Александрия - Дмитрий Барчук

– Полноте, Михаил Аркадьевич, не стоит каждый допрос принимать так близко к сердцу! За пятнадцать месяцев пора бы привыкнуть к этим процедурам. Ну вот, лицо у вас уже не такое красное. Поднимайтесь, чайку попьем, – зовет меня Редактор.

– Все ваши проблемы, дорогой мой, начались после того, как вы захотели стать царем. Вам, Михаил Аркадьевич, действительно посчастливилось поймать золотую рыбку. Захотели стать банкиром – пожалуйста. Нефтяным магнатом – милости просим. Но вам этого оказалось мало. Вы, как глупая старуха из сказки, возжелали трона владыки морского, и чтобы сама золотая рыбка служила вам на посылках. Взбунтовалось синее море, рыбка хвостиком махнула, и вот, извольте, перед вами – старая изба и разбитое корыто.

Редактор отхлебнул из красной пластмассовой кружки со знаком Близнецов. Я тоже сделал глоток, но тут же обжегся.

Почему я слушаю этого человека? Наверняка он подсадная утка и работает на следствие. Просто ему отведена такая роль – мудреца, философа, самого ставшего жертвой обстоятельств и смирившегося с ними. Ему уже все по фигу. И этим своим нигилизмом, пораженчеством он, по замыслу людей, посадивших его сюда, должен заразить и меня. Что ж, поборемся. Схватка с достойным противником всегда увлекательна. Но как он пьет такой кипяток?!

– Я не мог поступить иначе. Меня вела судьба, – тихо произношу я.

Редактор чешет грязными пальцами свой заросший щетиной двойной подбородок и говорит:

– Вы, батенька, прямо Наполеона цитируете. И все-таки до меня никак не доходит, какого черта вы, умный человек, полезли на рожон? Инстинкт самосохранения совсем утратили. Объявили на всю страну, что будете на следующих выборах баллотироваться на пост Президента. Свою фракцию в Думе решили создать. Посадив в тюрьму вашего друга, вам прозрачно намекнули – угомонитесь. А вы дальше в бутылку полезли. Перед телекамерами красовались: «Если хотят посадить, пусть сажают. Я все равно из России никуда не уеду». Вот вас и посадили. И правильно сделали. Сами напросились.

Я настолько вымотан допросом, что нет сил с ним спорить. И все же возражаю:

– Во всем мире у власти стоят богатые и влиятельные люди. Я был одним из них. Беда России в том, что у нас приходят во власть, чтобы кормиться, а не служить отечеству, как в других странах.

– Дорогой мой, а готовы ли вы заплатить страшную цену за входной билет в этот клуб избранных? Вы думаете, что ваших миллиардов долларов на это хватит? Нет, власть стоит еще крови. Самых близких и родных людей. Способны ли вы, как Петр Первый, замучить пытками собственного сына – царевича Алексея, как Екатерина, обречь на смерть своего супруга – Петра Третьего, как Александр Первый, стать отцеубийцей?!

Я молчу. Мне нечего сказать. А Редактор тем временем продолжает:

– Хотя последний пример, с Александром, нетипичен для царей. Он, пожалуй, единственный из Романовых нашел в себе мужество сполна искупить свой грех…

Дети отвечают за грехи отцов. В этом я с Редактором полностью согласен. Жизнь моих предков в обозримом для меня прошлом – тому подтверждение.

Мой дед Яков Иванович Ланский был настоящим барчуком. Его мать происходила из семейства мелкопоместных шляхтичей Синецких, сосланных в Сибирь еще в девятнадцатом веке за связь с польскими повстанцами. На поселении в таежном городе Томске молодая полька познакомилась с моим прадедом, ссыльным князем Ланским, приняла православие и родила в законном браке десять детей.

Бабушка, потомственная кержачка, вышла замуж за деда убегом, вопреки родительской воле. Ее семья была не такой многодетной, но более зажиточной. Не один век занимались Коршуновы извозом по глухим сибирским дорогам. Бабушкина мама, моя прабабка, даже училась в Петербурге в Смольном институте благородных девиц, путешествовала за границей. Бывала в Париже и Венеции. Под старость лет сетовала, что Венеция скоро уйдет под воду, и внучка Катенька не сможет увидеть это чудо.

Она ошибалась. Моей маме довелось прокатиться на гондоле по Большому каналу, а еще проехать по всей Италии и почти по всей Европе. Вот только во Францию я боюсь ее отпускать. Уж слишком часто она повторяет фразу «Увидеть Париж и умереть». Я хочу, чтобы моя мама жила долго. Пока живы родители, и собственная смерть кажется далекой, поэтому и верится в нее с трудом.

Дед Яков был личностью неординарной. Четырнадцати лет от роду он сбежал из дома на золотые прииски в Якутию. Вернулся уже возмужавшим молодым человеком, да еще и с золотишком. Всем девяти сестрам справил приданое и выдал их замуж. А вскоре и сам обзавелся семьей. Украл красавицу Машу с коршуновской заимки и привез ее в родительский дом. Даже в сельсовете брак не успели зарегистрировать, как деда призвали в Красную армию. Вначале был Халхин-Гол, потом финская кампания. Меньше года пожил Яша Ланский с молодой женой, как грянула Великая Отечественная война. Дед ушел на фронт, а через месяц бабушка родила мою маму.

Дочку ему довелось увидеть лишь через пять лет, когда после тяжелейшего ранения в Восточной Пруссии, уже после победы, дед вернулся домой весной 1946‑го. А к концу года семья еще увеличилась сразу на двух девок – Сашу и Раю.

Воевал дед в артиллерии. За его плечами Сталинградская битва, Курская дуга, освобождение Крыма. Два ордена – Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Медалей не счесть. Все боевые награды он подарил мне – своему первому внуку. В четыре года мне сшили китель, и я навесил на него все дедовские регалии. Если кто-нибудь из взрослых спрашивал меня, кем я хочу стать, когда вырасту, я с важным видом отвечал: «Генералиссимусом!» Все дедовские награды, даже ордена, я растерял. Впрочем, дед и не сильно ими тогда дорожил. Он четверть века праздновал победу.

Из дедовского поселка ушли на войну восемнадцать мужиков, а вернулись всего двое. В окрестных деревнях процент выживших был приблизительно таким же. И хотя дед ни дня не просидел за школьной партой, читал с трудом, а писал и того хуже, его вскоре по возвращении с фронта назначили председателем местного колхоза. Герой, фронтовик был просто обязан занимать руководящую должность. Только вот свои новые обязанности дед истолковал по-своему.

Ему выдали персональную бричку и гнедого жеребца. Колхоз был большой, много приходилось ездить, ночевать в отдаленных деревнях. У деда в каждом отделении была своя жена, а иногда и несколько. Благо на мужиков тогда был спрос особый. Да и трудно было устоять крестьянкам перед таким красавцем. В кителе, перетянутом кожаным армейским ремнем с блестящей пряжкой, широких галифе и скрипучих хромовых сапогах, с русой гривой вьющихся волос, зачесанных назад, на двуколке, запряженной гнедым жеребцом, он, наверняка, был неотразим.

Особенно выделял дед счетовода Лушку. Тридцатилетняя вдова была не промах выпить и погулять. Однажды дед с ней напился самогона в конторе и притащил ее домой. Девчонки спали на печи, а мама моя не спала и подглядывала. Пьяный папаша завалился с любовницей на кровать, а бабушку заставил стаскивать с себя сапоги. Она не выдержала такого издевательства, достала из кладовки скипидар и выплеснула на Лушку. Та завизжала благим матом и голышом выскочила на улицу. Дед расхохотался и скоро заснул. А бабушка пошла в сарай, накинула веревку на стропило, затянула петлю и удавилась. Спасибо маме, она вовремя позвала соседей, бабушку успели откачать.

А в зиму 53‑го, в аккурат под новый год, дом Ланских подожгли. Кто-то из рогатых мужей не выдержал и пустил деду «красного петуха». До весны погорельцы перекантовались у родственников, а с первым теплом двинулись в более обжитые края, в Воронежскую область, к боевым друзьям деда. Но не прижились там сибиряки. Деду местные жители не пришлись по душе, прижимистые, скрытные, не то что в Сибири. Ни выпить не с кем, ни закусить. И рванул он с семьей по осени обратно за Урал. Только не в родные края. Там все равно жить негде было, да и врагов из обиженных им мужей было много. А чуть южнее, в Северный Казахстан, в Семипалатинск, к двоюродному брату жены. Устроился на работу завхозом в индустриальный техникум. Купили половину дома. Девчонки пошли в школу. Жена тоже нашла работу – сторожем в облпотребсоюзе. Зимой дед имел еще халтуру: подшивал знакомым валенки. Жили, конечно, бедно, но на еду и деду на водку денег хватало.

На шестидесятом году жизни ветеран войны стал резко терять зрение. Ему сделали две операции, и врачи предупредили, что если не сменит образ жизни, ослепнет совсем. И он в один день завязал и с питьем, и с куревом. Растолстел, стал важным и скупым, заказал орденские планки и надевал их по праздникам или когда ходил в собес по поводу пенсии. Только шесть лет прожила бабушка с трезвым мужем. Она умерла от инсульта в день своего рождения. Ей исполнился всего 61 год.