их откопала? Их мир обособлен и от настоящих потаскушек и от богемы, обособлен от всего Кроме того, ей пришла гениальная идея приглашать тех авантюристок, у которых есть дети, преимущественно дочери. Таким образом, простак может вообразить себя в обществе добродетельных женщин!

Они дошли до авеню Елисейских полей Легкий ветерок чуть пробегал по листве и порой касался лица, точно нежное дуновение огромного опахала, которое колыхалось где-то в поднебесье. Безмолвные тени скользили под деревьями, другие темным пятном выделялись на скамьях. И тени эти шептались между собой, словно поверяли важные или постыдные тайны.

Сервиньи продолжал:

— Ты даже вообразить не можешь, какой подбор невероятных титулов встречаешь в этом притоне. Кстати, имей в виду, что я представляю тебя как графа Саваля; просто Саваль был бы принят неважно, очень неважно Саваль возмутился:

— Ну нет, уволь. Я не желаю, чтобы у меня хотя бы на один вечер, хотя бы в такой компании заподозрили пошлое желание узурпировать титул. Ну нет!

Сервиньи засмеялся:

— Глупости. Меня, например, там окрестили герцогом де Сервиньи. Как и почему — неизвестно. Тем не менее я безропотно ношу герцогский титул. И это ничуть меня не смущает. Иначе меня бы жестоко презирали.

Но Саваль заупрямился:

— Для тебя это куда ни шло, ты дворянин. А мне это не годится, я предпочитаю быть там, в салоне, единственным плебеем. Нет худа без добра. Это будет знаком моего отличия и даже… превосходства.

Сервиньи настаивал:

— Это невозможно, понимаешь, невозможно. Это покажется просто чудовищным. Ты будешь словно тряпичник в сонме императоров. Доверься мне, я тебя отрекомендую как вице-короля Верхнего Миссисипи, и никого это не удивит. Мания величия не знает пределов.

— Говорю тебе, я не желаю.

— Хорошо, согласен. Кстати, бессмысленно убеждать тебя. Ручаюсь, как только ты переступишь порог этого дома, тебя наградят титулом, как наделяют дам букетиком фиалок при входе в некоторые магазины.

Они свернули вправо на улицу Берри, поднялись на второй этаж красивого нового особняка и отдали свои пальто и трости четырем ливрейным лакеям. Воздух был пропитан душным ароматом празднества, ароматом цветов, духов и женщин, а из соседних покоев несся непрерывный и невнятный гул голосов; чувствовалось, что там полно народа.

Высокий, прямой, строгий человек с брюшком и седыми бакенбардами, нечто вроде церемониймейстера, приблизился к вновь прибывшим и, со степенным достоинством отвесив поклон, спросил:

— Как прикажете доложить? Сервиньи ответил:

— Господин Саваль.

Мажордом распахнул двери и звучным голосом крикнул в толпу гостей:

— Герцог де Сервиньи!

— Барон Саваль!

Первая гостиная была полна женщин. Прежде всего в глаза бросалась коллекция обнаженных бюстов над волнами ярких тканей.

Хозяйка дома стояла и беседовала с тремя приятельницами; обернувшись, она направилась навстречу входящим величавой поступью, с грацией в движениях и улыбкой на устах.

Блестящие черные волосы густой копной росли над ее узким, очень низким лбом, захватывая даже виски.

Эта статная женщина уже чуть отяжелела, чуть располнела, чуть перезрела, но была еще очень хороша массивной, знойной, властной красотой. Из-под черного шлема волос, который вызывал сладостные мечты и делал ее загадочно-желанной, глядели огромные, такие же черные глаза. Нос был чуть тонок, а рот, большой, неотразимо соблазнительный, был создан для того, чтобы говорить и покорять.

Но обаятельнее всего у нее был голос. Он лился из ее уст, точно вода из родника, так естественно, так легко, так гармонично, так звучно, что слушать его доставляло физическое наслаждение. Радостно для слуха было внимать изящным речам, когда они текли плавно, словно струйки ручья, радостно для глаз смотреть, как приоткрываются при этом прекрасные, пожалуй, слишком румяные губы.

Она протянула Сервиньи руку для поцелуя и, выпустив веер, висевший на цепочке чеканного золота, подала вторую руку Савалю со словами:

— Милости просим, барон, все друзья герцога здесь у себя дома.

При этом она устремила блестящий взгляд на гиганта, склонившегося перед ней. Черный пушок над ее верхней губой — намек на усики — становился заметнее, когда она говорила. От нее приятно пахло крепкими, пьянящими духами, американскими или индийскими.

Входили другие гости — все маркизы, графы и принцы.

С материнской благосклонностью она сказала Сервиньи:

— Мою дочь вы увидите во второй гостиной. Веселитесь, господа, весь дом к вашим услугам.

И она покинула их для новых гостей, бросив Савалю беглый ласкающий взгляд, каким женщины дарят того, кто им понравился.

Сервиньи взял друга под руку.

— Я буду твоим провожатым, — сказал он. — В гостиной, где мы находимся, — женщины: здесь храм Плоти, свежей или с душком. Подержанный товар, но стоит нового и ценится дороже, отдается напрокат. Налево — игра. Это храм Денег. Тут тебе все знакомо. Прямо, где танцуют, — храм Невинности, это святилище — рынок девушек. Там выставлены для осмотра по всем статьям отпрыски здешних дам. Согласны даже на законный брак! Это наше будущее, упование… наших ночей. И вместе с тем самое любопытное здесь, в музее моральных недугов, именно эти девочки: их души развинчены, как тела маленьких клоунов, рожденных от акробатов. Пойдем поглядим на них.

Он кланялся направо и налево, находя для всех галантный комплимент, окидывая зорким взглядом знатока каждую знакомую декольтированную даму.

В другом конце второй гостиной оркестр играл вальс. Друзья остановились на пороге. Посредине кружилось пар пятнадцать: кавалеры с чопорным видом, девицы с улыбкой, застывшей на губах. Они так же щедро, как их матери, показывали свою наготу; у некоторых корсаж держался лишь на ленточке, идущей к плечу, под мышками то и дело мелькало темное пятно.

Внезапно с другого конца, через всю комнату, к ним устремилась высокая девушка, расталкивая танцующих и придерживая левой рукой длиннейший шлейф платья. Она бежала мелкими шажками, как женщины бегут в толпе, и выкрикивала: