Ряд волшебных изменений милого лица - Сергей Абрамов

Разговор о «каштанках» Стасику не нравился. Это была опасная тема, прямо-таки альпинистски рискованная, а Стасик не хотел риска, горных троп не любил. Стасик хотел есть и полчаса покемарить перед спектаклем, как он сам выражался. Посему он немедля принял к сведению новые предлагаемые обстоятельства, хамелеоном вжился в них, пообтерся мгновенно, покаялся:

— Ну, не сердись, мамуля, виноват, подлец я, но замотался, как бобик, ты же знаешь, что такое озвучание, да еще кольца по километру и текста навалом… Пищи мне, мамуля, пищи! Я алчу… Да, кстати, где Ксюха?

Этим изящно-нелогичным «кстати» Стасик намеренно сменил тему, перенес центр тяжести разговора на непослушную дочь, ушел от предполагаемой опасности. Ложный финт — вот как это называется в любимой игре миллионов.

Но Стасик явно переоценивал видимую только им опасность или, если уж мы обратились к альпинистским параллелям, глубину пропасти, к которой вела его мамулина подозрительность. Мамуля Наташа служила диктором на радио, читала в микрофон сводку новостей, прогноз погоды разных широт и тоже числила себя в некоторой степени актрисой. И про озвучание, про длинные монтажные кольца она, конечно, все ведала. Но, главное, ей так же не хотелось скандала, как и Стасику, и реплика про «каштанок» была не более чем проходной. Не без тайного смысла, понятно, но без злого умысла. Кольнула чуть-чуть, получила толику удовольствия, а потом спокойно налила бы Стасику вчерашнего борща, дала бы котлет с макаронами и закрыла тему. Но Стасик, на свою беду, поспешил, спросив про Ксюху, потому что как раз о ней-то Наталья и собиралась всерьез поговорить с летающим мужем, поговорить где-нибудь в перерыве между озвучанием и спектаклем, или после спектакля, или, на худой конец, рано утром — перед тем, как ей самой умчаться к горячему от последних известий микрофону.

Тема про Ксюху была архисложной, и Наталья, если честно, не знала, с какой стороны к ней подступиться. А тут как раз Стасик очень кстати влез со своим дурацким «кстати».

— Кстати, — тоже сказала Наталья, набрав полную грудь воздуха, как будто собиралась нырнуть на большую морскую глубину и долго оттуда не выплывать, пугая родных и близких. — Кстати, — сказала Наталья, даже не подбирая слов помягче, пообтекаемее, потому что нырять так нырять, чего зря раздумывать: или вынырнешь, или нет, третьего не дано, — Ксюха, представь себе, собирается замуж.

И сразу села напротив мужа за кухонный стол — ждать реакции.

В реакции Стасик был точен. Он поперхнулся борщом, закашлялся, выронил ложку, и она упала в тарелку, подняв малиновый свекольно-картофельный ураганчик. Ураганчик пересек границы тарелки и принес некоторые стихийные бедствия на чистую территорию клеенки. Стасик натужно кашлял, вытирая слезы, выступившие на глазах вполне натурально — не от сообщения Натальи, конечно, но единственно от кашля. От сообщения — тут был бы явный перебор в краске, типичная натяжка, а Стасик, актер профессионально-жесткий, легко ловил даже малейшую фальшивинку в поведении. У других ловил и себе не позволял.

Бесспорно, вы сейчас имеете полное моральное право возмутиться этим беспардонным наигрышем — пусть даже талантливым, пусть даже сверхубедительным. В самом деле: отцу — отцу! — сообщают о судьбе дочери. И судьба эта, похоже, уплывала из-под родительского крыла. Кто бы не встревожился, поднимите руку. Ну? Нет таких! Потому что речь идет об опасности реальной, а не мнимой, как в случае с «каштанками»! Но суть-то в том, что мимоходом брошенное упоминание о пресловутых «каштанках», об этих нежных и веселых цветочках многочисленных киностудий нашей страны, было для Стасика более тревожным, или как сейчас принято говорить, волнительным, нежели факт о грядущем замужестве восемнадцатилетней Ксении, студентки второго курса театрального института. А почему так, откуда такое равнодушие, вы немедленно узнаете из снайперски точного вопроса Стасика.

— В который раз, черт подери? — Вот что он, откашлявшись, спросил у жены Натальи, специалиста по самым последним известиям. Спросил и тут же принялся за борщ, потому что, как мы видим, ни на йоту не поверил в реальность очередного брака. А что вздрогнул, ложку выронив, так это от неожиданности. Вполне адекватная реакция…

— Вообще-то в четвертый, — смущенно констатировала в ответ мамуля, но с сомнением добавила: — Похоже, на этот раз что-то серьезное.

— Что-то или кто-то?

— И что-то и кто-то. Я его видела.

— Мамуля, ты видела всех четверых — уже четверых! — и всякий раз это было очень серьезно, очень важно, просто смертельно, умопомрачительно! Но я, мамуля — ты это заметь, — я никого не видел и не хочу видеть, потому что ни на секунду не верю этой брачной аферистке, этой влюбчивой козе, этой типичной провинциальной инженю. Из нее никогда не выйдет настоящей трагической актрисы. Она наивна до соплей. Она во все верит без оговорок. Она идет с очередным хахалем в кино на индийский фильм и, видимо, под влиянием высокого искусства, мгновенно облагораживается и выпархивает из зала в мечтах о большом и чистом. Она дура, мамуля, хотя не исключено, что это пройдет со временем. Но что меня и вправду волнует, так это твое отношение к происходящему. Вместо того чтобы послать Ксюху к чертовой бабушке со всеми ее ухажерами, ты мне портишь настроение перед сложным спектаклем, а я хотел полчаса покемарить, переварить твой, скажем прямо, не самый свежий борщец.

Произнеся такой монолог, Стасик счел воспитательную миссию законченной. Его действительно раздражали частые влюбленности Ксюхи и мамулины по сему поводу трепыхания. Здоровая девица, с жиру бесится, ищет повсюду замшелую антикварную романтику чувств, что уж абсолютно несовременно, и перья страуса склоненные в ее качаются мозгу. Зеленая бредятина! На дворе — двадцатое столетие, и уж если оно, столетие это, почему-то к «ретрухе» тянется, прямо-таки стонет по ней, по чиппендейлам всяким, по амурчикам бронзовым — так ведь в области чувств век наш куда как прагматичен и даже склонен к авангардизму. Стасик, к слову, ничего не имел против авангардизма чувств и Ксюху в том убеждал постоянно. А она волю батюшки вовсю нарушает. Нехорошо.

— Нехорошо, — сказал Стасик и поднялся из-за стола, чтобы удалиться в спальню и, выражаясь интеллигентно, отойти ко сну. Но не тут-то было.

В дверях кухни — картина вторая, те же и еще одна! — возникла не на шутку разъяренная дочь Ксения, тоненькая, как струночка. (Да простится мне наибанальнейшее сравнение, но она, Ксения, действительно была худющей и длинной, а разъярена так, что только тронь — порвется. Отсюда хочешь не хочешь а струночка в текст так и просится. Еще раз простите…)