Волшебное наследство - Вацлав Ржезач

— Ах, сосед, — вздохнул кум Матей, — я вот тут с вами, а кто знает, что у меня самого дома творится.

— Нельзя вам выходить, кум, — грустно отозвался шапочник. — Если они и к вам собираются, то стоит вам теперь нос высунуть, вас тут же и сцапают. Впрочем, они редко наведываются в два места сразу.

Кума Матея успокоить было нетрудно. Был он человеком по сути своей добродушным. Возможно, ему никогда и не случалось приходить в отчаяние, а если и случалось, он брал себя в руки и вновь был полон отваги и надежды на лучшее. Тишина на улице казалась ему добрым знаком. Он почесал новую шапку, за которую еще не заплатил и которую в суматохе забыл снять, и сказал:

— Похоже, они ушли. Сосед, а может, напрасно мы так перетрухнули, у них, может, и в мыслях ничего дурного не было.

Но шапочник не думал, что его тревога безосновательна. Он знал, что его считали человеком рассудительным, ведь к голосу его некогда прислушивался и городской сенат. Но так было раньше, до того как власть в городе захватил герцог Густав.

— Просто так они не приезжают, и добра от них ждать не приходится. У них один резон — кулак, а то и приклады мушкетов пустят в ход или эфесом сабли отделают. Давно ли Якуба из Ямы ограбили? На прошлой неделе. Забрали двадцать бочек молодого вина, пятнадцать центнеров шпига, шестьдесят голов сыра, тридцать центнеров пшена и бог знает чего еще — короче, обчистили весь подвал, забрали все, чем кум собирался торговать зиму. На четырех каретах прибыли, и Якуб до сих пор на волоске от смерти. Доктор уже три раза ему банки ставил, да все без толку.

Матей закивал было, но тут же дернул правым плечом, давая понять, что он все-таки не со всем согласен. Куму Матею претило видеть все только в черном свете.

— Якуб вел себя дерзко, — благоразумно заметил он. — Держись он чуть потише, может, ничего плохого и не случилось бы.

— С чего это ему держаться потише! — взбеленился шапочник. — Он свое добро защищал.

— Говорят, ему вручили герцогскую расписку, — возразил Матей.

— Они их всюду суют, где награбят. Да только поди-ка обменяй ее на денежки, бумажку эту, — ворчал шапочник. — Получишь тумаков вместо дукатов и в темницу угодишь на хлеб и воду.

— Они все еще здесь, — послышался голос Вита, который забрался на баррикаду и пытался выглянуть в щелку между ставнями. — Боже милостивый! — воскликнул он в ужасе. — Папенька, они собираются дверь алебардами ломать.

Не успел он договорить, как раздались мощные удары топоров и треск расколотого дерева. Кум Матей и шапочник с сыном, затаив дыхание, прислушивались к страшным ударам, сотрясавшим дом. Масляный светильник чадил, и его дрожащее пламя окрашивало лица восковой желтизной. Они стояли молча, полуоткрыв рты — казалось, они боятся друг друга.

Первым пришел в себя шапочник Войтех. Даже при тусклом освещении стало видно, как побагровело от гнева его лицо.

— Что, ломать мою дверь топорами? — завопил он. — Портить мое имущество, врываться в мой дом как шайка разбойников? И это те, которые призваны стать нашими защитниками? Сейчас я с ними разделаюсь!

И шапочник скрылся в дверях, которые вели из мастерской в дом.

— Что он хочет делать? — пробормотал кум Матей. — Надеюсь, ничего безрассудного. Что он хочет предпринять против целого отряда головорезов?

— Не знаю, — ответил Вит дрожащим голосом. — Ах, крестный, мне страшно. Ведь нас тут всех поубивают.

— Да не убивать они пришли, — мрачно ответил Матей, — они грабить пришли. Только грабят они так основательно, что, кто знает, может, оно и лучше, если бы просто пристукнули.

— Ой, крестный, нет! — воскликнул мальчик и прильнул к тому, кто некогда держал его, младенца, при крещении на руках. — Что угодно, только не смерть. Ну, обчистят нас, так мы ведь снова работать будем и все наживем. А у мертвого, кроме ямы в земле, впереди ничего и нет.

Матей горестно насупил брови и сказал:

— Эх, мальчик, как у тебя все просто. Молодость хочет жить во что бы то ни стало. А вот поживешь с наше и узнаешь, что порой и жизнь хуже самой жуткой смерти бывает.

— Когда же это, крестный? — Во взволнованном голосе мальчика слышалось недоверие.

— Когда живешь в унижении и рабстве, — серьезно ответил Матей.

Пока крестный и крестник разговаривали, рейтары продолжали штурм. Дом сотрясался от ударов алебард, дерево трещало и скрежетало так, что ушам больно. Хотя двери сделаны были из самого лучшего дуба, который мог себе позволить приобрести зажиточный горожанин вроде шапочника Войтеха, уже в нескольких местах они поддались. Матей и Вит поняли это по крикам рейтаров, которые внезапно стали еще явственнее, и по сквозняку, от которого у них мороз пошел по коже.

Дернув правым плечом, кум Матей сказал:

— Не знаю, зачем понадобились эти баррикады. Только урону больше да бандитов еще пуще разъярили. Не следовало этого устраивать.

Возможно, он был и прав, но дело уже было сделано. В довершение его опасений в мастерскую ворвался шапочник Войтех с огромным мушкетом в руках.

— Спятил ты, сосед? Что задумал?

— Защищать то, что мне принадлежит, — ответил шапочник гневно. — В мою лавку вход открыт только честным купцам, а в воров я буду стрелять, будь они хоть трижды герцогские. Кто-то ведь должен подать остальным пример, кто-то ведь должен показать, что не у всех еще домских граждан кровь застыла в жилах.

— Я не позволю тебе сделать эту глупость, — заявил кум Матей. — Сила на их стороне. Ты один против десяти вооруженных молодчиков. Никому не поможешь, только себе навредишь. Это, сосед, ложный героизм, и время ты выбрал неподходящее.

Только Матей протянул руку, чтобы вырвать у шапочника мушкет, как двери не выдержали сокрушительного натиска четырех алебард и с грохотом упали на улицу. Теперь алебарды обрушились на баррикаду; налетчики принялись крушить ее, нанося удар за ударом. Трое осажденных, остолбенев, смотрели, как неудержимо ширится пролом в их укреплениях. В отверстии, которое почти сразу образовалось в нагромождении рухляди, блеснула первая каска. Этот блеск вновь разжег гнев шапочника. Он действовал так быстро, что Матей не успел ему помешать. Упершись мушкетом в край стола, Войтех опустился на колени и нажал курок.

Кремень высек искру, и прогремел выстрел; язык пламени и дым вырвались из его ствола; от удара, который в таком маленьком помещении прозвучал как пушечный залп, у всей троицы заложило уши и перехватило дыхание. Каска исчезла; следовало ожидать, что несчастье, от которого кум Матей хотел защитить пана Войтеха, уже неотвратимо.

— Бежим! — крикнул Матей, поняв, что случилось самое худшее из того, что могло случиться.

Схватив окаменевшего от ужаса Вита за руку, он потащил его за собой в дом. Дальнейшее произошло в считанные минуты. Остатки баррикады были разметаны рассвирепевшими рейтарами раньше, чем шапочник, оставшийся в одиночестве, смог прийти в себя и осознать, что же он, собственно говоря, натворил. Впрочем, если бы он и опомнился, то своего поста все равно бы не оставил. Здесь он защищал свое имущество и права и за них готов был умереть. Спотыкаясь об остатки разваленной баррикады, рейтары ввалились в дом, целясь алебардами и палашами в грудь шапочника. К счастью, никто из них не смог вовремя замахнуться для удара, потому что в царившей неразберихе они растерялись и только мешали друг другу. Позже, когда уже было где развернуться и представилась возможность разделаться с хозяином, вперед вырвался молодой офицер, возглавлявший отряд, и предотвратил расправу.

— Не троньте! — гаркнул он. — Зачем нам убивать его здесь, в темном углу? Предоставим всему городу возможность посмотреть на его казнь.

Рейтары подчинились приказу — кто ворча, кто посмеиваясь, но ослушаться не посмел ни один.

— Отберите у него мушкет!

Шапочник опоздал с выстрелом на какую-то долю секунды. К нему подскочили трое высоченных парней; один из них вырвал ружье, двое других скрутили ему за спиной руки. Корнет поднял опрокинутый стул, уселся, опершись подбородком о руки, лежавшие на эфесе сабли, и обратился к шапочнику Войтеху с издевательским вопросом:

— Что это вам вздумалось, дядя, дорогу солдатам герцога преграждать и даже открывать стрельбу?

Збынек из Борека, молодой корнет, сын богатейшего горожанина, оружейника Рупрехта из Борека, был на самом деле дальним родственником шапочника — его мать и покойница жена шапочника были двоюродными сестрами. Это родство только усиливало неприязнь, которую мастер Войтех испытывал к юноше за то, что тот, как и его отец, пренебрег честью горожанина и пошел на службу к захватчику.

— Ты, сопляк, насмешки свои брось, — оборвал его шапочник. — Я был и остаюсь в своем доме, и к себе домой я имею право пускать лишь того, кто мне нравится. Я имею право и защищаться, если вижу, что в мой дом, вопреки моему желанию, рвутся наемные негодяи.