Сухой лист - Валерий Антипин

Сухой лист

Валерий Антипин

© Валерий Антипин, 2017

ISBN 978-5-4483-6783-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Да! Это он. Он затеял и сотворил. Любуясь результатом, видел, как забрасывают тела в тягач. Видел, но не все. Их было четыре.

– Вероятно, – с оскалом прошипел Мирон.

Злорадно и довольно ухмыльнулся. Почесал лоб, обтёр лицо, будто сдирал отслужившее и ставшее не нужным притворство.

«Относительно, вероятно, прочий бред. Словечки. Что может быть глупее. Продумано и сделано. От тумана к предметности. Просчитано до мелочей. На них не особо обращают внимания, но именно они способны перевернуть незыблемое и непонятное. Именно они. Не удача, а мелочи. Из них строится что-то фундаментальное. Избавься от одной и рано или поздно исчезнет остальное. Скидка десять процентов на случайности. Не иначе. Ни каких «если» и «но».

Мирон фыркнул. Троих не грузили.

«Завалило. Сгорели. Их нет. Нет, нет», – успокаивал он себя.

– Теперь я претендент. Один. И у меня достояние группы, которой уже всё равно. Возражения…. Кто за, против! Чего не сделаешь ради личного процветания, – процедил Мирон, поморщив нос.

Он не чувствовал вины или радости, давно отказавшись от чувств. Никчёмного для него балласта. Ещё в те дни. Дни, когда в охваченном огнём и пожарами городе, Мирон провёл двое суток в каменном склепе. Заваленной со всех сторон бетоном комнатушке с десятком умирающих от ожогов, так и не спавшихся людей. Он навсегда запомнил их мольбы, исповеди, а потом проклятья. О глотке воды продлившей часы мучений, похоронив в нём сострадание. Навсегда.

Закрыв глаза, он иногда опять попадал в каменную клетку, куда не проникал солнечный свет, а не преступные стены, ограничив площадь, тянулись куда-то ввысь и терялись во мраке. Клетку, где дёргали чьи-то руки, а губы шептали последние слова. И не было в них обещаний и просьб. Не было упрёка.

Забившись в угол, Мирон сидел, обхватив колени, глазея на черноту боясь шевельнуться, окружённый обречёнными тенями. Они метались в истерике, ковыряя бетон. Ходили, скулили и плакали. О чём-то просили,

но он не вникал, что бормочут требуя тени. Хотят от него, потерявшего контроль над собой и скованного страхом.

– Мальчик! Мальчик…, – звали тени Мирона, жавшегося к кромке трубы выпирающей из стены.

Их становилось меньше и меньше пока не осталось совсем. Жажда, мрак и заточение, какое-то дикое не мыслимое стечение обстоятельств. Увядающая сентиментальность, которой не было места в заполненном трупами помещении. Чернота. Она молчала. Молчал и он. Они как будто сговорились о своём, подписав молчаливое согласие.

Мирон практически бессознательно, чтобы хоть чем-то себя занять и успокоить, расчистил край круга трубы от глины и щебня. Выгребая из неё что-то колючее и острое, он не думал, ни о чём не рассуждал. Он только проворно работал слабыми, худыми ручонками и для него это было достаточно. Самым важным, необходимым действием, чтобы не дать страху вновь завладеть собой, запаниковать, превратиться в тень. Ныть и долбиться о каменные решётки, которые ни кто и никогда не откроет. Затем он влез в вырытое им углубление, свернулся калачиком, пролежав так какое-то время. Смрад и горечь во рту, завывания трубы становились привычными. Становилась привычной и темнота.

Отдохнув, Мирон поклялся, что выберется наперекор теням, тем, кто наверху и смерти. Поелозив, стал углубляться, освобождая проход от всего, что мешало продвижению. Он сжимался, вытягивался и полз. Изворачивался червём, тонул в пустоте, а когда возвращался из неё, вцепившись в железо, продолжал ползти. Упираться и ползти.

На закате какого-то дня обессиленный комочек плоти вывалился из трубы. Мирон лежал ободранный и голодный среди пепла, вдыхая едкий запах последствий чего-то масштабного и сокрушительного, с трудом воспринимая происшедшее. Он не узнавал улицы и вообще ни чего. Несчастья обрушились беспощадной и нежданной лавиной. Куда-то все подевались. Дым стелился над тротуарами, выжженными деревьями и газонами, между домов, таких печальных и холодных, отталкивающих от себя мертвецким, унылым видом, словно после воздействия на них чудовищной силы. Той самой неизвестной Мирону силы, пролетевшей над кварталом, искорёжив то, что многие называли родиной.

А потом, после… Грязного, маленького и глупого, его выбросили и забыли. Оставили умирать. Среди нелюдей он страдал, слёзно заклинал, но не получил ни какого сострадания. Его били, обменивали, заставляли надрываться за чёрствый кусок, пока он не сбежал. Перемешавшись с чернотой, созревшие ненависть, презрение и обида, породили другого Мирона, весьма бесцеремонного и грубого когда-то знающего, что такое честь. Позже он вернулся. Вернулся и отомстил за зло – злом.

«Да, взял и спёр! Выкрал шестьсот граммов жидкости. Необычной, сверкающей жидкости. Им-то она зачем! Что они будут делать и кому отдадут? Создали! И что? Применить я и сам смогу. Это не для всех и общего блага. Благодетели нашлись! Незачем ерундой заниматься, надо заниматься моей ерундой», – злорадствовал он.

Тягач чихнул голубоватой струёй, заурчал и залязгал гусеницами. Кто-то кого-то окликнул. Мерная поступь шагов удалялась и разговоры, треск одиноких выстрелов…

«Наконец-то! Гори огонёк. Разгорайся! И камня на камне не оставь. Уничтожу. Всех уничтожу», – Мирона распирало от уверенности и в малой степени неуязвимости.

Мысли о могуществе втянули в тайфун экстаза, и он совсем забыл, что плита, под которой он затаился, может превратиться в могильную плиту. Ему некуда было идти, но чем заняться Мирон знал отчётливо.

Выдох прошлого покинул лёгкие Мирона. Он вернулся словно из бездны, где в миллиардах ячейках хранится память каждого хоть что-то сделавшего в городе.

«Пришло время. Моё время. Пора наведаться к тайнику. Ни какой информации о ликвидации группы учёных не всплыло. Так… Чепуха какая-то. Ни чего не говорящие формальности. Забыли? Похвально. Но я…! Я, то не забыл. И не собирался забывать. Наплыв беженцев растёт. Пустоши расширяются, заселённых кварталов сократилось почти вдвое. Срок вытащить улов и поселиться в неприметном уголке», – размышлял Мирон, заложив руки за голову, закрыв глаза.

Он лежал в гамаке, подбирая кандидатов для вылазки. Помощники потребуются. Мало ли что.

«Не болтливые, надёжные помощники. Малым числом. Четверых думаю, хватит. Чем меньше об этом умов знают, тем больше шансов провернуть это дельце».

От последней мысли Мирон заворочался от волнения. Поскрипев зубами, он уселся в гамаке, свесив ноги.

– Затронуло. Что это со мной? И предчувствие. Грызёт нехорошее предчувствие, – проговорил он.

Закат.

«Везёт же мне на закат. Чем тусклей, тем лучше. Добрый знак для начала задуманного. Хорошее начало – сытый конец! Всё в моей жизни решается на закате. И раньше, сейчас и будет решаться потом. Обдумать детали и рвануть. Надоело выжидать, мечтать, шнырять по развалинам и довольствоваться тем, что бог подаст. Благо есть, и я им воспользуюсь».

В нём вспыхнул азарт и жгучее желание сорваться с места. Бежать и бежать. Ощутить в своих руках холодок контейнера, уйти от людей и больше их ни когда не видеть.

Мирон опять улёгся в гамаке, но сон не одолевал его. Он то и дело вертелся с бока на бок. Постылая туча недоброго прошлого повисла над ним. Потянулась воспоминаниями пытаясь пробудить в нём совесть. Из этих воспоминаний выплыло вполне знакомое лицо. Оно смотрело не мигающими, мутными белками. Смотрело так же сурово и осуждающе, каким было и при жизни. С явным недоверием, словно предвидев скорое предательство.

«Живучий зануда. Как же ему удалось ускользнуть? А…! Шелуха. Как-то удалось. Постарел Фёдор. По глазам и узнал. Дошутился!».

Мирон презрительно усмехнулся. Всё складывалось отлично. Когда ни будь и он станет дряхлым, ни кому не нужным стариком. Когда ни будь, но не скоро. Он и не рассчитывал на снисхождение, милость, чью либо заботу. Не доставало малости. Крупицы вырванной с корнем. Её не хватало, но Мирон обходился и без неё.

«Лучшее получается как будто случайно и легко. Словно летишь. Ты, Фёдор летать не умел. От того душонка твоя тяжела, впрочем как собственно и всё к чему ты прикасался. Коллеги тебя ненавидели за скверный характер, дурацкие шуточки и скрупулёзность», – разжимая и сжимая пальцы в кулаки, задёргался Мирон.

Он ошибался, упустив тонкости взаимоотношений учёных. В нём шевельнулась ненависть. Руки сами обняли сумрак, пальцы соединились в замок. Он засопел. Мускулы напряглись. Ладони, как блины живого пресса сильно давили друг друга. Он уже сделал, что хотел, но так и не избавился от этого лица.

«Ни когда ты теперь не сможешь и слова сказать, заставить меня подчиняться, потому что я никчёмный выродок оборвал твою кчемную жизнь. Выкрал плод твоих кчемных трудов, запомнил формулу, код и соотношение компонентов», – он осёкся, откинувшись на спину, пальцы провалились, сжав сетку гамака.