Окорок единодушия - Уильям Эйнсворт

Дом был очень живописной архитектуры и уж самым видом своим привлекал гостей. Обширная, светлая общая зала готова была принять их. Здесь-то, вероятно, пировал с своими друзьями сэр Вальтер Физвальтер.

II. Не убив сокола, Иона уже хвалится его шкуркою

В гостинице было очень светло и весело. По правде сказать, никогда не бывало в ней мрачно; но теперь было особенно светло и весело. В камине пылал огонь, освещая резные дубовые панели, витые ножки дубового стола и резные дубовые двери залы. Сидеть у камина было очень приятно, потому что на дворе уже с неделю стоял холод. Все пруды около Донмо покрылись льдом, и даже речка Чельмер, бежавшая около стен садов гостиницы, наполовину замерзла. Подходило Рождество, и заботливый хозяин убирал свое заведение к празднику. Ему помогала в этом плотная, румяная Пегги. Они стояли близко друг к другу. Ионе как-то случилось немного повернуться — щека Пегги была подле самых его губ. Искушение было слишком сильно. Нежный Иона не устоял против соблазна — поцалуй раздался.

— Что вы делаете! при мистрисс Нелли! видите, она идет? — с испугом сказала Пегги. — Теперь мистрисс Нелли покажет нам, как цаловаться! Стыдитесь, сударь!

— Молчи, Пегги! Она не заметила, — шепнул Иона, внутренно браня себя за неосторожность, и бросая боязливый взгляд на висевшую перед окном вывеску, на этот окорок, которого мог он лишиться за свою опрометчивость.

— Что вы здесь делаете, мистер Неттельбед? Что это такое мне послышалось? — строго спросила Нелли.

— Мы убирали окна, моя милая, — отвечал Иона, подходя к Нелли и принимая смиренный вид: — но ты ошиблась: здесь все было тихо.

— Нет, мне послышалось, как будто цалуются, и цалуются очень громко.

— Неужели, мой друг? Что ж это значит? Верно, опять Керроти Дик вздумал любезничать с Пегги, — сказал Иона, показывая на рыжего слугу, который также был в комнате. — Ступай к своему делу, Дик.

— Я, сударь, и так занимаюсь делом, — отвечал удивленный Дик.

— Ступайте оба к своему делу, говорят тебе, — повторил Неттельбед.

Дик и Пегги ушли. Трактирщик остался наедине с женою.

— Очень мило, мой друг, не правда ли? — сказал Неттельбед, указывая жене на окна, убранные цветами.

— Очень мило! Только не обманывайте меня, сэр, — отвечала она, — я видела ваши штуки.

Поняв, что поздно запираться, он сказал робким голосом:

— Ну, не обижайся, мой друг, я пошутил; у меня не было дурных мыслей.

— Вот как! стало быть, и вы не должны сердиться, если я буду подражать вам?

— Разумеется, не буду, мой друг, разумеется не буду. Но зачем же тебе так делать? Нет, лучше не делай этого, знаешь, чтоб не стали о нас говорить дурного. Ведь мы хотим получить окорок, следовательно, нам должно соблюдать всякую осторожность… при людях. Не то, чтоб я стал подозревать тебя; но, ты понимаешь, мой друг…

— Совершенно понимаю вас, мистер Неттельбед. Следовательно, если случится, что Френк Вудбайн придет к нам и как-нибудь нечаянно поцалует меня в шутку, вы ничего не скажете?

— Чтоб провалиться этому злодею! — закричал трактирщик.

— Ах, как неприлично выражаетесь вы, мистер Неттельбед! Вы совершенно забываетесь…

— Нет, мой друг; я говорю с тобою тихо и кротко.

— Вы раскраснелись — так не бывает с людьми спокойными. Да не топайте же ногою. Иной подумает, что вы меня ревнуете к Френку Вудбайну.

— Ревную? Как это можно? Никогда! Я знаю, какое сокровище у меня жена. Положим, что Френка называют у нас первым красавцем, я знаю, что милая моя Нелли не взглянет ни на кого, кроме меня.

— И не должен ревновать, мой милый. Ты не можешь бояться Френка: ведь он женат и, кажется, страстно любит свою жену.

— Как же не любить ее? Таких красавиц, как Роза Вудбайн, немного найдется на свете.

— Прекрасно, сударь! Так она, по-вашему, лучше вашей жены?

— Нет, мой друг, я этого не смею сказать. Но ты сама знаешь, что когда она была в девицах, ее звали «донмовская роза».

— Знаю, сударь; знаю также, что вы присватывались к ней прежде, чем обратились с предложением ко мне; только жаль, что она отказала вам.

— Что ж, мой друг? Я очень рад теперь, что она отказала.

— Говорите, сударь! Она вам казалась лучше меня — я знаю. Желала б я, чтоб Френк Вудбайн тогда вздумал посватать меня.

— Зачем же так говорить, мой друг? Ведь чрез такое желание мы лишимся окорока. Ты говоришь необдуманно. Я не хочу и помнить твоих неосторожных слов. Нет, я знаю, ты сказала, чего сама не думала.

— Правда твоя, мой миленький. Всякий знает, что я тебя не променяю на молодого егеря. Пусть он и красавец, да у него только и именья, что ружье и шалаш; а у тебя, моя душечка, и в карманах непусто, и дом — настоящий замок. А ведь вот говорят же люди, что Френк с женою живут очень счастливо и могут получить окорок, если только захотят.

— Неужели говорят? Ну, ничего: я знаю словечко, от которого прикусит язык Френк Вудбайн, если вздумает давать присягу.

— Знаешь о нем секрет? Скажи же мне, душечка. Мне ужасно любопытно узнать, что это такое.

— Нет, извини меня, милая, не скажу.

— Что ж это такое? Верно, письмо, которое оставлено у нас для передачи Френку, относится к этому делу?

— Не могу тебе ничего сказать.

— Покажи мне это письмо: я, быть может, угадаю.

— Изволь, мой друг, — сказал Иона, подавая жене письмо.

— Адрес написан ясно, — проговорила она: — «Френсису Вудбайну, служащему охотником при лорде Мейерде. Оставить у Ионы Неттельбеда, в гостинице Золотого Окорока». Да, на письме так и сказано, чтоб оставить его в нашей гостинице, а не относить на дом к Френку — это подозрительно. Впрочем, почерк, кажется, не женский. Ах! как бы хотелось увидеть, что там написано, — говорила она, стараясь рассмотреть что-нибудь сквозь складки конверта. — Ах, как любопытно! Только нельзя ничего разобрать. Нет, разбираю подпись: Дж… Джон! Вот что: ему пишет просто какой-то Джон. Не стоит и любопытствовать. Возьми письмо назад, мой друг.

— Вот, оно будет здесь дожидаться Френка, — сказал Неттельбед, запирая письмо в ящик.

— Ну, что ж, расскажи мне, какой секрет ты знаешь о Френке, душенька?

— Пожалуйста, Нелли, не приставай ко мне. Довольно тебе, что я могу подрезать язычок Френку, если он потребует себе окорока. Это сокровище не минует наших рук, Нелли. Нет, ч… возьми[1], мы его никому не уступим! Ах, если б только поскорее пришло время, когда дается награда! Какой великолепный будет вид! С целого графства сойдутся и съедутся толпы народа: ведь я сказал о своем намерении мистеру Роперу, управляющему сквайра Монкбери, и он объявит об этом через Баронский Суд во всеобщее сведение. Все графство будет знать о присуждении награды. Соберутся тысячи народа, потому что такого праздника нигде не увидишь. Сквайр Монкбери, мистер Ропер, герольды с белыми жезлами, доктор Сайдботтом, донмовский викарий, пастор Бош, капеллан сквайра, Роджер Боус, секретарь суда, Тимофей Тинкет, сторож, трубачи, барабанщики, флейтщики — все встретят нас у ворот старого приорства. Соберется суд присяжных из молодых людей и девиц решать справедливость нашей просьбы. На столе будет лежать окорок. Начнут звонить в колокола, загремит оркестр при нашем появлении. Мы с тобою, пышно разодетые, пойдем в приорство; толпы народа, покрывающие весь путь, почтительно будут расступаться перед нами; мы вступим в портик, преклоним колени (как жестко будет стоять на коленях на каменном полу, Нелли! Я уж делал пробу; потому надобно будет нам хорошенько подбить в коленках платье ватою). Тут мистер Ропер торжественно прочитает клятву: клянитесь, что…

— Не повторяй; я сама знаю ее наизусть.

— Ну, положим же, что она прочитана. Разумеется, глубокое молчание водворяется во время торжественного обряда. Мы встаем для получения награды. Музыка гремит, колокола опять звонят, крики бесчисленной толпы наполняют воздух. Тут выносится древнее кресло: мы садимся — я на правой руке, ты на левой…

— Нет, мой милый, неправда: ты на левой руке, а я на правой.

— Извините, мистрисс Неттельбед: я сам знаю лучше вашего, как следует сидеть.

— Знайте, сколько вам угодно, мистер Неттельбед, я не уступлю вам первого места.

— Хорошо, хорошо, мой друг, в этом нет важности, мы уладим как-нибудь. Мы садимся. Процессия двигается. Впереди Уилль Крен, первый стремянный сквайра, несет окорок. Он несет его на высоком шесте, чтоб видно было всему народу. За ним, наигрывая, идут музыканты; за ними идет сквайр Монкбери, пастор Бош, доктор Сайдботтом…

— Ах, как живо! Я точно теперь смотрю на толстого доктора Сайдботтома, как он переваливается с ноги на ногу и беспрестанно утирает свое круглое лицо, особенно, если день будет жаркий, и как он будет на меня посматривать!

— Все будут смотреть на тебя, Нелли; ты будешь «зрима всеми зрителями», как говорится в стихах. Но возвратимся к делу. За доктором Сайдботтомом шестеро здоровых людей несут нас; мы величественно сидим в великолепном кресле…