Манас великодушный - Семен Израилевич Липкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Аалы Токомбаев,
академик, народный поэт Киргизской ССР
⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Многое в этой книге найдешь,
Удивишься, когда прочтешь.
Эта книга — волшебная смесь,
Быль и небыль смешаны здесь.
Это книга давнишних лет,
Прошлого неизгладимый след…⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Первая часть
⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Вещие сны
⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Вот приметы: нахмурена бровь?
Будет не шурясь глядеть на кровь.
Широколоб? Значит, мудрец.
Узкоголов? Значит, храбрец.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
В стародавние времена, когда среди зверей попадались такие, которые понимали людскую речь, а среди коней попадались такие, у которых по бокам росли крылья, появились однажды на Алтае новые люди. Пыль дальних странствий лежала в отворотах их белых шапок. То были киргизы, изгнанные из своей древней страны — Туркестана.
Множество разноязыких племен кочевало тогда на отрогах Алтая. Были тут и тыргауты, и казахи, и маиджу, и нойгуты. Предводитель киргизов пришел с подарками к старейшинам племен. Удивились старейшины дорогим подаркам, но еще более удивились они юным годам предводителя. А тот, поклонившись им, как велит обычай, сказал такие слова:
— Горе нам от владык из дома Чингиза! Их полчища, густые, как пыль дальних дорог, нахлынули на землю мудрого киргизского хана Ногоя и поработили ее. Решили повелители Китая — ханы из дома Чингиза: «Опасно, если сыновья покойного хана Ногоя соединят свои четыре головы в одном месте». И рассеяли они дома четырех братьев в четыре разные стороны. Старшего брата, Орозду, чья жизнь склонялась к закату, оставили в Туркестане, в долине Алая. Второго брата, Буйного Усена, чью кровь горячили его двадцать четыре года, отправили остудить свой жар в снежной Сибири. Третьего брата, Бая, сослали в Кашгар, а самого младшего, юного Джакыпа, чьи глаза к этому времени видели семнадцатую весну, изгнали на далекий Алтай. Вот я и пришел к вам. Не откажите мне, и моему дому, и моему скоту в пригоршне воды из алтайских рек, в пучке травы с алтайских пастбищ.
Умелая речь молодого предводителя понравилась вождям племен. На широких горных полянах, на земле тыргаутов, расположились юрты славного киргизского рода. Подружился Джакып с Айдарканом, предводителем казахов, и с Акбалтой, предводителем нойгутов. Стал множиться род Джакыпа, стали множиться стада Джакыпа, стал богат и могуч изгнанный дом Джакыпа, стало расти изобилие в юртах Джакыпа, но стали также расти и годы Джакыпа, и вот уже дожил он до сорок восьмой весны, а все еще у него и у его жены, почтенной Чиирды, не было детей. Старость стояла на пороге его юрты, а стены юрты все еще не веселил звонкий детский голос. Темная тоска вошла в зоркие глаза Джакыпа.
Однажды объезжал Джакып свои стада. Стал он считать коней и насчитал сорок тысяч голов. Стал он считать прочий скот и сбился со счета, так много было его. И тогда подумал Джакып:
«Многочисленны мои стада, но кто станет после меня хозяином над ними? Безмерны мои богатства, но кому я завещаю их? Неужели никогда мои глаза не увидят сына? Неужели мои глаза будут всегда увлажняться слезами?»
Измученный такими горькими думами, повернул Джакып своего коня в сторону аула, ибо вечер уже опоясывал землю.
Недалеко от юрты повстречался ему мальчик из его народа, по имени Миндибай. Взглянул Миндибай в глаза старейшины и спросил:
— Почему вы плачете, дядюшка?
Ничего не ответил мальчику Джакып. Он спешился, не глядя на Миндибая, и вошел в юрту, забыв даже коня привязать.
— Почему ты плачешь, мой муж? — спросила Чиирда. — Какое горе тебя постигло?
— Одно у меня горе: старость стоит на пороге моей юрты, а в юрте моей нет ребенка, — сказал Джакып.
Заплакала Чиирда, ибо горе Джакьша было ее горем, и долго сон не входил в ее глаза и в глаза Джакыпа. Все же к утру сон снизошел к ним, а когда они проснулись, поняла Чиирда, что муж ее чем-то смущен и обрадован. Понял и Джакып, что жена его чем-то смущена и обрадована.
Сказал Джакып:
— Видел я сон. Видел я, что привязал к насесту охотничью птицу — белого кречета с пестрой шеей. И вдруг все пернатые существа, какие есть на свете, стали слетаться к насесту, — но гордый белый кречет был прекрасней их всех.
Сказала Чиирда:
— И я видела сон. Видела я, что некий белобородый старец протянул мне яблоко, большое, как копыто коня. Съела я это яблоко и так располнела, что не могла ни стоять, ни сидеть. И родила я льва, и первое его рычание оглушило землю.
Вдруг в юрту Джакыпа вбежала женщина. Это была мать мальчика Миндибая. С плачем воскликнула она:
— Зачем ты, Джакып, бросил коня без привязи на соблазн ребенку? Твой конь убежал, Миндибай погнался за ним и пропал. Горе мне, матери! У тебя нет детей, вот и не знаешь ты цену ребенку. Найди мне моего единственного!
Обеспокоенный Джакып отправился на поиски Миндибая. Объездил он все аулы, осмотрел все пастбища, но мальчика не нашел. Печально возвращался он домой, как вдруг на опушке леса он увидел своего пропавшего коня. Где же Миндибай? Неужели растерзали его лесные звери? И тогда подумал Джакып:
«О, я несчастный! Мало того, что я сам не имею детей, а тут еще из-за меня лишилась женщина единственного сына!»
Стал тревожно озираться Джакып, и вдруг из темного леса выскочил с громким смехом Миндибай.
— Где же мальчики? — спросил он Джакыпа.
— Какие это мальчики? — удивился старейшина.
— Я не знаю их имен, — отвечал Миндибай. — Они не из нашего аула. Когда в погоне за конем я выбежал в открытое поле, внезапно увидел я сорок мальчиков, похожих друг на друга, как передние зубы во рту. Они тоже погнались за конем. Я побежал вместе с ними. Мы поймали коня в том месте, где кончается
