Лаэрен. Сны затонувших - Ульяна Берикелашвили

Да. И здесь, на её маленькой тонкой шее чернел жуткий шрам – имя.

«АРИС»

– Значит, и у меня такой же… – Я свободной рукой, ещё не веря, провожу по собственной шее свободной рукой и сквозь тонкую ткань перчаток чувствую грубую корочку спёкшихся букв.

Арис, всхлипывая, вырывается и теперь стоит неподалеку в темноте, спиной ко мне, зло отпинывая мячик.

– Во, блин, познакомились, – заключает Котовски. Он уже сидит на любимом прожекторе и покачивает ножками в ярко – зеленых сапогах.

– Что, получила, малявка?! Так и надо тебе, тля депрессивная! – забавляется он, уже уворачиваясь от розового мяча.

Арис злобно косится на меня. Серебристый левый глаз пугающе начинает светиться в неясной темноте, отчего я невольно внутренне сжимаюсь в комок.

– Он мёртвый. Я слепа на это глаз, – пищит Арис, заметив мои эмоции.

– Почему?

Котовски и девочка лишь весело рассмеялись в ответ.

– Аааа поооочемуу, а почееееемуу был кто-то там зииилёёныый? – корчит рожицы ушастый и спрыгивает наземь. Прожекторы гаснут, и на минуту становится темно и… страшно.

Я стою на месте, пытаясь понять происходящее. Но снова меня слепят лампы, и я жмурюсь от неприятной слабой боли. Арис заливается хохотом, показывая пальцем за мою спину, а я, развернувшись, тупо замираю.

Самый лучший способ избавиться от ответа – задать встречный вопрос.

Или подкинуть его…

Что и сделал Котовски. Я забыла про мертвый глаз Арис. Потому что за спиной – зеркало.

В зеркале – я.

Худая, нескладная, бледная. Рыжие волосы рваными прядями, огромные голубые глаза, оба живые. Ушки не кошачьи, хвоста тоже не наблюдается.

Испуганно улыбаюсь, и отражение тоже улыбается мне. Машет рукой в черной перчатке до локтя, поправляет серую майку, немного широкую. На шее – чёрный длинный шарф, на ногах – узкие чёрные брюки, из-под которых выглядывают чёрные ботинки…

…Ботинки…

…на минуту вспоминаю, как бегу по чему-то белому и падаю…

Кто же я?

…Соби…

…Соби?

…Соби!

Зеркало тем времен исчезает и в раме остается Котовски. Он забавно машет хвостом и подмигивает мне. Становится в величественную позу и замирает в раме. Словно картина.

Арис тычет меня и шепчет:

– Мы должны аплодировать ему, Соби!

Ни обиды, ни шипения в её голосе. Растерянно аплодирую и Котовски «отмирает»

– Это у нас ИГРА такая! – показывает он куда-то вдаль. Я оборачиваюсь и замечаю среди прожекторов огромное количество картинных рам.

– Это мой МИРИК, – шепчет ушастый в восхищении.

Арис

– Мирик? Что это? – спрашиваю я, почему-то не надеясь на ответ. Котовски бегает от рамы к раме и замирает.

Каждый раз мы с Арис аплодируем ему, а Котовски заливисто хохочет.

– Ты говорила, это у вас ИГРА такая? – обращаюсь я к девочке, а та деловито поправляет свою «грудь».

– Красивая? – в ответ Арис спрашивает у меня про свою бутафорию, словно не слыша моего вопроса. – Я всегда любила большую грудь… Всегда…

Она печально улыбается, будто вспомнила про что-то. Я начинаю злиться, каждый раз оставаясь без каких-либо ответов. Автоматически аплодирую Котовски, замершему в новой позе.

– Ну, всё, устал… – заявляет ушастый и подбегает к нам. – А сегодня веселее играть! Посмотрите, как заискрился мой мирик! Со времен Руминистэ подобного не было!

Арис кивает, а я, окончательно запутавшаяся в происходящем, уставилась на Котовски.

– Да объясни ты ей уже, а то я устала! Ты мне тогда ещё все нервы вымотал. – Пищит Арис, привычно кидая в него мяч. Ушастый увернулся от удара и запрыгнул с нарочитой легкостью на прожектор.

– Это – мое пространство в мире Лаэрен, – театрально начинает он.

…смотрю на него с блаженной улыбкой, будто меня месяц водили по пустыне без капли воды и теперь вывели к реке…

– Лаэрен поделен на пространства, в каждом из которых есть «жилец». Жильцы появляются неожиданно. На данный момент, ты – седьмая, кто появился ОТТУДА-НЕИЗВЕСТНО-ОТКУДА.

– А что это – ОТТУДА? – спрашиваю я, но Арис шикает, дает понять, что неуместно задавать вопросы, когда Котовски в образе.

– Мой мирик зовётся Картинным мириком Котовски и, как и любой из пространств Лаэрена, нуждается в подкормке. Это эмоции, мои эмоции, – здесь Котовски кланяется нам и продолжает. – Каждый мирики его хозяин холит и лелеет. И иногда мы собираемся все вместе и устраиваем массовую «кормёжку», как сейчас, к примеру, вы аплодировали мне. У каждого своя ИГРА.

– Играют все, кроме Велиара. – уточняет Арис. – Он не любит отчего-то играть с нами. Наверное, потому, что он первый появился из ОТТУДА-НЕИЗВЕСТНО-ОТКУДА…

– Мы думаем, что его игра – АДИНОЧИСТВА. Он так называет её сам. Мы, право слово, не знаем, как в неё играть… – шепчет Котовски.

– АДИНОЧИСТВА… – странно, но это слово… это название словно знакомо мне, хоть и исковеркано Арис.

Одиночество.

Котовски слегка касается меня и продолжает только тогда, когда убеждается в том, что слушаю.

– Моя ИГРА называется НАРЦЫСЫЗМ. Это Велиар так непонятно назвал её. Это вообще он дает всем названия…

– А мою он назвал ещё страннее, – ухмыляется Арис. – ИНФАНТИЛЬНАСТЬ… И не понять. Я вот сколько раз спрашивала Велиара, что это означает, а он всё молчит.

– Угу. И про мой тоже.

Только теперь я замечаю, что мирик Котовски стал как-то ярче, чище, чем был. Это потому, что мы играли, давая новые эмоции ушастому.

– А твой мирик, где он? – оборачиваюсь я к Арис. Девочка улыбнулась и подмигнула Котовски.

Тот достает из кармана старых серых джинс небольшой предмет и раскрывает его. Это зеркало, немного потрёпанное и поцарапанное. Котовски целует свое отражение и убирает зеркало обратно:

– Что ж, пошлите по гостям. Всё равно Соби надо со всеми поиграть.

Ушастый догоняет Арис – в это время она отошла в сторону и теперь стояла неподалеку у серой матовой плиты, хотя в мире Котовски все плиты были чёрные и глянцевые.

– Это вход в мой мирик. – Арис ударяет мячом по серой плите и та загорается серебристым светом. – Мяч – это ключ. Я всегда с ним.

Девочка шагает в свет и протягивает руку. Я следую за ней.

На мгновение закрываю глаза в страхе перед неизвестным, и некоторое время меня не покидает ощущение, что я падаю. Более ничего.

Я открываю глаза.

И вижу лишь свет. Делаю шаг и выхожу из него в мирик Арис. Следом за мной Котовски.

В отличие от мирика ушастика, куда я попала из ОТТУДА, мирик её был меньше и уютнее. Всё его пространство было заполнено розовыми светильниками всевозможной формы, плюшевыми игрушками, куклами и шарами. В воздухе витал запах карамели и ванильного мороженного.

Запахи… такие знакомые запахи…

бег… истерия… боль… головокружение… удар…

Морщусь от непонимания и тут же всё забываю. Даже запахи становятся незнакомыми.

Арис уже сидит на полу и обнимает большого зеленого слоника. Протягивает мне его плюшевую лапку:

– Соби, познакомьтесь. Его зовут Чайник! – малышка хихикает довольно и затем кричит так, словно не видела нас с Котовски долгое время. – Ну что же вы так долго?! Давайте играть!

Котовски полез куда-то в кучу игрушек и через некоторое время раскопок извлек старенький поломанный паровоз.

– Ту – ту! – весело пропел он и начал возиться с железной дорогой.

Так понимаю, что и мне нужно выбрать игрушку. Тянусь к огромной кукле с изрезанным личиком, но Арис останавливает меня:

– Это кукла Лукреции… Она не любит, когда её трогают чужие. За это она бьёт куклу. Или учит.

– Чему учит? – заинтересованно спрашиваю я, но как всегда, мой вопрос остается без ответа.

Арис дает мне розового медвежонка Пухастика, и я усаживаюсь рядом с ней.

Я играю в ИНФАНТИЛЬНАСТЬ. В игру мирика Арис. И мирик вокруг нас становится ярче, каждая вещь словно светится изнутри. Даже у куклы Лукреции исчезают порезы, и изодранное платье становится целым.

Я смеюсь, играя с мишкой. Арис нянчит слоника. А Котовски, отбросив паровоз, нервно чешет за кошачьим ухом:

– Хватит играть… Соби пора к Велиару за собственным мириком. А то вдруг она исчезнет, как…

– Как Златовласка?! – восклицает Арис и плачет – Нет, не хочу… Я уже подружилась с Соби!

Котовски успокаивает прижавшуюся к нему девочку, подавая салфетки из её же набивной груди, и грустно смотрит на меня.

– Златовласка была еще до Руминистэ. После меня, – как будто ставит он временные рамки для моего понимания. – Она была очень красивая. Я даже простил её за то, что она была девушка.

На какое то мгновенье он замолкает, и я вижу в его зеленых глазах боль. Странно видеть его таким.

– Это моя вина, что Златовласка исчезла. Хотя Велиар говорит другое… Он говорит, что она вернулась в ОТТУДА-НЕИЗВЕСТНО-ОТКУДА. Чтобы БЫТЬ… Но я не верю ему…