Дедушкин родник - Аркадий Клабуков

Ну, я его в два прыжка нагнал, схватил за шиворот и повел в отряд.

«Теперь, — думаю, — мы от него все, что нужно, про передвижение колчаковских частей узнаем».

Еще не дойдя до наших постов, я три раза прокричал кукушкой. Тут же из-за деревьев вышли мои товарищи. Оказывается, они услышали выстрелы и спешили ко мне на помощь. Вот какие были дела, — закончил дядя Макар свой рассказ. — А вы? Даже в мишень попасть не можете, косорукие. Что ж это за комсомолец за такой, который не умеет стрелять?

… Спустя некоторое время, прихватив ружье, я отправился в лес. Погода стояла хорошая. Иду лугом, который тянется вдоль реки, вдруг со стороны болота послышался выстрел, потом еще и еще.

«Кто ж такой там стрельбу поднял? — подумал я с удивлением. — Надо посмотреть».

Я пошел на выстрелы. Раздвинул кусты — и увидел Семи.

Потный, растрепанный, без фуражки, он носился как угорелый между пеньком, от которого стрелял, и елкой, на которой белела мишень.

Я прислонил свое ружье к дереву, а сам стал смотреть из зарослей.

Вот он выстрелил — и стремглав к мишени. Взглянул, сплюнул и с досадой пнул какой-то гнилой пенек, подвернувшийся под ногу.

Значит, не попал.

Семи перезарядил ружье. На этот раз он целился долго-долго. Зато когда выстрелил и подбежал к мишени, губы у него в счастливой улыбке растянулись чуть не до ушей.

Я понял, что выстрел был удачным, и тут же подумал: «Нельзя допустить, чтобы Семи в этом дело меня обскакал».

Я вышел из-за куста.

— Здорово, Семи.

Он вздрогнул от неожиданности.

— Здорово! Ты чего тут бродишь?

— Да так… — Мне не хотелось признаться, что я тоже пришел упражняться в стрельбе.

— Три выходных подряд прихожу сюда, стреляю, — вытирая пот со лба, сказал Семи.

— Я вот тоже надумал пострелять.

— Давай, — обрадовался Семи. — Жалко, ты свое ружье не прихватил.

— Со мной оно, вон за той березой стоит.

Я сходил за ружьем, и мы с Семи открыли пальбу. Стреляли и стоя, и с колена. Надо сказать, что Семи, натренировавшись, стрелял лучше меня. Мои пули частенько отправлялись «за молоком».

Домой мы пошли только тогда, когда начало темнеть.

— Ну, теперь Макар нас голыми руками не возьмет, — сказал Семи.

— Олена… — начал было я, но, перехватив сердитый взгляд Семи, осекся, вспомнив, как оба мы перед нею в прошлый раз осрамились.

В один из выходных дней за крайним в деревне амбаром собралось много людей.

Семи вразвалку подошел к дяде Макару:

— Здорово, дядя Макар!

Дядя Макар протянул было руку, но задержал ее и, поддразнивая Семи, проговорил как бы в раздумье:

— Уж и не знаю, как здороваться с тобою, ты ведь косорукий…

— Э-э, дядя Макар, ты это брось! — воскликнул Семи. — Я теперь каждую пулю точно в яблочко кладу. Хочешь, поспорим? — Он схватил протянутую руку дяди Макара, повернулся ко мне: — Разними! Мы с дядей Макаром спорим.

— Погодите, давайте будем соревноваться в стрельбе всей комсомольской ячейкой, — предложил я.

— Давайте! Давайте! — в один голос закричали парни.

И дядя Макар одобрил мое предложение. Я заметил, что на Семи он смотрел по-прежнему недоверчиво, в его глазах ясно читалось: «Какой из тебя стрелок!»

Ребята сбегали в красный уголок, принесли ружье. Гурьбой отправились к реке искать подходящее место. И дядя Макар с нами. Мы облепили его, как пчелы: нам интересно его послушать. Пока дошли до реки, дядя Макар успел рассказать, как партизанил, как белок добывал, как однажды свалил медведя, но урядник отнял у него охотничий трофей.

— Так жалко было отдавать — в голос ревел, да с урядником не поспоришь, — говорил дядя Макар и тяжко вздыхал. — Вы уж ничего этого не знаете…

За разговорами не заметили, как пришли на реку.

— Ну, стрелять так стрелять, — говорит дядя Макар.

Народу вокруг — чуть не вся деревня. Тут и ребятишки, и молодежь, и мужики, и бабы.

Мишень пристроили на крутом обрыве.

Решили, что каждый будет стрелять трижды, а премия достанется тому, кто ни разу не промахнется.

Ясное дело, всякому хочется занять первое место. Чувствую, у меня от волнения сердце так и колотится. Даже дядя Макар вроде бы волнуется. Один только Семи с виду совершенно спокоен.

— Начинайте, — сказал секретарь нашей комсомольской ячейки.

Вышел один парень. Из трех выстрелов только раз попал. За ним другой: этот и вовсе — что ни выстрел — мимо! Меня даже зло разобрало.

— Давайте, — говорю, — покажу, как надо.

Хоть сердце у меня прыгало, я все-таки справился с волнением. Первая моя пуля попала в яблочко. Вторая — тоже!

Гляжу, Олена прямо расцвела.

Тогда я и последнюю пулю положил точно в цель.

Дядя Макар ударил меня по плечу и сказал:

— Хвалю, парень!

Мне, конечно, приятно. Выходит, не зря я упражнялся в стрельбе. Верно говорит дядя Макар: придет время — умение хорошо стрелять пригодится.

После меня еще несколько парней брали ружье, но они стреляли неважно.

Подошла очередь Семи. Он смотрел уверенно, вид у него был бравый, фуражка лихо сдвинута на затылок.

Три выстрела сделал Семи — три раза угодил в яблочко.

— Семи, ты ли это? — удивился дядя Макар. — Глазам не верю!

И Олена смотрела на Семи с улыбкой.

Ну, а уж дядя Макар, само собой, не промазал.

Нам троим — дяде Макару, Семи и мне — вручили первые премии. Потом я и Семи признались, что каждый выходной учились стрелять в лесу.

— Давайте, ребята, организуем стрелковый кружок, — предложил дядя Макар, — чтобы каждый комсомолец нашей деревни был готов к защите Родины!

1935

Кедра Митрей

БЕРЕЗОВЫЙ СОК

Слаще меда ребятишкам березовый сок.

Каждую весну по слякоти и талой воде бегут они взапуски в рощу с топорами и туесками в руках. Выберут березу потолще, острым топором надсекут кору, загонят в ствол обломок серпа, к нему привяжут нитку. И дерево каплю за каплей точит в подставленный туесок свою густую прозрачную кровь…

Приближается весна. Снова побегут ребята за соком. Подумал я об этом, и припомнилась мне грустная повесть, которую я услышал от одной старой березы. Я хочу пересказать эту повесть вам, ребята.

«Выросла я на веселой солнечной поляне, — так начала свой рассказ старая береза. — Мне было лет десять или двенадцать, когда однажды на поляну пришли люди. С тех нор минуло полтора века, но я и сейчас помню тот страшный день. Мои глубокие корни люди обрубали топором, выдирали руками, били меня по стволу тяжелой колотушкой. Как мне было больно! Потом меня вместе с другими молодыми березками пересадили к большой дороге.

Земля там оказалась каменистой, я долго болела, пока мои корни прорастали вглубь. Некоторые мои подружки так и засохли молодыми. Другие, переболев, кое-как все же прижились на новом месте.

Чего только не насмотрелась я за то время, что стою здесь, у дороги! Если бы рассказать обо всем, мне пришлось бы без умолку говорить лет десять подряд…

В старину неподалеку отсюда стояла удмуртская деревня. Мимо нее гнали в Сибирь закованных в кандалы арестантов. Жильк-жильк! — гремели железные цепи, слышались стоны и заунывные песни.

В страхе ушли удмурты подальше от большака и в лесу поставили новую деревню. Но потом те, кто посмелее, стали возвращаться на прежнее место. С тех пор деревня постепенно разрастается и подбирается ко мне все ближе и ближе…

Было время, когда мимо меня возили в цареву казну сибирское золото. Что ни день, несколько саней, груженных золотом, проносилось со свистом по дороге. Несдобровать, бывало, встречному мужику, если не успеет он спрятаться в придорожный сугроб: изобьют кнутами до крови.

Проезжали тут и купеческие обозы с товарами на Ирбитскую ярмарку, в Москву из Сибири везли пушнину.

Немало злодеяний повидала я на своем веку. Вон в той низинке зарыто под елками не меньше десяти человек. Бывало, что и на моих ветвях вешали людей, — видишь, до сих пор раскачиваются на ветру обрывки истлевших веревок.

Помню, у моего ствола белые расстреляли фельдшера-удмурта за то, что он был большевиком. Когда белых прогнали, местные мужики похоронили его с почестями… Эх, всего и не перескажешь!

Я вижу, ты спешишь. Но подожди, послушай еще немного о моих невзгодах.

От удара колотушки моя кора лопнула, рана долго не заживала. Постепенно на ее месте образовался нарост. Когда он стал большим, какой-то прохожий — уж не знаю зачем — вырубил его, на стволе вновь открылась рана. В нее попадает вода, и мой ствол гниет заживо. Даже небольшой ветерок причиняет мне боль. Вот почему я постоянно вздыхаю и плачу.

А теперь взгляни на муравейник у моего комля. Однажды ехал но дороге богатый купец, вез золото, запрятанное в самоваре. Лихие люди убили купца; набитый золотом самовар зарыли в муравейник, а для того, чтобы потом отыскать его, сделали метку: с моего ствола содрали большой кусок коры. Ты, наверно, знаешь, что прежде у удмуртов был обычай: в ночь под страстной четверг ломать ветки можжевельника. И вот пришли сюда за можжевеловыми ветками братья — сыновья старого Камаша. Увидели они метку на моем стволе, догадались, что неспроста она сделана, разворошили муравейник и нашли самовар с золотом. Зажили братья богато, всем на зависть.