Анатомия призраков - Эндрю Тейлор

— Полагаю, в таком виде девица его не устроит?

— Что? Мертвая? — Он уставился на миссис Фиар.

— Я же сказала, она еще теплая.

— Ну конечно, не устроит.

— А он заметит?

— Господь всемогущий, мэм, да… наверняка заметит. Он не настолько далеко зашел. К тому же для них все веселье — в борьбе. Поверьте, именно этим они потом хвастают навеселе. Этим, да еще кровью на простыне.

— А вы уверены, что тут никак не изловчиться?

Иисус покачал головой.

— Борьбу изобразить невозможно. Да еще с таким-то лицом. Уверяю вас, ничего не выйдет.

Миссис Фиар потеребила кайму своей накидки.

— И что, вы скажете ему подождать?

— Ему неймется, мэм. Он не привык, чтобы ему прекословили. Его пыл не остудить барнуэлловской шлюхой, даже подвернись она нам в такой час. Когда вы отыщете замену?

— Через месяц, быть может. И все равно мне придется нелегко. Это не скоро забудут.

— Он стоит больше всех остальных, вместе взятых. Но я не могу ему сказать, что она умерла. Придется объявить, что она испугалась предстоящего и растворилась в ночи.

— Есть еще одно затруднение, — заметила миссис Фиар. — Что нам делать с… этим?

Иисус обернулся и снова посмотрел на белое тело на белой кровати.

Внезапно время помчалось вскачь. События принялись наступать друг другу на пятки в беспорядочной спешке. Снаружи раздался громкий голос и шаги. Ручка двери повернулась. Иисус рванулся к двери, чтобы удержать ее закрытой, но путь ему преградила кровать и мертвая девушка. Миссис Фиар с поразительной скоростью повернулась к источнику звука, но ее юбка зацепилась за угол стола, и дверь уже распахнулась, прежде чем она успела освободиться.

Фрэнк Олдершоу покачивался на пороге. Лицо его было красным, жилет — расстегнут.

— А, вот вы где, Филипп, — произнес он. — Я весь горю, ей-богу, не могу больше ждать.

Он заметил миссис Фиар, и ее неожиданное присутствие заставило его запнуться. Но он был слишком пьян, чтобы вовремя остановиться, и договорил умирающим шепотом:

— Ну и где же вы спрятали мою сладкую невинную крошку?

Тело было найдено в колледже Иерусалима утром в пятницу 17 февраля. Солнце еще только вставало. Сады колледжа были погружены в серый полумрак, который позволял различать общие очертания предметов, но скрывал подробности.

Мужчину, обнаружившего тело, звали Джон Флойд. Но все — порой даже собственная жена — именовали его Том Говнарь. Он был таким же бурым, как его прозвание, искатель ненужных безделушек, выброшенных воспоминаний и извергнутых секретов.

Колледж Иерусалима занимал восемь или девять акров земли. С трех сторон его окружала высокая кирпичная стена на средневековом фундаменте из бутового и тесаного камня, с четвертой — основные здания. Стены были увенчаны рядами шипов. Длинный пруд позади часовни изгибался к юго-востоку. Его питал ручей, который монахи много лет назад пропустили под стенами, задолго до того как возникла сама мысль о колледже Иерусалима. На дальней стороне пруда были разбиты Сад членов совета и Директорский сад. Большая часть города располагалась на некотором отдалении от беспорядочного нагромождения зданий колледжа.

Тишину нарушал лишь топот деревянных паттенов[1] Тома, надетых поверх башмаков, да перестук обитых железом колес его тачки по мощенной плитами дорожке. Он посещал четыре колледжа: Иисуса, Сиднея Сассекса, Иерусалима и Эммануила. Предпочитал трудиться зимой, поскольку ему платили за объем, а не время, а летом запах вынуждал его наносить визиты чаще. Том работал на отставного хлеботорговца, которого студенты называли торговцем дерьмом. Его хозяин извлекал скромный доход из продажи ученого навоза земледельцам и садоводам.

Этим утром Том успел так замерзнуть, что почти не чувствовал рук. Он только что опустошил уборную директора, что всегда было не самым приятным делом, и покатил тачку по мощеной дорожке вдоль задворок Директорского дома, оказавшегося на удивление продуктивным. Дорожка вела к калитке, которую главный привратник, мистер Мепал, только что отпер для Тома, а затем пересекала Длинный пруд по замысловатому деревянному мостику. Колеса тачки грохотали по деревянным планкам, как приглушенный гром. Том повернул налево к маленькой кабинке для домработниц, которая скромно приткнулась на дальней стороне садов колледжа.

Тропинка бежала рядом с прудом в тени огромного дерева. В сгустившемся мраке под ветвями Том поскользнулся на замерзшей луже. Он упал, растянувшись на камнях во весь рост. Тачка перевернулась на покрытую инеем траву и вывалила на берег, по меньшей мере, половину своего вонючего груза. Лопата, которая балансировала наверху кучи, соскользнула в воду.

Задыхаясь от холода, Том выправил тележку. Ему придется по возможности убрать грязь и надеяться на чудо — что дождь смоет остальное, прежде чем кто-либо заметит. Но лопата утонула в пруду, а без нее он ничего не мог поделать. Несомненно, вода у берега не слишком глубокая? Он снял свое коричневое пальто, закатал рукава рубашки выше тощих заостренных локтей и уже собирался погрузить руку в воду, когда заметил большой темный предмет, который плавал среди осколков тонкого льда в ярде или двух от берега.

Сначала Том решил, что в пруд упала простыня или рубашка, поскольку восточный ветер разгулялся в последние дни и его порывы часто были свирепыми. В следующее мгновение ему в голову пришла более интересная мысль, а именно, что плавающий предмет — плащ или мантия, сброшенная гулякой во время какой-нибудь пьяной выходки прошлым вечером. Он не раз выуживал шапочки и мантии из выгребных ям и либо возвращал их владельцам, либо продавал торговцу подержанной университетской формой.

Том Говнарь сунул правую руку в ледяную воду. Захныкал, когда холод обжег его. К счастью, пальцы сомкнулись на черенке лопаты. Все это время мысли были отчасти заняты риском столкнуться с мстительной злобой Мепала, если тот обнаружит, что случилось; риском, который рос с каждой минутой промедления.

Небо постепенно бледнело, но проклятое дерево загораживало свет. Том выпрямился и уставился на предмет в воде. Если это плащ или мантия, в нем таится возможность неплохо заработать.

Он взял лопату в другую руку, низко наклонился над прудом и протянул руку к предмету, который лежал сразу под колеблющейся поверхностью. Вода перехлестнула через край паттена и просочилась в потрескавшийся башмак под ним. Том попытался подцепить тень лопатой, но она ускользнула. Он наклонился чуть дальше. Паттен поехал по илу.

Том Говнарь с визгом шлепнулся навзничь. Холод ударил его, точно ломом. Он открыл рот, чтобы заорать, и наглотался прудовой воды. Его ноги трепыхались в поисках дна. Водоросли обвили лодыжки. Он не мог дышать. Он молотил руками во все стороны. Ему позарез нужно было удержаться на плаву, за что-нибудь уцепиться. Когда он снова начал тонуть, пальцы правой руки сомкнулись на пучке гнилых веточек, внутри которых еще прощупывалась жесткая сердцевина. В тот же миг ноги погрузились в ил, который принял его в объятия, затягивая все глубже и глубже.

Он не сознавал, что вопит. К этому моменту Том Говнарь уже ни о чем не думал и почти ничего не чувствовал. Но задолго до того, как обнаружил, что именно держит, он понял: в том, что обвилось вокруг его пальцев, нет ни капли жизни. Он знал, что коснулся мертвечины.

2

Другой город, другая водная гладь.

Лучше всего дом на Темзе запомнился Джону Холдсворту светом. Бледный и мерцающий, он заполнял выходящие на реку комнаты с утра и до вечера. Дом был пятой стихией, повисшей где-то между воздухом, водой и неярким огнем.

Джорджи считал, что это вовсе не свет, а призрачная вода, и порой ему мерещились тени, которые колебались и мерцали на стенах. Однажды он поднял весь дом дикими криками, утверждая, что утонувший матрос лихтера[2] с близлежащей Козьей пристани явился, чтобы утащить его на дно реки. Позже Холдсворт решил, что утопленник был провозвестником будущего, своего рода прелюдией, ведь утопление пронизывало водянистой нитью всю эту печальную историю.

В ноябре 1785-го Джорджи поскользнулся на замерзшей луже, когда играл у Козьей пристани. Пытаясь встать, он споткнулся о канат, привязанный к швартовой тумбе. Мария, его мать, все видела; видела, как мальчик свалился с пристани. Только что он был здесь, бойкий верещащий малыш. И вот он исчез.

Был прилив, и он упал в воду, ударившись головой о борт угольной баржи. Возможно, его убил именно удар по голове. Но погода в тот день стояла суровая. Тяжело нагруженная баржа покачивалась и вздымалась у края пристани, и прошло не менее десяти минут, прежде чем ребенка достали из воды. Так что сложно было сказать, отчего он умер. Его тело размололо между пристанью и баржей. Оно было ужасно изуродовано. Но вполне возможно, что Джорджи утонул до этого. Узнать точно невозможно.