Козявка. Часть 3 - Наталья Маренина

На следующий день девочка первым делом направилась к рабу кошачьему Михаилу Борисовичу. Михаил Борисович оказался не один, в гостях была компания молодых людей. Внезапно Козявка осознала, что Михаил Борисович, он же Михалыч, вовсе не Михалыч, а в общем-то молодой Мишка.

– Мишка Борисыч, я прям как дедушку только что потеряла, – потянула за подол рубашки Михаила Борисовича Козявка.

– Я тебе велел называть меня Михаил Борисович. К старшим надо относиться уважительно, я всё-таки лет на тридцать дольше тебя живу.

– Вот скажи, Михал Борисыч. Ты типа молодой такой, с понятиями, вроде не страшный, а бабы нету?

Компания прыснула, а Михаил Борисович покраснел.

– Ключи, – вдруг строго, но не зло сказал он.

– Ну ладно тебе, не обижайся. Лучше скажи, где Простовата?

– В комнате вроде спала. Не мучай её только, она что-то приболела.

В тёмной зашторенной комнате на хозяйской белой пуховой подушке (что обычно кошке не позволялось) спала Вата. Она мирно сопела и не подозревала, какой удар ей готовила судьба. И правильно делала. Вопреки обычному своему поведению, Козявка ничего не стала делать. Она села на кровать рядом с подушкой и просто смотрела. Спустяминут пять минут кошка открыла глаза и встретилась взглядом с Козявкой. Они смотрели друг на друга несколько секунд, за которые Козявка всё поняла. Вата действительно была больна. Где-то в груди легонько кольнуло и захотелось плакать. Козявка вдруг истошно заорала:

– Михалыч! Ко мне!

Михалыч влетел в комнату со шваброй наготове. Он ждал окровавленного поля битвы с горами трупов и стервятниками, и спешил на помощь к любой из сторон, которая либо больше в этом нуждалась, либо была ещё жива. Но ничего такого не было и он, успокоившись, поставил швабру в угол. Кошка от крика встрепенулась и подняла голову с подушки.

– Ну что кричишь? У меня же гости, напугала их. Ты в порядке?

– Михалыч, пообещай, что сегодня же отнесёшь Вату в ветеринарку, пусть её осмотрят, и пока не найдут причину болезни и не вылечат, не возвращайся!

– Вот ещё глупости. На кошке всё само заживёт. Симптомов почти никаких: ну, менее энергичная, тебя не дерёт, спит больше.

– Не заживёт, – на редкость серьёзно и грустно сказала Козявка, и Михаил Борисович увидел, что глаза её наполнились слезами, но виду она не подала.

– Ммм… Мучительница ты моя. Хорошо. Сегодня же отнесу. Но с чего ты взяла, что это что-то серьёзное? Простыла, может, немного. Отлежится и всё хорошо будет.

– Я что, плохо выразилась? Сегодня же! И вообще! Немедленно! Вот прям всей толпой и идите!

– Ну хорошо-хорошо, успокойся. Отнесу. Провожу ребят и отнесу.

Козявка сидела на диване в комнате и ждала возвращения Михалыча с кошкой. Прошло уже четыре часа, а их всё не было. На улице стало смеркаться, по потолку стали бегать тени и полосы света, шум потока машин стал громче, а на стене привычно тикали часы. «Может, он обманул меня? Сам сидит, наверное, в баре каком-нибудь с друзьями своими, оболтусами, а кошка наверняка под дверью в подъезде». Но проверить Козявка боялась. Хотелось верить в лучшее в людях. Особенно в Михалыча. Он был хорошим человеком, очень добрым и заботливым.

Наконец, в замочной скважине защёлкало, и в комнату влилась порция света из коридора. В комнату на полусогнутых вбежала Простовата и спряталась под тумбочкой. Козявка не сдвинулась с места. После недолгого шуршания одежды в комнату зашёл и сам Михалыч, он включил свет, увидел девочку и удивился:

– Ой, ты тут что ли? А чего в темноте сидишь? Ты покушала? И так вижу, что нет. Пойдём, поужинаешь хотя бы. Я думал ты в детдом вернёшься, знал бы – не оставил бы тебя тут одну.

– Что с Ватой? – всё ещё грустно спросила Козявка.

– А! Да! Представляешь, просидели сначала в очереди полчаса, потом то к одному врачу, то к другому. Рентгены, узи-музи. Ну всё как мы, врачи, любим. Завтра на операцию. Нашли образование, сказали, если бы ещё протянули, Дуся бы не выжила, и было бы поздно. А теперь всё точно хорошо будет, так что спасибо тебе. Ты молодец, Козявка.

Козявка просияла от радости, наполнившиеся слезами глазки сделались щёлками, а наружу показались маленькие белые зубки.

– Ты моя белка, – сказал Михалыч, и, сев рядом с Козявкой, приобнял её за плечики. – Не переживай больше, завтра уже домой принесу здоровенькую, будет в трусиках таких смешных ходить, как в памперсах. Будешь приходить кормить её?

– Обойдётся! – засмеялась Козявка и легко, глубоко вздохнула.

Она ещё не знала, что это не последнее призрачное предостережение.

От кислого огурца всё во рту свело, и девочка невольно скривила рожицу. На ужин у Михаила Борисовича была варёная картошка и бочковые огурцы. У Ваты – в честь пережитых ею страданий и проделанных махинаций – консервированная сардина в масле. Вата звонко чавкала рыбой, похрустывая рыбными позвонками, а Михаил Борисович жевал картошку и вглядывался в темноту за окном.

– Не темно уже ворон-то считать?

Михалыч ухмыльнулся, но взгляд от окна не отвёл:

– Мелкая, а ты вот скажи: ты это всерьёз про… эээ… девушку?

– Какую девушку? – решила поиздеваться Козявка. – Ту, которой у тебя нет? Хыхы.

– Гррр, да. Про неё. Ты всерьёз?

– А почему нет? Ты первый парень на деревне, глядишь, скоро сороковник стукнет, а ты всё неженатый и не замужем. Скоро лысина на башке пробьётся, будет как мишень с воздуха видна, птички целиться по ней будут. Тогда точно девушку уже не найдёшь. А почему, кстати, у тебя её нет?

– Ну-у-у, как-то не задалось… Когда-то отношения были, жениться даже собирался… Потом случай был… В общем, не сложилось.

– О-о-ой, погоди, сейчас сопли на кулак намотаю. Есть тряпка? Я тут наплакала тебе на пол, надо вытереть, – засмеялась Козявка.

– Ну вот что ты понимаешь. Не буду тогда ничего рассказывать, – Борис Михайлович отошёл к плите и налил в кружки с чайными пакетиками кипяток, немного помолчал и всё-таки продолжил: – И потом… Я же врач, целыми днями на работе, ты и сама знаешь. Иногда на скорой работаю, врачей совсем не хватает… Плюс я работу в лаборатории возобновил, исследования провожу.

– Пилюлькин… В спасители заделался? Так и помрёшь в одиночестве, – холодно сказала Козявка.

– Почему сразу в одиночестве. Ты вот у меня есть.

– Ха! А если меня завтра усыновят и увезут в Урюпинск? Тогда точно в одиночестве помрёшь над письмом в Урюпинскозадрипинск.

– И в кого ты такая умная? По горшкам дежурная.

– Во-о-о! Уже лучше. Чувство юмора просыпается. Продолжай в том же темпе, и к концу века мы найдём тебе соседку по кладбищу.

– Боже упаси. Пойдём, я лучше провожу тебя, поздно уже одной тебе ходить, да и потеряли, наверное, – сказал Борис Михайлович, проходя в прихожую и доставая из шкафа маленький плащик.

– Только не надевай на себя, порвёшь.

– И кстати. Это не я в спасители заделался, – подмигнул, улыбаясь, Борис Михайлович. – Хорош врач, который кошку свою чуть не угробил. Если б не ты…

– Не было б тебя, тебя, тебя, – пропела Козявка и влезла ногами в старенькие резиновые сапожки жёлтого цвета, похожие на резиновых утят в ванне.

Во всём детдоме, кроме проходной, уже не горел свет, Козявка опять пришла после отбоя, и это грозило смачным (хоть и не болезненным) подзатыльником от Ксюхи. Михаил Борисович дёрнул за дверь, но она оказалась закрыта, и с шипящим «тссс» Козявка тихонько постучала в оконное стекло проходной. Через мгновение щёлкнул замок, дверь распахнула Ксюха. Она была в ночной рубашке, в каких-то бабушкиных тапочках и с распущенными волосами.

– Ты что не могла платье вечернее надеть? Знала бы, что ты так выйдешь к людям, вообще бы в этот детдом не пришла. Стыд и срам, стыд и срам, – на мотив «Мойдодыра» сказала Козявка.

– Спасибо, – благодарно глядя на Михаила Борисовича, Ксюха схватилась одной рукой за капюшон девочки, втянула её в проходную, а другой рукой захлопнула дверь.

– Невежливая какая. И неблагодарная, – поправляя плащик, пробубнила девочка.

По своему обыкновению Ксения Львовна должна была ответить Козявке что-нибудь колкое, остроумное и повелительное. Но Ксюха промолчала и покраснела.

Простоваты рядом с Козявкой больше не было. Не было её и в кровати у девочки в большой детдомовской спальне, не было на холодильнике. Настоящая Вата мирно спала на подушке рядом с Михаилом Борисовичем, ничего не подозревая о завтрашней операции. Девочка ещё раз облегченно вздохнула и уснула.

Утром прямо в спальню зашла директриса и устроила разгромную прилюдную словесную порку. Примерное содержание Козявка передала бы так: «Хде ты шлялась до ночи? Я тебя ростила, я тебя кормила, а ты ж меня пидманула». На что Козявка ей отвечала примерно так: «Я паспорт свой, конечно, не съем, у меня его нет, но улечу, убегу, испарюсь, я на тебе никогда не женюсь. И ищите-свищите потом меня, вас посадят за такую пропажу. Сама же и „стукну“, что курица не досчиталась яиц». На что директриса – как, впрочем, и всегда – покрылась красными пятнами, схватилась за сердце, и удалилась в свой замок, побеждённая самоотверженной Козявкой Дарк. Все смотрели, как на очередную серию мыльной оперы про рабыню Изауру. Все знали, что это не более, чем спектакль. Директриса пыталась запугать остальных, чтобы они не убегали также, как Козявка, потому и порка устраивалась всегда прилюдная и когда все в сборе. А Козявка давала понять, что сбегать насовсем она пока не собиралась, но и запереть себя в высокой башне не даст, поэтому её статус временного беглеца сохраняется.