Квинт Лициний 2 - Михаил Королюк

Обреченно зажмурился, готовясь, и подтянул понимание. Сначала в виски привычно включилось басовито нарастающее гуденье, какое бывает у закипающей воды, а затем вкрутило по остренькому шурупу. Переждал с минуту, бездумно глядя в окно, пока острота боли не сменилась неприятной, но терпимой ноющей нотой, и вновь начал вчитываться.

Так… "В нормальном пространстве всякие два дизъюнктные замкнутые множества функционально отделимы". Ну, для евклидова пространства это понятно даже на интуитивном уровне… Действительно, для любых двух замкнутых не пересекающихся множеств существует поверхность, разделяющая пространство на две не пересекающиеся части так, что каждое множество целиком принадлежит одной из этих частей. А вот в функциональных пространствах, банаховом или Гилберта, гарантировать отделимость произвольных множеств нельзя, надо разбираться в каждом частном случае…

Хватило меня минут на двадцать пять, за которые я успел понять доказательство леммы Урысона и восхититься изяществом логики, а затем пришла расплата. Сначала по восходящей заныло в висках, потом как будто плеснули кипятком на теменные доли, под кость, прямо на серое вещество, и из левой ноздри закапала кровь.

— Да чтоб тебя… — пробормотал я расстроено, успев, однако, подставить предусмотрительно вынутый из кармана носовой платок.

Опыт – великое дело. За лето я приноровился и теперь обычно могу вовремя остановиться, до наступления расплаты, но уж больно красивые перспективы приоткрылись мне с этой индуктивной размерностью… Не удержался, теперь опять хлюпай носом.

Я запрокинул голову, старательно не встречаясь взглядом с обеспокоенной старушкой напротив:

— Все в порядке… У меня так иногда бывает, сейчас пройдет.

Бывает, да, бывает… Да почти каждый раз так.

Барьер оказался неожиданно высок, и уровни абстракций, на которые выходят даже студенты матмеха, даются тяжело. Хорошо, что я предусмотрительно начал подтягивать понимания постепенно, начиная с крепких старшекурсников. И даже это оказалось далеко не просто. А попробуй я накинуть на себя кальку с какого-нибудь современного математического гения, то, возможно, уже пускал бы слюни в специализированном заведении. И вдвойне хорошо, что прокачка моих способностей все-таки идет.

Идет, понемногу, но идет. Кое-какие направления за первые два курса я уже способен осознавать самостоятельно, даже без брейнсерфинга. И на сложные темы меня теперь хватает дольше…

Я отнял платок от носа, проверяя. Течь перестало, но где-то в глубине ноздри на вдохе мягко колыхался чуть схватившийся кровяной сгусток, грозя новым потоком. Пошарил по нагрудному карману, ища заначенный клок ваты, и ликвидировал опасность затычкой.

Если бы раскачка моей способности к математике не шла, пришлось бы искать какой-то другой план. Ну, как план… Это, собственно, и не план, а так – направление. Закладка фундамента под будущее. В любом случае пригодится.

Действуя только из-за кулис, страну от сваливания в штопор не спасти. Послезнание истории скоро закончится – еще года три, и неизбежно пойдут заметные отклонения. Конечно, у меня и тогда останется немало козырей: научно-техническая информация, понимание социальных трендов и, самое главное, люди – те, которые в тот раз не скурвились. Но этого может и не хватить. Придется как-то выходить на политическую сцену самому, и маска математического гения может тут сработать как первая ступень ракеты, вытолкнуть меня на старте повыше. Если смогу сыграть эту роль. Если мозги позволят…

Вагон немного качнуло на легком повороте левее, колеса застучали на стрелках, колеи стали ветвиться – Бологое. Я убрал платок в карман, книгу в сумку и потянулся на полку за чехлом. Осторожно, главное – осторожно… Сегодня я должен кинуть под колесо Истории первый по-настоящему увесистый булыжник, направив ее по совершенно новой траектории. Главное – чтоб рука не дрогнула.

Тот же день, вечер

Москва, Ленинградский вокзал

В Москве, несмотря на вечер, было как в бане: жара за тридцать и парило после недавнего ливня. Именно из-за необычайной жары через три дня полыхнет в американском посольстве – проводка не справится с нагрузкой от кондиционеров и аппаратуры прослушивания.

Я ухмыльнулся: "надеюсь, "энтомологи" Андропова готовы. Может быть даже на обратном пути пройдусь мимо, полюбуюсь".

На вокзале было людно и суетно, под крышей неумолчный шум – конец августа.

Я пробирался, оглядываясь, узнавая и не узнавая одновременно. На удивление новый и достаточно чистый асфальт. Нет бомжей. Нет чемоданов на колесиках. Размякшие вафельные стаканчики в руках девчонок. Короткие цветастые платья до середины бедер… Заглядевшись, я чуть не врезался в дедка-носильщика, толкающего тележку с чемоданами.

На выходе из здания, на Комсомольской площади, в три ряда терпеливо ждали седоков светло-оливковые "Волги" с шашечками на боку; вдоль Казанского неторопливо дребезжал желто-красный трамвайчик. Справа, за мостом, было просторно – там еще не встали корпуса международных банков. И, конечно, нет проспекта Сахарова.

"Интересно, — удивленно мотнул я головой, — и кому это пришла в голову светлая мысль отгрызть от улицы Маши Порываевой большой кус в пользу этого диссидента? Тот здесь и не бывал. А Маша на этом пятачке выросла. Отсюда ушла добровольцем в ополчение, в разведку. А, когда автомат палача-эссесовца плюнул свинцом – в вечность. Это ж каким надо было быть ушлепком, что б переименовывать такую улицу…"

Свернул налево, к метро. Шел, и старался бездумно скользить взглядом. Красно-белые телефон-автоматы. Видно, что недавно освежали покраску. А вот бело-синий троллейбус с зализанными по моде шестидесятых углами слегка облупился уже. Чистильщик обуви сидит в своей будке за витринными стеклами как в аквариуме. Люди читают газеты на стендах. Очередь к бочке с квасом… Выпить, что ли?

Несмотря на жару, нутро мерзко холодило ощущением провала. Я и не нашел достойного выхода. Теперь буду расплачиваться за это жизнями не самых плохих людей…

У ряда аппаратов для размена серебра на пятачки я остановился и, под непрерывный звон высыпающихся в лотки монет, предпринял очередную мучительную попытку найти спасительную идею без крови. Или, хотя бы, без такой крови.

Никак… Ничего…

Ну, что ж… Я знал, что будет непросто и готовился к этому.

Вдохнул, выдохнул и поднял первый щит – вот шевелится, скрипя обломками зубов, подвешенный под проклятым афганским небом "красный тюльпан". Раз. Кол, и плачет кровью из пустых глазниц плененный шурави. Два. Нецелованный мальчишка-спинальник с надеждой спрашивает у врача: "Меня вылечат"? Три. Поседевшие матери. Четыре. Поток героина. Пять.