Стихи - Ю. Богомолов

Гроза

На разных высотах плывут облака, постоянно меняясь.Еще тишина на земле, но в пространстве – смятенье.Как будто бои, высоко-высоко начинаясь,С большим запозданьем приходят, снижаясь, на землю.

И первые звуки: глухое за лесом ворчанье.И свежий порыв: шевельнуло на яблоне ветку.И снова – уже ненадолго – молчаньеИ краснокирпичная тьма вместо яркого света.

Пугливо-стремительно падают ласточки ниже.И грозные тучи на запад с востока несутся.И гром громыхает все яростней, злее, все ближеИ падает нА пол со звоном разбитое блюдце.

И сердце в секунду сожмет налетевшая жалость.И трудно понять в первый миг, что же это разбилось?Ах, блюдце!? Какая счастливая малость.Лишь, блюдце. Какая нездешняя милость!

Полустанок

Как хорошо не опоздать,Куда бы ты ни шел.Хоть вдаль бежали поезда,Мне было не до поездов.

Спешили люди на восток,На север и на юг.И шпал смолистый частоколЗакручивался в круг.

И бедный, бедный человекВ заботах и трудахПереходил с ходьбы на бегИ вдаль летел впотьмах.

А я стоял, как врытый столб.А может, я мечтал.Но есть ли в нашей жизни толк,Признаться, я не знал.

Куда мне было сердце детьВ декабрьской темноте?Колесами срезая снег,Состав вперед летел.

Детство

В год моего рожденья был сквознякИ холод был зимы непобедимый.Родители укутывали меня так,Что я остался все-таки живым и невредимым.

Через года, как маленький ростокЧерез асфальт, с трудом я пробивался.Чумазый и голодный мой роток,Помимо корок, мало с чем встречался.

И все-таки, скажу – счастливая пора!Для счастья не нужна была причина.Копеечка, стекляшка да игра,Да в доме брат или другой какой мужчина…

Вот – жизнь страны, вот – жизнь ее детей.Не сходятся, как параллельные Евклида.На кухне коммунальной, меж дверей,Без устали читают Майна Рида.

Пусть трапеза убога и скудна,Погода исключительно ненастна,Жестока, неприветлива страна,Но в детском восприятии – прекрасна.

Старость

К судьбе претензий нет. Поставим точку.Немногочисленным, хвала ее дарам.И каждый новый день – любезная отсрочка.Великодушие, проявленное к нам.

Продвигается дело. Но и жизнь пролетает стрелою.Открываются веки. Но уже закрывается рот.Интересны походка, приветствие, жест человека.И, как правило, вовсе не интересен народ.

Вот и старость. Две линии меломПрочерчены. Одна вниз уводит, другаяВверх забирает. Бренное телоИстончается. Душа парит и и взлетает.

Мужчина в кожаном пальто

Мужчина в кожаном пальтоОзяб. И потирает уши.Он где-то рядом с парком служит.А в парке выпивает. Граммов сто.

Он пьет один. И друг ему не нужен.Он смотрит пристально на легкий снег…Как короток его остатний век!Как короток и благодушен.Свобода и зима. Таков его конек.А служба? Что ж. На то она и служба.Горит в глазах наивный огонекИ нежность обволакивает душу.

И потому так красен его нос.И так избыточны его надежды.Как мальчик маленький, он не скрывает слезИ кутается в легкую одежду.

Поздняя любовь

Любуюсь на тебя, смотрю.И голова моя кружи́тся.К тебе тянусь, как к журавлюИ мне не надобно синицы.

Я век бы рядышком ходилНебесным светом осиянный.И с тенью бы твоей дружил,А на тебя не строил планы.

Тебе бы слов не говорил.Не беспокоил понапрасну.Умерил бы горячий пыл,Столь неуместный и опасный.

Живи, как ласточка – паря.Всех без разбору одаряя,Моя вечерняя заря,Открыточка моя из рая.

«Задумчив вечер…»

Задумчив вечер.Если долго всматриваться ввысьИ наблюдать, как изменяют формыСкопленья облаков,То обнаружишь,Что не только формы меняются.Но что природа вся –Как-бы живое существо –От светлого покоя переходитК грусти. Затем к печали.И в конце концов – к смятению.Когда ж темнеет более,И радость и тревога проходят.Все вокруг приобретаетОтчетливость, контрастность.Как будто бы перо невидимого каллиграфаТушью рисунок ясный вывело.И взгляд трезвеет.И чувства теряют живость.И долго смотришь в небо просто так.Затем заходишь в дом.В кровать ложишься.И быстро засыпаешь.И спишь без снов.Один.

«Поздняя дороженька…»

Поздняя дороженькаПод ноги легла.Но не хочет ноженька,Хоть бы и моглаВдаль идти. Не сахарноЗдесь. Но хорошо.Поле перепахано.Заливной лужок.

Нитка серебристаяРечки да прудовИ над домом низкоеПенье проводов.

Взлеты и падения,Броды да мосты.В пору наводненияТрудных полверсты.

Вечера туманные.Огонек степной…Как быть с окаянноюМилой стороной?!

«Полна любви смиренная душа…»

Полна любви смиренная душа.Над ней рассудок наш не властен.Ей каждая букашка хорошаИ всякий человек – прекрасен.

Она крылом тебя поднимет ввысь.Она теплом своим согреетТвою коротенькую жизнь.И объяснит ее куда умнее.

Августовская ночь

Встанешь, спросонья накинув халат,Ночь обнимает тебя, как невеста.Яблоки звонко по крыше стучат,Определяя и время, и место.

У водокачки по глади прудаСпичкою-чирк. Пролетела звезда.Счастья ль желал, или счастья не надо.Не отвести изумленного взгляда.

«Поутру, за городом…»

Поутру, за городом,Где эпохи нет никаких примет.По лесной дороге ты идешь,Оставляя далекий след.Вдруг веснаПахнёт на тебяПри быстрой ходьбе.И поймешь,Что Бог ближе нам,Чем мы сами себе.

«Одиноко горит среднерусская зимняя ночь…»

Одиноко горит среднерусская зимняя ночь.Две сосны и береза на взгорье при свете луны.Постою. Полюбуюсь. И пойду себе медленно прочь…Лишь ручей вдалеке подчеркнет глубину тишины.

«Удивительные дни приходятся на старость…»

Удивительные дни приходятся на старость.Парк осенний красив, хоть и запоздало.Шаг не ходкий, да и разум не быстрый.Только небо над головой ослепительно чистое.

Ослепительно ясные бывают дни осенние.Будто кто-то тусклым глазам твоим дал зрение.Чувствам дал остроту и пронзительность.И под вечер покой недолгому своему жителю.

………….

Удивительным образом с детством смыкаетсяПоздняя пора. И дОма хорошо. И со двораНет желания уйти. ЗабываетсяСписок обид. Будто ластиком стирается гора,На которую не подняться. А теперь – пора.

Душа

Ни с кем не говорю. Молчу.Со мной затворница тревога.Взаимодействия ищуМежду душой своей и богом.

Пока внутри меня горитСветильник слабый, невеликий,И снег идет, и стол стоит,И за окошком холод дикий.

Вскипает в чайнике вода,Трещит растопленная печка.И жизнь, хотя не молода,Все ж выглядит по-человечьи.

Но если дух оставит нас,И если пламя в нас погаснет,Вещей строительный каркасИсчезнет сразу. В одночасье.

Замрет могучий океан,Устанет буйная природаИ зверь забудет божий план,И остановятся народы.

И неподвижная ЗемляВ пустынном космосе качнется,Погаснут звездные поля…Пока душа не соберется.

Лев Толстой 1910

Шамордино. Сиротский ледяной октябрь.Как-будто связи меж людьми ослабли.Старик идет тяжелый, как корабль,Медлительный, угрюмый, ржавый.Осталась позади держава.Семья. И умягченье нравов.И, страшно выговорить, честь…Вот век прошел, в который не присесть.Природу перебарывает жестьИ ускоренье удалось на славу.

Лишь на секунду в год берет досада,Когда свистит Сапсан у П.ПосадаИ граф идет в своем смешном наряде.А мы за ним. По-прежнему плетемся сзади.

Токарь

Очки на носу поправляет,Замасленный «штанген»[1] бере т.Улыбкой своей удивляетСерьезный курящий народ.

Он лыс и сутул, и тщедушен.Он весь поместился в зазорМеж теми, кто равнодушенИ теми, кто что-нибудь спёр.

В обед в шахматишки играет,Поддержит и общий «базар»,А бабам чужим починяетБез денег худой самовар.

Шипит канифолью паяльникИ каплей ложится припой.Его не тревожит начальник.Он поздно уходит домой.

А ночью в мешке коммуналкиОдин. Без семьи. Без детей.Он спит беззаботно, как ангел…Он с неба сюда залетел.

Внуки