Ночь с ангелом - Владимир Кунин

Впрочем, все так мог бы сказать мой герой, которого я выдумал бы, пришпилив ему кусочки собственной жизнишки – такой путаной и разнообразной, что ему, этому засранцу при кинематографе, и не снилось.

Вот что мог бы сказать мой герой! Но не я…

Скорее всего я очень постарел и теперь вынужден передоверять защиту собственной чести и всего, что мне дорого, – своим героям. Мною же придуманным персонажам. И когда они совершают то, что еще двадцать лет назад я с наслаждением сделал бы сам, я успокаиваюсь.

…Мы тепло и по-дружески распрощались с моим будущим издателем у вагона, и я пообещал ему, что вернусь в Москву дня через три-четыре, чтобы улететь в свой последний «Дом творчества» – в Мюнхен. Билет на самолет был «Мюнхен – Москва – Мюнхен».

– Отлично, – сказал мне издатель. – А мы за это время подумаем – не издать ли нам все, что у вас было написано раньше? Томика на четыре наберется?

– Со сценариями – запросто, – ответил я. – И на шесть наберется.

– Вот и ладненько, – сказал издатель. – А вы за это время прикиньте, что бы вы сами хотели увидеть в этих томиках… Набросайте на бумажечке и перед выездом из Питера позвоните мне. Мы вас встретим и отвезем в Шереметьево. О'кей?

– Найн проблем! – рассмеялся я. – В смысле – нет вопросов.

И подумал, что за мои «шестьдесят миллионов лет» не все сдвинулось со своих мест в худшую сторону. Пока что «употреблять» меня никто и не собирался. Наоборот. Не хрена было меня запугивать!

Ах, как давно я не ездил в «Стреле»… Все самолетами, самолетами. И все реже в «прошлое». Все чаще в неведомое. Несколько месяцев тому назад даже на Гавайских островах побывал! Гонолулу, Вайкики, Пёрл-Харбор… Одни названия чего стоят!

Это очень смешно, когда невероятные, фантастические детские мечты и грезы начинают сбываться после семидесяти…

Я отдал билет проводнику, прошел в свое двухместное купе, бросил дорожную сумку на постель и по старинной привычке вышел на перрон – авось встречу кого-нибудь из знакомых. Раньше это был почти беспроигрышный вариант. Раньше, когда я постоянно жил в Ленинграде и мои книжки издавались в Москве, а из моих сценариев на «Мосфильме» делалось кино, мне чуть ли не еженедельно приходилось мотаться из Ленинграда в Москву и обратно.

Но наверное, за последние полтора десятка лет все и впрямь чуточку исказилось и слегка сдвинулось со своих исконно привычных мест.

Вероятно, своими поспешными и грустными перемещениями из одной точки земного шара в другую мы впопыхах невольно на что-то наступаем и нечаянно разрушаем нечто очень важное для нормальной эволюции этого самого мира. Как у Брэдбери.

Не было на перроне ни одного знакомого лица.

Ни московских актеров, едущих сниматься в Ленинград, ни ленинградских – возвращающихся после съемок в Москве домой.

Не увидел я никого из надменно-обиженных питерских литераторов, не узрел раскованно-победительных московских полупровинциальных драматургов, никого из знакомых хроникеров…

Никто не крикнул мне на ходу, как это бывало раньше:

– Привет, старик! Мы в восьмом вагоне. Тронемся – заходи!…

Черт меня возьми… Неужели я тоже где-то второпях придушил невинного мотылька? Но где и когда я мог оступиться и на мгновение сойти с тропы?!

Еще несколько минут я покрутился на перроне, перекинулся с проводником какими-то беспомощными и стертыми словечками о погоде, зачем-то мелочно втиснул, что «у нас в Мюнхене ужасный климат…», и, проклиная себя за эту фразу, которая не произвела на проводника никакого впечатления, вернулся в вагон.

И, не скрою, с большим удивлением обнаружил соседа в своем купе. Удивился я не тому, что у меня вдруг оказался сосед – купе было двухместным, и я не мог не ожидать дополнительного вселения, – а тому (и в этом я мог бы поклясться), что за то время, пока я вяло болтал с проводником, безуспешно и тщетно вглядываясь в перронную суету, в наш вагон никто не входил.

Хотя вполне вероятно, что мой сосед мог сесть в вагон раньше меня. Но тогда – где он был? Туалеты исключены – до отправления поезда они заперты. И вообще мне казалось, что я явился к вагону первым. Во всяком случае, к моему приходу все купе были еще пустыми с распахнутыми дверями. Забавненько…

А может быть, я сам, в своем неукротимом желании увидеть на перроне кого-нибудь из своей прошлой жизни, был недостаточно внимателен и не заметил, как этот высокий и модный паренек вселился в наш вагон.

Было ему лет двадцать пять – двадцать восемь. Слегка вьющиеся длинные светлые волосы почти доставали до широких плеч модного и дорогого пиджака. Он вообще был одет с хорошим вкусом, без карикатурного перебора – всяких там золотых цепей, перстней, крестов, сережек и могендовидов. Все было в меру и очень даже недешево: от мягких итальянских мокасин «Марко» до рубашечки фирмы «Дизель».

Как только я появился в дверях купе, он тут же встал и приветливо поклонился.

– Добрый вечер, – мягким, приглушенным голосом сказал он мне и улыбнулся.

– Здравствуйте, здравствуйте! – весело ответил я ему. – Свято был убежден, что моим соседом окажется какой-нибудь генерал штабного разлива. Когда-то в «Стреле» мне очень везло на таких генералов.

Парень ухмыльнулся и пояснил:

– В настоящий момент Министерством обороны планируется большое генеральское увольнение. И все наши доблестные ребята генералы затаились, чтобы не привлекать к себе внимания и не оказаться в Чечне или списках сокращения высшего командного состава.

– Ах вон оно что… – пробормотал я, с трудом нашаривая в дорожной сумке бутылку «Бифитера». – Интересненько.

– Но если вы того желаете, я могу моментально прошвырнуться по вагонам, отыскать вам генерала и тут же поменяться с ним местами. Чтобы, как говорится, не разрушать ваши давние привычки ездить в купе с генералами.

– Ну уж дудки! – возразил я. – Максимум, что вы можете себе позволить, – это прошвырнуться к проводнику и попросить у него два стакана. Как говорится, «а у нас с собой было…».

И я торжественно водрузил на столик бутылку с джином.

Парень внимательно посмотрел на меня, снова улыбнулся и как-то пугающе грациозно, я бы даже сказал излишне женственно, проскользнул мимо меня в вагонный коридор.

Мне тут же вспомнилась смешная дурацкая фраза из какого-то газетного объявления: «Интим не предлагать!»

О черт! Неужели голубой?! Жаль. Очень жаль. Уж больно хороший образец настоящего мужика – сильные мускулистые руки, могучая шея, большие ладони с широкими запястьями. В нем просто угадывалась поразительная телесная мощь! Вот только эти светленькие вьющиеся волосики, чуть длиннее, чем следовало бы для такого спортивного парня… Да широко расставленные голубые девичьи глаза с детскими длинными ресницами… И голос с удивительно странными модуляциями… Мягкими, обволакивающими… Даже тогда, когда в нем слышались откровенно ироничные интонации.

Я посмотрел на часы. Было ровно одиннадцать пятьдесят пять. Без единого рывка, без малейшего перелязга буферных сцепок опустевший перрон с редкими провожающими и осиротевшими носильщиками тихо поплыл назад к Москве…

И тут же в дверях купе возник мой сосед в модных шмоточках. В одной руке он держал железный подстаканник, знакомый мне еще со времен Народного Комиссариата путей сообщения. В него был вставлен тонкий стакан с горячим чаем. В другой руке парень держал второй стакан, без чая и без подстаканника.

– Как понимаете, ни льда, ни тоника достать не удалось, – сказал он.

Я вопросительно посмотрел на пустой стакан, выразительно перевел взгляд на стакан с чаем и поднял глаза на парня.

– Не пью-с, – ответил парень на мою пантомиму. – Я, с вашего разрешения, чайку. Не возражаете?

– Сейчас вы скажете, что еще и не курите, – убежденно произнес я и налил себе полстакана джина.

– Не курю, – ответил парень и очень по-женски откинул волосы со лба.

«Точно! Голубенький… Такой превосходный образец молодого самца и… педик!… Ну надо же!»

Парень весело рассмеялся:

– Да нет же. Я совершенно нормальной ориентации. Не пугайтесь.

Для того чтобы прийти в себя, мне пришлось одним глотком махануть все содержимое стакана и тут же налить себе еще столько же. Я перевел дух и ошарашенно уставился на своего соседа:

– Батюшки светы!… Что творится?! Чтение мыслей на расстоянии?! Это у вас наследственное или благоприобретенное?

– Понятия не имею.

– Вы из цирка?

– Нет.

– Эстрада?

– Ни к тому, ни к другому я не имею никакого отношения.

– О черт… – Я попытался поднести стакан ко рту. Но парень, как мне показалось, поморщился с сожалением и своей огромной лапой удержал мою руку:

– Да погодите вы. Что же вы так глушите джин? Ни бутербродика, ни фруктинки… Ну разве можно так? Сейчас, сейчас…

Он вытащил из-под столика красивый кожаный портфель и достал оттуда неправдоподобно большое и румяное яблоко.