Сухой лист - Валерий Антипин

Работая на учёных, Мирон выполнял грязные поручения. Терпел насмешки от Фёдора, но сдерживал себя. Таскал ящики, драил до блеска пробирки.

…Бумажки, насмешки, стекляшки.

«Фёдор напоследок сказал лишнее. Сказал намеренно, в отместку. И это слышали. Двое слышали точно. Хорошо, что только двое, а не пять или шесть. Пришлось бы по одному устранять и начинать с самого болтливого. Двое… Пусть будет двое. Справимся. Кандидаты нашлись сами собой! Тут и думать нечего. Не возьму, так и так приклеятся. За Кнута я спокоен. Без него ни куда! А вот Жорик инициативу проявит с особенным рвением. Помощники нужны. Жорик не подарок, но взять его придётся. Подрублю инициативу под самый корень. Пригодится для чего-нибудь. Хорошо, что только двое. Хорошо…! Двое так двое».

Нет, не спалось.

«Ну что там, Кнут!».

Мирон встал, подошёл к узкому окну, одёрнул изъеденную молью шторину и выглянул во двор. Обычное зрелище.

Знакомые недоумки, шныряющие в сумерках по пересекающимся тропинкам между хламом. Жёлтые огоньки неказистых хибар. Кривые деревца, бочки с дождевой водой. Чей-то храп, спор, радостное женское верещание. Гогот вернувшихся после грабежа добытчиков. Ни чего не вдохновляло, но по-прежнему беспокоило и настораживало. Не обещало чего-то безоблачного и особенного. Никогда… Никогда не успокаивало, кроме заката, каким бы он ни был. С каждым прошедшим месяцем всё глубже утрамбовывало в эту тошнотворную атмосферу, не препятствуя падению нравов, без помыслов о прощении.

Открылась дверь и в кирпичную халупу вошёл Кнут. Он был похож на хищную, но степную птицу. Длинный нос, карий глаз, скулистое, выразительное лицо, переходящее в шею. Несговорчивый, жилистый и энергичный Кнут внушал опасность. Многим отчаянным, но слишком заносчивым добытчикам серьёзно доставалось.

– Ты всё в темноте Мирон?

– В черноте, – сухо ответил он.

– Без настроения?

– От чего же. Настроение, как и всегда – ни какого. Ты поговорил с Жорой?

Кнут промолчал. По физиономии Кнута, Мирон понял, что Жора согласен отправиться хоть куда, только свисни.

– Не проболтался бы, – проговорил Мирон, задёрнув шторину.

– Я посоветовал не делиться впечатлениями.

Мирон вопросительно посмотрел на Кнута. Он лицезрел, как Кнут раздаёт советы. Жёстко и хладнокровно, с монолитным выражением. Да он и сам походил на монолит, только дышащий и молниеносный.

– Только посоветовал. Ни чего с ним не сделалось. Скользкий он.

– Думаешь, подведёт?

Кнут скривился, чем выразил своё опасение. Жорик ему почему-то не нравился. Не видом, не в деле. Что-то высматривает, выспрашивает. Ненавязчиво прибился. Кто такой и откуда не понятно. Шарахается где попало. Общий знакомый или приятель ещё не повод кланяться. У него этих знакомых, куда не плюнь, а веры… Верил единицам.

– Тогда завтра уходим, – предупредил Мирон. – С рассветом.

Кнут ушёл, а он так и не уснул.

«Значит завтра, завтра закончится мой наихудший период. Время пружины, которую сжимали неведением и мнимым забвением».

Мирон задумался о когда-то «отрезанном» и «сожжённом». Тогда тоже свыклись с «временным», ставшим вечным. Не говорили то, что было когда-то сказано. Надеялись, но только не он. Конечно, ему не придётся изображать на прощание огорчение, якобы сожалея об утрате сомнительной тишины, которой нет и не будет. Они уйдут. Уйдут не заметно, рано. Их не спохватятся. Пропали и поделом. Искать не станут. Объявятся, завалят расспросами.

«Но мы не объявимся, хотя предугадать, что предстоит невозможно. А впереди…! Впереди чернота».

Улицы, площади, перекрёстки. Обгорелые деревья и кусты. Стены с чёрными пятнами копоти. Листья, которые покрыты слоем серой пыли. Пылью, содержащей в себе вещества не совместимые с жизнью. Она везде и всюду. Прикасаясь к вещам и предметам, пыль изменяет их цвет, делая неузнаваемыми, одноцветными и безликими. Легко и не спеша, занимая свободные ниши доступные для проникновения, захватывая всё новые и новые участки. Проходящие редкие дожди смывают её, очищая на минуты строения, газоны и скверы, наполняя воздух относительной свежестью. И это, это лучше, чем задыхаться и чихать, прикрывая лицо ладонью, ощущая во рту кисловатый привкус.

По утрам, с первыми и бледными лучами солнца, по улицам города медленно и урча, поползут тяжёлые машины. Из их пузатых цистерн забьют фонтаны мутной жидкости. Поднимутся и закрутятся в вихрях мусор и пыль. Серыми облаками они зависнут над тротуарами, а затем оседая на слегка смоченные поверхности, превратятся в вязкую массу, похожую на серый, перепачканный пластилин. Пройдёт полчаса или час, появятся люди. Заспешат. Разбегутся кто куда. Замигают и запиликают сирены, загудит транспорт. Распахнуться окна, засверкают витрины, а плотные шторы и жалюзи будут скрывать за собой чью-то тайну, судьбу и отношения. Горе, счастье, нищету и богатство. Что-то лично незримое, так потребное живым, убеждённо доказывающим насущными заботами важность своего существования. Гибридный, пахучий запашок, ставший частью мегаполиса, обволочёт дома. Разнесётся по закоулкам и чахлым скверам. Начнётся ещё один день, в конце которого кого-то уже и не будет.

Поднявшись на самый верх высокого здания, повернувшись кругом, можно увидеть только бесконечность всевозможных строений до самой линии горизонта. Панели, монолиты, былую красоту архитектурного замысла, лачуги и зеркальные купала. Лабиринт, в который можно зайти и не вернуться. Остаться навсегда. Остаться безымянным и исчезнуть. Заплутать в хитроумном переплёте домов и в лучшем случае закончить путь где-нибудь в трущобах. Жить в нём и даже не подозревать, что уже много лет служишь всесильному алгоритму, поработившему умы, тела и души. Увлекающему всё новыми и пёстрыми погремушками, в основе неизменному, опутывающему невидимой сетью огромную территорию, отравляя жизнь, давным-давно поделив жителей на живых и призраков. Безумных, тех, кто под землёй и тех, кто ещё помнил другие времена. Они, как и пыль, принадлежность среды обитания, которая растянулась на сотни километров, разбросав рукава дорог во все стороны света.

2

– Этих призраков развелось как воронья! Ни кто не сможет сказать, что их нет даже в этом захудалом заведении. Ты можешь сидеть с ними за одним столом и скалить зубы, но повернув за ближайший угол, они вытянут без остатка всё то, что делает всех нас живыми, – негромко говорил старик, допивая бутылку сомнительного пойла.

На лице бродяги было несколько шрамов. Уставший, мутный взгляд сконцентрировался на грязном столе.

– Я встречал таких. Ну, несчастных, – произнёс собеседник.

– Оболочки! Ты говоришь мне об оболочках? Безмозглые существа. Ходячие пустышки. Когда-то были людьми, а стали зловонными телами. Живые тени, но мёртвые внутри. И завидного мало! Ты об этом?

Клим кивнул.

– Несчастные! Это не про них, – усмехнулся старик.

Клим не разделив иронии, перестал жевать и приготовился слушать комментарий. Подробности его не интересовали. Только общие черты, которые позволят избежать не нужных осложнений. Зачем усугублять и так «сложное» неприятным. Он всегда старался перекинуться словцом с бывалыми районов. В таком, как выразился старик задрыпаном баре, узнаешь именно то, что необходимо. Информация лишней не бывает. Среди новостей найдётся и та, которая подскажет наиболее безопасную дорогу.

Клим останавливался в барах и похуже этого. Комфорт остался в прошлом и где-то на картинках. Он этого не видел и не мог представить, родившись в хаосе. Он помнил людей покидающих дома, умирающих от голода, ран и болезней. Пожары, сверлящие воздух винты вертолётов, стрельбу, отряды военных прочёсывающих улицы. Колонны беженцев уходящих куда-то на север. Тогда ещё не было ни какого центра. Места, где по слухам сохранилось что-то человеческое. Общество, передающее какие-то знания выжившему поколению. Но так ли это.

– Ты по молодости своей не понимаешь, что быть оболочкой не самое ужасное. Знаешь паренёк, что я тебе скажу.

Старик навалился на стол и понизил голос. Клим слегка наклонился к нему.

– Осознавать где ты находишься, каждый день и не в силах что-либо изменить, вот это и есть несчастье. Я знаю, о чём ты думаешь. Ты не такой и у тебя всё будет по-другому. Пройдёт несколько лет и от рассуждений о светлых днях и чистой воде останутся лишь слова, а затем только буквы, но и они покроются пылью.

«Пора заканчивать», – подумал Клим.

– Все мы тут отмечены, поэтому и…, – не договорив, старик икнул и умолк.

«Может, я и не понимаю многого, но в отличие от тебя иду туда, где возможно найду что ищу, а не рассуждаю о том, в какой дыре мы находимся. Каждый волен взять и уйти, но не многие уходят, потому что свыклись».

Старик встал. Проскрипел стул. Сделав прощальный жест рукой, он указал глазами в сторону выхода, намекнув о затянувшемся разговоре. Пробираясь между квадратных столов, поковылял к выходу.