«Илы» атакуют - Талгат Бегельдинов

— Отец…

— Подожди, Талгат. Я хочу рассказать тебе то, чего ты не знаешь. После ты мне скажешь все. У нас в роду не было нечестных людей.

И отец рассказал. Я привожу рассказ таким, каким он запомнился мне на всю жизнь.

Было это давно. В те годы у подножья Кара-Тау паслись байские стада. Возле одного из стад день и ночь неотлучно находился Бегельда и с ним его красавица жена и сын Якупбек. Не раз молил Бегельда аллаха о лучшей доле, но глух был всевышний к стонам бедняка. Не раз хотел Бегельда расстаться с жизнью, но стоило ему посмотреть в глаза жены, стоило Якупбеку забраться к отцу на колени, как тяжелые мысли уходили прочь.

Давно уже чабаны не видели по утрам росы — зной иссушил землю. Быть джуту, говорили старики. Метался бай, лютовали его сыновья. Давно уже забыли они о своих людях, давно не давали им ни фунта мяса, ни пуда муки.

Похудел, высох тридцатилетний Бегельда. Грусть наполнила прекрасные глаза его жены. Болезнь свалила маленького Якупбека, и он лежал, шевеля сухими губами.

И решился Бегельда. Он пришел к баю, попросил помощи. Тот в гневе закричал, плетью ударил своего чабана. Гордо ответил Бегельда. Оскорбился бай, кликнул трех своих сыновей. И четыре камчи заходили по телу несчастного.

В крови лежал Бегельда, но когда бай наклонился над ним, он плюнул ему в лицо. С ревом кинулись к распростертому телу три байских сына. Труп Бегельды бросили в степь.

— Пусть его жрут шакалы, — прохрипел бай.

Ночью трое разыскали труп. Это был маленький больной мальчик, его мать и брат матери. Родниковой водой они обмыли тело и похоронили его в степи, а утром были уже далеко от проклятого места. С тех пор прошли долгие годы. Умерла мать. Мальчик стал взрослым, воевал с баями за новую жизнь — мстил им за отца.

— Ты у меня один сын, — закончил отец. — В память деда ты носишь его фамилию. Твой дед был честным человеком, его память священна.

Отец замолчал. Молчал и я, потрясенный рассказом.

— Где ты взял деньги, Талгат? — нарушил тишину отец. — Отвечай, я жду.

И я рассказал отцу о том, что тайком от него работаю и получаю зарплату. Я показал ему документы, просил извинить меня и поклялся никогда больше не обманывать его. Мать подтвердила, что я говорю правду.

— Сколько стоит костюм, который ты хочешь купить? — тихо спросил отец.

— Триста рублей.

— Маймуна, Талгату нужно купить костюм за триста рублей.

— Отец, — горячо заговорил я, — мы купим его. Еще через два месяца у меня будут эти деньги.

— Нет. Мы завтра купим костюм. Ты не должен работать, Талгат. Ты должен учиться, должен стать врачом и нести людям добро.

Я прикусил губу. Как быть? Ведь отец ничего не знает и о моих занятиях в аэроклубе, он убежден, что я с утра до вечера в школе. Как сказать ему об этом? Он мечтает видеть меня врачом, а я хочу быть летчиком. Вот и мать смотрит на меня, и в ее глазах я вижу страдание. Она-то знает все.

— Отец, — набрался я решимости, — я не буду врачом. Я буду летчиком.

— Нет, Талгат, ты будешь врачом. Это самое большое счастье — нести людям добро, исцелять их недуги. Тебя будут уважать люди.

— Но, отец, я хочу быть летчиком, я уже летаю…

— Что ты сказал?

— Да, я летаю, летаю каждый день!

Отец опустил голову. Он сидел так очень долго, и я, пораженный его горем, не мог двинуться с места. Зачем я так обидел его? Зачем?

— Не ошибся ли ты, Талгат? — заговорил отец. — Не будешь ли жалеть потом? Это ведь так опасно. Ты один у нас. Мы с матерью не переживем, если с тобой случится беда. Подумай о нас, Талгат.

— Отец, дорогой, не будет беды. Поверь мне, я так мечтал летать, и я летаю. Неужели ты не понимаешь меня?

Мать почему-то заплакала и вышла. Опять долго молчал отец.

— Что ж, — произнес он, — ты сам избрал свой путь. Пусть он будет прямым и честным. Но могу ли я посмотреть, как ты летаешь?

— Конечно, конечно! — обрадовался я. И тут же осекся. В эти дни предстояли первые прыжки с парашютом. Признаться, я сам не мог без волнения думать о них.

— Завтра я поеду с тобой и буду смотреть, — сказал он.

— Я хочу сначала спросить у начальника…

— Зачем? Если нужно, я спрошу сам.

— Но…

— Ты не хочешь? Скажи честно.

— Хочу, отец, очень хочу.

Он устало улыбнулся, притянул меня к себе и поцеловал. Отец никогда не баловал меня лаской.

Утром мы вместе ехали на аэродром. Цуранов, которому я рассказал обо всем, подошел к отцу, познакомился.

— Может быть, сегодня мне не прыгать? — заикнулся было я, но начлет ответил таким взглядом, что я опрометью кинулся за парашютом.

В воздух мы поднялись с Бухарбаевым. Он набрал высоту и подал команду. Я выбрался на плоскость, посмотрел вниз и невольно закрыл глаза. Страх, самый настоящий страх сковал меня. Казалось, нет силы, которая способна заставить меня сделать шаг. Бухарбаев убрал газ, погасил скорость самолета. «Пошел!» — раздался его голос. Я медлил. «Ну!» Я разжал руки, сделал шаг в сторону и камнем полетел вниз. Сколько продолжалось падение, я не помню. Вдруг что-то с силой рвануло меня под мышками, стих свист ветра.

Я посмотрел вверх и на фоне чистого неба увидел огромный белый купол парашюта. Посмотрел вниз. Вот аэродром. Стоят наши самолеты, около них копошатся маленькие фигурки.

Приземлился благополучно. Погасил парашют.

Подъехала машина. Из нее поспешно вышел Цуранов. Отец подбежал ко мне, схватил за плечи, заглянул в глаза, как бы желая удостовериться, что это именно я, потом вдруг засмеялся и трижды расцеловал.

Подбежали ребята. Все поздравляли меня с первым прыжком, знакомились с отцом, а он стоял гордый, счастливый. Потом он о чем-то долго говорил с начлетом.

— Хороший человек твой начальник, — сказал отец, когда мы возвращались домой. — Любит тебя, хвалит.

Тем временем занятия продолжались. Мы закончили полеты по кругу, начали летать в зону, разучивать фигуры высшего пилотажа. Все шло хорошо, но вот беда: никак не получался у меня боевой разворот. Мучился, доходил до отчаяния, а результатов никаких.

Поделился своими горестями с Петькой. Тот помотал головой: дескать, словами тут не поможешь. И предложил полететь вместе.

— У меня разворот здорово выходит, — заявил Петька. — Посмотришь сам. Тут главное — момент поймать. Объяснить я не смогу, а вот показать — другое дело.

Испросив разрешения у инструктора, мы с другом вдвоем вылетели в зону. Я сижу впереди, он — сзади.

Сделал Петька один разворот, другой.

— Пробуй ты! — кричит он и передает управление.

Захожу один раз — неудачно. Второй — то же самое.

— Не то! — кричит Петька. — Лови момент, когда машину разворачиваешь. Смотри!

Он еще дважды лихо делает эту злосчастную для меня фигуру. Ага! Кажется, я начинаю понимать, в чем дело. Пробую сам, чувствую, что дело идет на лад. Еще раз — лучше. Еще, еще…

— Хорош! — слышу я голос в наушниках. — А ну, еще раз давай!

Последний боевой разворот получился у меня просто-таки здорово. Пошли на посадку.

— Кто выполнял последний боевой разворот? — спросил инструктор, когда мы подошли к группе.

— Я.

— Хорошо! Я думал, что это Расторгуев. Надо еще и еще тренироваться. Фигура очень нужная.

Как часто я вспоминал эти слова через несколько лет на фронте! Как часто выручал меня боевой разворот, эта «очень нужная фигура»!

Осенью комиссия принимала у нас экзамены. Опять лечу с Цурановым, опять молча. Три полета по кругу и один в зону. Оценка — отлично. На отлично сдал и теоретическую часть.

Учеба в аэроклубе окончилась. Что же дальше?

— Курсант Бегельдинов! К начальнику! Бегу, недоумевая, зачем меня вызывают.

Оказалось, что из окончивших аэроклуб пятерых оставляют для работы инструкторами-общественниками, в том числе и меня. Радости нет предела.

Начались занятия по теоретической подготовке. Теперь мы сидим рядом со своими недавними учителями, сами готовимся стать инструкторами. Занятия идут вечерами, иногда до глубокой ночи. А с утра — в школу. Ведь я заканчиваю десятый класс.

Как-то незаметно пришла весна — волнующая пора выпускных экзаменов в школе и инструкторских тренировочных полетов в аэроклубе.

В один из дней, обычных аэродромных дней, всех нас взволновала весть о том, что приехала специальная комиссия ВВС. Будут отбирать курсантов в военно-авиационные школы.

— Счастливый ты, — грустно произнес Петька. — Тебя могут взять, а меня нет.

Что я мог ответить другу, чем утешить его? Он хорошо сдал экзамены, стал пилотом, но на инструкторской работе его не оставили.

— А ты сам пойди, — предложил я. — Возьмут.

— Да, возьмут. Как бы не так. Ладно. Вот закончу школу, тогда еще посмотрим.

Комиссия между тем знакомилась с личными делами. Бухарбаев доверительно сказал, что мое личное дело отложено. Меня пригласят на беседу.