Сказание о Мануэле. Том 1 - Джеймс Кейбелл

— Но, Мануэль, зачем вообще нужно ее лепить?

— Потому что, сударь, моя мать всегда страшно хотела, чтобы я представлял в этом мире значительную фигуру, и, когда она умирала, я пообещал ей, что сделаю это, и тогда она наложила на меня гейс.

— О, разумеется! Но ты уверен, что она имела в виду именно этого истукана?

— Да, ибо я часто слышал ее слова, пока рос, и она хотела, чтоб я сделал все возможное, чтобы люди увидели великолепного и восхитительного во всех отношениях молодого человека. Поэтому необходимо, чтобы я создал статую молодого человека, ибо моя мать не из здешних краев, а из Ат — Клиата, и она наложила на меня гейс…

— Да — да, ты упоминал этот самый гейс, и мне интересно, что такое этот гейс.

— Вы могли бы назвать это долгом или обязательством, сударь, только он особенно сильный, непомерный и тайный: им пользуются Фирболги.

Незнакомец теперь перевел взгляд со статуи на Мануэля и задумался над вопросом (который позднее поставит в тупик множество людей), мог ли еще кто — нибудь быть так прост, каким казался Мануэль. Мануэль в двадцать лет еще не был тем великаном, которым стал потом. Но он уже был настолько высоким, что лишь немногие доставали ему до плеча, притом приятной наружности, с тонкими чертами лица, русыми волосами, небольшой головой, ясными светло — голубыми глазами и грудью жеребца; его левая бровь странным образом была опущена вниз, и многим казалось, что этот огромный молодой человек при всей своей простоте лукаво подмигивает.

В целом незнакомец нашел этого молодого свинопаса довольно двусмысленным и, кроме того, заметил в облике Мануэля еще одну любопытную деталь.

— Так из — за этого гейса, — спросил незнакомец, — у тебя из шевелюры выстрижен большой клок?

В тот же миг лицо Мануэля стало мрачным.

— Нет, — сказал он, — это не имеет отношения к гейсу, и не будем об этом говорить.

— Странный ты парень, раз взял на свою голову такое обязательство, срезал с головы почти половину волос и имеешь в голове такие фантазии. И хотя, слушаясь матери, не наделаешь большого вреда, я удивляюсь, Мануэль, что ты валяешься тут на болоте среди свиней и отдаешь молодость этому пугалу и стоячей воде, когда у тебя впереди такое интересное приключение, когда Норны, прядя нить твоей жизни, предсказывают тебе великие подвиги.

— Ха, да будет славен Господь, сударь, но что это за приключение?

— Приключение состоит в том, что дочь графа Арнейского похитил некий волшебник, и этот высокородный граф Деметрий сулит несметные богатства, земли и руку девушки в придачу тому молодцу, который вернет ему любимую дочь.

— Я слыхал разговоры об этом на кухне Арнейского замка, куда продаю поросят. Но какое до этого дело свинопасу?

— Мой мальчик, сейчас ты свинопас, дремлющий на солнце, так же как вчера был младенцем, кричащим в колыбели, но завтра ты не будешь ни тем, ни другим, если есть хоть какая — нибудь правда в словах Норн, шушукающихся под своим ясенем.

По — видимому, Мануэль покорился неизбежному. Он наклонил свою белобрысую голову и торжественно сказал:

— Честь и хвала Урд, Верданди и Скульд! Если мне предписано стать спасителем дочери графа Арнейского, глупо спорить с Норнами. Скажите же мне, как зовут этого проклятого волшебника и как добраться до него, чтоб отрубить его мерзкую голову?

— О нем говорят как о Мирамоне Ллуагоре, повелителе девяти снов и князе семи безумий. Он живет в сказочном великолепии на вершине серой горы Врейдекс, где изобретает всяческие иллюзии и, в частности, создает человеческие сновидения.

— Да, на кухне Арнейского замка говорят о Мирамоне и такое. И никто на кухне не отрицал, что этот самый Мирамон — опасная личность.

— Он самый хитрый из волшебников. Никто не может ему противостоять, и никто не может миновать ужасных змеев, поставленных Мирамоном для охраны серых склонов Врейдекса, если только человек не вооружен убийственным мечом Фламбержем, который висит у меня здесь, в этих синих ножнах.

— Что ж, тогда графскую дочь должны освободить вы.

— Нет, это не пойдет, потому что в жизни героя слишком много суматохи, схваток и кровопролитий, а мне это не подходит — ведь я миролюбивый человек. Кроме того, герою, который спасет госпожу Жизель, отдадут ее руку, а поскольку у меня уже есть одна жена, я знаю, что от двух жен будет только вдвое больше скандалов и все, а мне это не подходит — ведь я человек миролюбивый. Поэтому думаю, что лучше тебе взять меч и пуститься в приключение.

— В общем — то, — сказал Мануэль, — иметь под боком богатства, земли и красавицу жену лучше, чем стадо свиней.

Словом, Мануэль опоясался заколдованными ножнами, а заколдованным мечом он с грустью порубил на куски глиняную статую, которую так и не довел до совершенства. Затем Мануэль вложил Фламберж в ножны и прокричал свиньям слова прощания.

— Я никогда не вернусь к тебе, мое стадо, потому что, на худой конец, лучше доблестно умереть, чем проспать всю свою молодость. У человека лишь одна жизнь. Поэтому я покидаю вас, мои свинюшки, чтоб добыть себе красавицу жену, много богатств и свободу и исполнить волю моей матушки. А когда мой гейс будет с меня снят, я не вернусь к вам, мои хрюшки, а отправлюсь путешествовать и дойду до самого края земли, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить, покуда жив. Ибо после этого не я буду оценивать, но меня: ведь, как говорят, человек, которого покинула жизнь, не годится, в отличие от вас, даже на хорошую ветчину.

— Такого красноречия для свиней, — говорит незнакомец, — больше чем достаточно, и похоже, это им понравилось. Но нет ли какой — нибудь девушки, с которой ты хотел бы попрощаться не только на словах?

— Нет, сначала я подумал, что попрощаюсь с Сускинд, которая иногда благоволила ко мне в своем сумрачном лесу, но, поразмыслив, решил этого не делать. Сускинд, вероятно, разревется и потребует обещаний вечной верности или, что еще хуже, охладит мой пыл, с которым я устремился вперед к завоеванию богатств и прелестной дочери графа Арнейского.

— Вижу, ты, мой юный Мануэль, странный малый, хладнокровный и откровенный, и зайдешь далеко — неважно, в добре или зле!

— Я не разбираюсь в добре и зле. Но я — Мануэль, и я буду следовать своим помыслам и своим желаниям.

— И, определенно, не менее странно, что ты говоришь так, — ибо, как все знают, это была любимая поговорка твоего тезки, знаменитого графа Мануэля, который совсем недавно умер на Юге.

На это юный свинопас с серьезным видом кивнул:

— Я должен воспринять этот знак, сударь. Очевидно, как я это понимаю, мой благородный тезка уступил мне дорогу для того, чтобы я смог пойти гораздо дальше его.