В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба - Эдвард Араб-Оглы

«Футурология», «фютюрибли» или «перспективная разведка» — какими бы неологизмами ни обозначалось на Западе это возрастающее стремление мысленно проникнуть в будущее, оно, несомненно, вызвано к жизни главным образом двумя реальными тенденциями нашей эпохи: стремительным ускорением общественного развития и вовлечением все более широких народных масс в активную историческую деятельность. Обе бросают вызов господствующим классам антагонистического общества, теряющим контроль и над ходом событий в мире, и над общественным сознанием. С их точки зрения, футурология, собственно говоря, призвана восстановить этот контроль, предусмотреть возможный ход событий и позволить тем самым принять заблаговременные меры, с одной стороны, сформулировать альтернативу социализму и загипнотизировать сознание масс «уготованным будущим» — с другой. В первом случае речь идет о тщательной разработке так называемой «социальной технологии», о систематическом использовании достижений науки и техники для управления социальными процессами. Во втором — об изощренной «интеллектуальной технологии» как средстве манипулирования сознанием и поведением людей. Таковы две стороны футурологической медали.

На протяжении последнего десятилетия в США было вложено свыше двухсот миллиардов долларов в научные исследования и разработки, требуемые развитием современной научно-технической революции. Не будет преувеличением сказать, что многие десятки, если не сотни, миллионов долларов из них были прямо или косвенно израсходованы на различные футурологические исследования. Так называемый «бум прогнозов», в том числе и социальных, о котором не перестает писать мировая печать, своим появлением на свет и последующим стремительным взлетом в основном обязан щедрости гигантских монополистических корпораций.

Наиболее типичным в этом отношении является пример «Интернэшнл бизнес мэшинз (ИБМ)», ведущей корпорации по производству вычислительных машин и электронного оборудования. В 60-х годах она вложила 5 миллиардов долларов в развитие интегральных схем и создание знаменитой модели ИБМ-360, одной из наиболее совершенных вычислительных машин «третьего поколения». Одновременно она выделила миллионы долларов на исследование социальных и экономических последствий научно-технической революции, взяла на себя обязательство финансировать в течение десятилетия программу исследований технологии и общества Гарвардского университета, субсидировала футурологические конференции и публикации, посвященные, в частности, перспективам бизнеса в предстоящие десятилетия. ИБМ — далеко не единственный пример подобной заинтересованности корпораций в футурологических исследованиях. В качестве иллюстрации можно сослаться и на «Дженерал электрик», которая была одним из учредителей футурологической организации «Уорлд фьючер сосайети», издающей журнал «Фьючерист»; и на фонд Форда, который предоставил около 5 миллионов долларов корпорации «Ресурсы для будущего», субсидировал деятельность «Института для будущего» в Коннектикуте, активно поддержал «Международную ассоциацию по изучению будущего», основанную известным французским футурологом Бертраном де Жувенелем, японский комитет по экономическому развитию и многие другие начинания в области социального прогнозирования; и на фонд Карнеджи, который финансировал Комиссию 2000 года Американской академии искусств и наук, проекты исследования будущего в Латинской Америке, в Индии и т. д. Крупнейшие японские фирмы субсидируют исследования национального футурологического общества; они обеспечили финансовую поддержку международной конференции на тему «Мир в 2000 году» осенью 1967 года в Токио и международной конференции по исследованию будущего весной 1970 года в Киото. Значительные средства на социальное прогнозирование ассигнованы английской корпорацией «Импириэл кемикл индастриз», западногерманской компанией «Фольксваген», итальянскими фирмами «Фиат» и «Оливетти» и т. д.

Футурология, как считают многие, призвана заменить традиционные, изжившие себя формы буржуазной идеологии. Не кто иной, как изобретатель самого термина «футурология» Осип Флехтхайм разъяснял на международной конференции по социальному прогнозированию в Осло в 1967 году, что этот термин был введен им в 40-х годах в США с целью отмежеваться как от одиозных идеологических доктрин прошлого, так и от «марксистского утопического мышления». Футурология, задуманная им как привлекательный, позитивный контраст и идеологии и утопии, должна была помочь вновь увлечь широкие массы буржуазно-демократическими социальными идеалами и ценностями. Не случайно также, что расцвет футурологии на капиталистическом Западе хронологиче-ски совпал с настойчивой пропагандой концепции «деидеологизации» современного общества, а один из наиболее видных представителей этой концепции американский социолог Дэниел Белл, автор книги «Конец идеологии» (1960 г.), возглавил Комиссию 2000 года и ныне пользуется огромным авторитетом среди футурологов.

Миф о «деидеологизации» общественных наук и политической жизни в современную эпоху с самого начала был направлен против марксизма, а также любых иных радикальных течений на Западе. Это не скрывали сами его проповедники, среди которых наряду с Д. Беллом были такие видные буржуазные социологи, как Эдвард Шилс, Сеймур Мартин Липсет, Реймон Арон и многие другие. Под предлогом критики «доктринерства, фанатизма, идеологической одержимости» они призывали человечество «освободиться от навязчивых взглядов и фантазий, от треволнений идеологов и фанатиков» (Шилс), изображали идеологию вообще и революционные традиции как якобы «опиум интеллигентов» (Арон) и предвещали «истощение политических идей» и грядущий «закат идеологической эры» (Белл).[7]

Надо сказать, что эта концепция настойчиво насаждалась буржуазной пропагандой и получила сравнительно широкое распространение среди интеллигенции на Западе, особенно среди тех ее представителей, которые усматривали в ней благовидное оправдание для своего сотрудничества с господствующими классами капиталистического общества. Однако популярность мифа о «конце идеологии» оказалась недолговечной. С резкой критикой концепции «деидеологизации» выступили не только марксисты, убедительно показавшие несостоятельность противопоставления науки и идеологии, но и многие демократически настроенные социологи в лице Райта Миллса, Ирвинга Хоровица, Ла Паломбары и др. Отречение от идеологии, как подчеркивали они, означало бы примирение с существующим строем, со всеми его социальными несправедливостями. В сущности, отмечал, например, Миллс, это отречение является мнимым, ибо «конец идеологии, конечно же, сам является идеологией, пусть фрагментарной и, быть может, скорее даже выражающей определенное умонастроение. Конец идеологии — это в действительности идеология конца: отказа от политической сознательности как общественного явления».[8]

Резкое обострение противоречий и конфликтов в капиталистических странах на исходе 60-х годов сопровождалось, как и предсказывали марксисты, усилением политической и идеологической борьбы. Социальный кризис, в который оказалась ввергнута капиталистическая система, возвестил не о «закате идеологической эры», но о конце «конца идеологии» как сколько-нибудь правдоподобной социологической концепции. Теперь об этом пишут не только противники этой концепции; даже наиболее дальновидные ее представители предпочитают ныне отмежевываться от нее. Поучительно в этом смысле недавнее признание Дэниела Белла в одной из его статей, посвященных социальному кризису американского общества: «…целый ряд социологов, в том числе Реймон Арон, Эдвард Шилс, С. М. Липсет и я сам пришли к выводу, что для 50-х годов характерной чертой был „конец идеологии“. Под этим мы подразумевали, что прежние политические идеи и радикальные движения истощили себя и не обладают способностью возбуждать страсти или приверженность к себе среди интеллигенции». Белл не довольствуется тем, что задним числом «исправляет» смысл данной концепции, ограничивая ее применимость лишь одним десятилетием в прошлом США, тогда как в действительности она претендовала объяснить будущее «индустриального общества» в целом. Оправдывая неспособность американских социологов предвидеть социальный кризис 60-х годов, Белл сетует на то, что хотя его глубокие корни лежали в прошлом, но «многое… было затемнено в 50-х годах», торжествующий консерватизм которых следует рассматривать как своего рода «историческую аномалию», лишь временно прервавшую вековое необратимое наступление радикализма.

И, наконец, свои рассуждения он завершает красноречивым примечанием: «Я намерен подчеркнуть, что содержание концепции „конца идеологии“ отнюдь не предполагает, что все социальные конфликты завершились и что отныне интеллигенция навсегда отреклась от поисков новой идеологии».[9]