Каурай. От заката до рассвета. Часть 2 - Александр Артемов

— Они же тебя повесить грозились?

— А, — сплюнул он. — Лучше бы и вправду повесили. Я к этим мудакам возвращаться не собираюсь. Видал, что они со мною в конюшне сделали?

— Это… — захлопал глазами Игриш.

— А кто же еще? Или ты совсем ослеп от страха?

— Нет. Там темно было. И я только видел, как… кто-то набросился на тебя и начал душить, — сказал Игриш и его передернуло при одном воспоминании об этом. — Мне показалось, что это был… черт.

— Черти, они самые. Они это любят. Сначала напьются с дружками, а потом за меня возьмутся. Я уже хотел жаловаться идти, но дюже страшно.

— Чем же?

— Так, блин, Гриш, ну ты чего как маленький?! — разозлился Бесенок. — Не понимаешь что ли, что не поверит никто, что взрослый мужик такое может с ребенком сотворить?! С бабой еще куда ни шло, но пользовать мальчишку… Да ну тебя! Еще и посмеются надо мной. Буду вечно с прозвищем ходить — ушибленным, вот как ты. Если буду. Я-то для них никто — полукровка, вшивый. Заделала меня моя покойная мамаша с каким-то похотливым шатранцем во время Запустения, вот мне на всю жизнь морока. Дерьмом последним меня считают, раз не пойми кто я — ни шатранец, ни феборец, ни пхейский, никто и звать меня никак, раз рожей не вышел. Вона Бесенком кличут, как кота какого-то. Надоем, и прихлопнут как муху. Один мне так и сказал — расскажешь кому, убью. И скорее всего той ночью он действительно пришел меня убивать, но не смог. То ли испужался руки еще и в крови марать, то ли решил, что я дух испустил. Ну, чего молчишь?

— А чего говорить? — смутился Игриш. — Правильно сделал, что убежал.

— Вот, это другой разговор, — ухмыльнулся Бесенок. — Ты-то, если что не стесняйся. Мы тут люди понимающие. Сами не в сахаре живем. Если ты не хочешь к своему одноглазому возвращаться, ты так и скажи!

— Да иди ты! — смутился Игриш. — Каурай меня и пальцем не тронул за все время. Он спас меня аж четыре раза. А я…

— А чего ты? Благодарен ему что ли?

— Да… А ты бы не был благодарен что ли? Если бы тебя из самого пекла вытащили?

— Нет.

— Почему?

— С чего бы это? Он это чего от чистой души сделал? Или с умыслом?

— Не знаю… Какой тут может быть умысел?

— Это ты мне скажи, балда. Зачем этому хмырю спасать такого как ты? По доброте душевной — не верю! Взрослые ничего не делают просто так, только с расчетом. Все, что их интересует — это деньги, бабы и горилка, или моя задница на худой конец, и то, только потому что обычные девки их не интересуют. Природой обиженные они. Вот и твой одноглазый такой же — только ты пока сам не разобрался, к чему ты ему такой красивый спонадобился. Когда я тебя спросил — куда он тебя везет, ты мне что ответил?

— Не знаю…

— А он знает. Но от чего-то помалкивает. Зуб даю, ты ему нужен для какой-нибудь пакости. Ты же сам сказал, что он тебе не друг, тогда чего защищаешь?

— Просто… — промямлил Игриш. — Нельзя же так.

— А как можно? — напирал на него Бесенок. — Я же не вчера родился. Просто так только кошки родятся. Так что Гришик, у тебя два пути. Либо всеми правдами и неправдами возвращайся к своему одноглазому — и жди, пока он не притащит тебя в избу к каким-нибудь людоедам, чтобы обменять тебя на лошадь, шубу или еще чего-нибудь в хозяйстве полезное. Либо пошли со мной.

— Куда? Куда с тобой?! Ты же ничем не лучше его — молчишь как пенек!

— Та недалече осталось, — загадочно проговорил Милош. — До лагеря топать.

— Какого еще лагеря?..

— Баюновых парней, чьего же еще? — закатил глаза Бесенок. — Али глупый совсем? Тут на Вольном Пограничье только два пути. Либо в одну банду — к Кречету и прочим гадам, охранять чулки Шкуродера и драть с местных в три шкуры. Либо к Баюну, в лес — к тем, кто мужиком вырос и не побоялся саблю в руки взять.

— Ты… — похолодело все внутри у Игриша. — Собрался податься в разбойники?!

— Ага, — кивнул Бесенок как ни в чем не бывало. — Хотел к ним на лошади приехать — своя лошадь это всегда хорошо. Раз есть лошадь, значит, ты не совсем дурак, раз сумел лошадь утянуть. Можешь вместе со всеми в набеги ходить. Да и бить кого саблей сверху сподручней, а до тебя и не дотянется никто. Но с лошадью мне как-то не повезло…

— Милош…

— Ну, чего Милош? — сжал зубы Бесенок, его сузившиеся глаза едва не пробили Гриша насквозь. — Куда ты предлагаешь мне податься? В казаки Кречета? Вылизывать жопу Шкуродеру и быть им подстилкой, пока у тех вставать перестанет? Или пойти побираться куда-нибудь в город. Кому я там нужен? Да и повесят меня за бродяжничество. На первом же перекрестке сцапают. Кто такой? Откуда? Чьих будешь? Ах, ничьих, так полезай на сук!

— Ты говорил, что у тебя тетка где-то…

— Говорил… Но я сам в это не очень-то верю. Да и сама она наверняка живет не лучше меня. Нужен ли ей еще один голодный рот? А может и нету вообще никакой тетки, выдумал я ее, померла она, не знаю… Всегда хотелось, знаешь ли, чтобы где-нибудь был кто-то, кому на тебя не насрать. Вот и тешил себя пустыми надеждами, а на деле… Одна у меня дороженька. Одна осталась.

— Пошли лучше со мной, — схватил его за руку Игриш, но тот со смешком одернул ее.

— Куда?! На Голодную гору собирать мухоморы? Не смеши. Снова становиться чьей-то собачонкой на привязи я не собираюсь. Особенного этого горбатого хмыря.

— Нет, я не про Каурая. Сеншес с ним, у него своя дорога. Найдем лучше мою сестру, Маришку, она нам поможет. Я как раз собирался…

— Твою сестру? Ты не говорил, что у тебя есть сестра.

— А ты и не спрашивал… — опустил глаза Игриш. — Нам лучше встретиться с ней, чем искать по лесам разбойников и надеяться, что они тебя примут как своего…

— Примут, куда они денутся, — ответил Милош не очень уверенно, а как понял, что сплоховал, снова разозлился. — А если и не примут, так и Сеншес с ними! Сам организую свою банду из бедненьких и убогих и пущу им всем красного петуха! Будет у нас казацкая вольница, как было до Запустения, когда Вольное Пограничье было вольным не только