Город в песках - Мэри Чабб

— В Микены, конечно, — сказал Джон, — оттуда на юг — побываем в Тиринфе, заглянем в Навплию. Затем двинемся на восток, в Эпидавр, и, может быть, дойдем по восточному побережью до Нового Эпидавра. Обратно мы вернемся в Коринф через горы, что тянутся к северу от Эпидавра, я там никогда еще не бывал. Сегодня вечером я телеграфирую в гостиницу. — По его расчетам путешествие должно было продлиться дней восемь.

На следующий день мы сделали все необходимые для путешествия покупки, состоявшие, кажется, в основном из шоколада, фотопленки и инсектицидов. Днем Джон и Хилда отправились поработать в Британский институт, мы же с Хилэри разглядывали в музее сокровища, найденные Шлиманом в Микенах в 1876 году. Здесь были золотые диадемы и нагрудники, изящные украшения, выгравированные изображения животных и главное, конечно, золотая маска, которую Шлиман с трепетом снял с лица покойника в раскопанной шахтовой гробнице, искренне убежденный в том, что перед ним останки Агамемнона.

На следующий день мы выехали поездом в Пелопоннес; наш путь лежал сначала по горной местности к западу от Афин до Элевсина, а затем вдоль морского побережья в районе Мегары. Здесь берег постепенно поднимается и появляются скалистые вершины. Наш маленький поезд медленно полз, набирая высоту, и вскоре рыбачьи баркасы на фоне искрящейся водной глади оказались далеко под нами. Порой мы проезжали так близко от края пропасти, что, глядя в окно, я старалась не думать об обвалах и землетрясениях. Зато море было необычайно красиво, и я не могла оторвать глаз от него. Преодолев страх, я посмотрела на юг: там, за морем, на северном берегу Пелопоннеса сплошной темной глыбой вставали горные вершины. А позади, у самого берега Аттики, виднелся Саламин, золотисто-зеленый в лучах послеполуденного солнца. С этой высоты можно было различить вдали голубую заводь, где когда-то нашел свою погибель мощный персидский флот, а еще дальше за ней — крохотный островок Пситаллею, где покоится прах многих персов: в разгаре битвы доведенные до отчаяния люди с тонущих кораблей пытались спастись на берегу, а здесь их встречали градом камней окрыленные победой их преследователи — греки. Тех же, что выбрались на берег и еле брели, убивали на месте.

Теперь поезд шел по перешейку к Коринфу, повернул к югу по мосту, возвышавшемуся над западной оконечностью канала. Аттика и Афинский залив скрылись за выступом скалы; и вот мы в Пелопоннесе: справа, в лучах заходящего солнца, открывался вид на Коринфский залив. Обогнув залив, поезд устремился еще дальше на юг, в горы. По обе стороны пути высились темные скалы, а внизу виднелись небольшие долины, в которые вели узкие горные тропки. Местность казалась безлюдной. Лишь изредка внизу, под нами, промелькнет стадо и пастух, опирающийся на палку, да собака пастуха с громким лаем примется догонять поезд, пытаясь отогнать пыхтящего дракона, который явился, чтобы сожрать ее подопечных.

Постепенно дорога стала шире, горные скалы уступили место более отлогим холмам; паровоз перестал пыхтеть и пошел быстрее. Горы оказались позади, и мы выехали на равнину. Где-то впереди в вечерней мгле замерцали огоньки.

— Аргос, — сказал Джон.

Поезд, замедляя ход, подходил к крохотной станции в нескольких милях от расположенного в Аргивской долине некогда крупного города. Под низким навесом качалась единственная керосиновая лампа, которая освещала только прикрепленную к стене дощечку с названием станции — Микены.

Поезд с грохотом умчался в Аргос; какой-то юноша подбежал к Джону и Хилде и пожал им руки. Это был Спиро, третий из четырех братьев, которые содержали гостиницу «Прекрасная Елена» вблизи развалин древнего города Микены. Братья получили телеграмму Джона, и Спиро явился нас встретить.

Джон предложил Спиро отправиться с нами на неделю в качестве гида пешком по незнакомой нам части маршрута. Спиро согласился.

Следующее утро выдалось пасмурное; когда мы тронулись в путь, начало моросить. Вскоре мы свернули влево и пошли по тропинке, которая вилась вокруг огромного холма. Равнина осталась позади; мы приближались к большому амфитеатру, зажатому с трех сторон крутыми скалами. Высоту их отсюда трудно было определить, так как вершины заволокло туманом. Тропинка неуклонно поднималось вверх, все время подаваясь вправо.

Вдруг перед нами в тумане выросла стена — она казалась сплошной, непроходимой скалой, но по мере приближения становилась как бы тоньше, пока не исчезла совсем. Это были Львиные ворота Микен. Над громадной перемычкой, сделанной из одного блока, по обе стороны от центральной конической колонны стояли на задних лапах, как и две тысячи лет назад, две геральдические львицы. На какое-то мгновение все онемели: перед нами был вход в крепость Агамемнона! Туман постепенно рассеивался. Через мрачную подворотню мы вошли в крепость. Внутри, справа, среди сырой травы и цветов, образуя двойней круг, выделялись высокие каменные плиты, под которыми в шахте раскопа Шлиманом были обнаружены захоронения; вглядевшись в эти мрачные углубления, он приподнял сказочное покрывало, сотканное легендой, и убедился, что, как он и предполагал, в основе легенды лежат действительные события. Взобравшись на развалины колоссальных стен, мы попали в мрачные залы Агамемнона, откуда поднялись на вершину башни. Здесь, высоко над воротами, где и сейчас еще ясно видны основания колонн и дверные пролеты, сооруженные более чем за тысячу лет до классического периода Греции, неверная жена Агамемнона Клитемнестра со своим любовником Эгистом ждала сигнала с маяка, который должен был возвестить о том, что герой возвратился из Трои и приближается к дворцу со стороны побережья. Может быть, здесь, в этом бассейне, Агамемнон упал, сраженный в тот момент, когда его жена произносила первые фальшивые слова приветствия.

На следующий день ярко светило солнце, и мы с братом Спиро — Орестом отправились на юг, в Тиринф. Горные вершины вокруг Микен казались еще выше, их красновато-бурые контуры четко вырисовывались на светло-голубом фоне. Мы шли мимо беленьких домиков, прятавшихся среди апельсиновых и лимонных рощ. На фоне темных листьев плоды отсвечивали золотом и оттенками топаза.

Вскоре мы добрались до Тиринфа или, вернее, до громадной известняковой скалы, возвышающейся посреди плоской равнины, на которой виднелись крепостные стены колоссальной толщины. Если верить мифу, это родина Геракла. В то время Пройт был царем Тиринфа, а стены эти сложили из огромных многоугольных каменных глыб семь гигантов-циклопов. Но до 1884 года все археологи относили эти руины к средневековью и поэтому не интересовались дальнейшим их исследованием. Только Шлиман оставался верным своему чутью, подсказывавшему ему, что за фантастикой мифа скрываются исторические события. В тот год он приехал в Тиринф и, произведя раскоп на вершине скалы, обнаружил развалины дворца. Обнесенный высокими крепостными стенами, дворец этот превзошел своим великолепием все найденные ранее сооружения. Что же касается его принадлежности к средним векам, то находки Шлимана, в особенности керамика, не оставляют на этот счет и тени сомнения: Тиринф — этот громадный дворец-крепость, построенный каким-то влиятельным греческим престолонаследником примерно в 1500 году до н. э., — так же древен, как и Микены. Он является древнейшим в Европе дворцом с наружными стенами из камня.