Детство в Соломбале - Евгений Коковин

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДЕД

Воскресенье. Утро. В училище идти не надо. Под крышей старого погреба висит огромная искристая сосулька. Тяжелая слеза горит на ее острие. Еще вчера на дворе кружила сумасшедшая мартовская метель. Вечером ветер переменился. Стало тихо и совсем тепло. В снег ударили капли нежданного весеннего дождя. А на рассвете подморозило. Только наша северная весна так легко играет ветрами и туманами, дождями и заморозками. Дед ударяет по стеклу барометра пальцем и ругается. Стрелка барометра скачет по ступенькам-делениям. Деду все равно, какая стоит погода. Некуда ехать - на реке лед, карбас1 на берегу, сети висят на стене в чулане. Но дед сердится так просто, по привычке. Надоела тесная комната, бесконечные пересуды хозяек на кухне и во дворе. Тянет на воду. Из-за крыши соседнего дома смотрит словно чем-то удивленное солнце. Легкий морозец-утренник совсем ослаб. Только в тени остались нерастаявшие льдинки на лужах. И еще осталась эта сказочная сосулька у крыши погреба. Сосулька напомнила мне сказку о хрустальном дворце, которую рассказывала моя покойная бабушка Василиса. Может быть, это новая проделка злющего колдуна, превратившего доброго молодца в сосульку? Но мне не жалко молодца. Все равно он снова оборотится человеком. Солнце поднялось над крышей и ярко осветило весь наш двор. Не успел я допить кружку кипятку, как мой приятель Костя Чижов уже забежал к нам во двор. Он держал в руке короткую палку. Момент - и палка взлетела в воздух. Трах-та-тах! Льдинка взорвалась, рассыпав осколки и искры. - Ну смотри, Костя, я тоже сегодня устрою что-нибудь раньше тебя! Сказка бабушки Василисы уже забыта. Из угла в угол через всю комнату дед растянул сеть. Скоро вскроется река нужно готовиться к навигации и рыбной ловле. Дед вырезает из дерева вязальные иглы, похожие на причудливые стрелы диких племен, какие я видел в книжке у Кости Чижова. На иглах намотано прядено. В больших морщинистых руках игла кажется живой. Она змейкой проскальзывает через ячеи сети. С каждым новым узелком дыра в сети уменьшается. - Это кто так разорвал? Щука, что ли? Я хожу вокруг деда и расспрашиваю о рыбалке. Дед любит поговорить о рыбной ловле. Я хорошо знаю об этом. Нужно, чтобы дед разговорился. Тогда, между прочим, можно ловко напомнить о шхуне. Он давно обещал мне смастерить шхуну. - Какая там щука! - отвечает дед, затягивая узел широким взмахом руки. Корягой в Восточной Яде зацепило. И кто только в той речонке хламу насыпал?.. Зато окунь там живет. Скажи на милость: где хламу всякого много, туда он и суется. Вот какая рыба зловредная! Кормится в таких местах. А нам, рыбакам, одно наказанье - всю снасть в клочья порвешь. Не идут окунь да подъязок на песочек, куда-нибудь на Шилов остров. На песочке коряг нету и рыбы нету. Пескари - это разве рыба! Кошачья пища. Этак и колюху можно рыбой назвать... - Колюху кошки не едят. - Я поддерживаю разговор, приподнимаю сеть, когда это требуется, подаю деду запасную иглу и ножницы. - Наш Матроско только понюхает колюшку и не ест. Старый-престарый Матроско дремлет на полу. Это очень хитрый кот. Когда солнце отходит в сторону и солнечное пятно на полу передвигается, Матроско тоже меняет свое место. Он любит солнышко. Глаза у Матроски закрыты, и вид у него такой равнодушный, словно ему ровным счетом наплевать, что о нем говорят. Хитрюга! Матроско остарел и уже давно не играет со мной. Зато мышей он ловит по-прежнему ловко. Но больше всего Матроско любит свежую рыбу. - Наш Матроско баловень, - говорит дед. - Он что покойный капитан с "Ксении". Ни один кок1 ему с первого раза угодить не мог. Я знаю, что "Ксения" - пароход, но нарочно спрашиваю: - "Ксения" - шхуна такая была, что ли? - Не-ет, "Ксения" - пароход, железный... На шхунах капитаны не разборчивы, все едят. Народ поморский, простой. - А кто, дедушко, шхуны делает? Плотники? - Корабельные мастера шьют. - А ты бы, дедушко, мог шхуну сделать, а? - Шхуну одному не сшить. Тес надо. Дела много... - Нет, дедушко, не большую, а такую... вот такую... Я показываю руками игрушечные размеры. - Это что же за шхуна! - усмехается дед. - Для модели... - А ты, дедушко, обещал. Сделаешь? Я тебе тоже что-то сделаю... Я тебе, знаешь, принесу... Не знаешь? Кошку найду. На рублики выменяю и принесу. Кошка - маленький якорь. В прошлом году дед утопил свою кошку. А рыбаку без кошки никак нельзя. Что за рыбная ловля без кошки! Но дед не соглашается. Он сделает шхуну, а кошки не надо. Может быть, ворованная. Придерутся - потом ходи и разбирайся, кто прав, кто виноват. Ему чужого не надо. Мне все равно, лишь бы шхуна была. Дед сидит на низенькой скамеечке, которую он сделал сам. Он хороший плотник. Каждый матрос должен быть плотником. Волосы у деда взлохмачены, ворот парусиновой рубахи расстегнут. Починяя свои рыбацкие сети, он поет тягучие поморские песни. В песнях оживает Поморье - старинные посады, рыбацкие становища, беломорские промыслы. Я упрашиваю деда рассказать о Поморье. - Недосуг, - отмахивается дед. - Время ли теперь сказки сказывать! Ужо весна подойдет, на рыбалку поедем, там хоть весь день рассказывай. А на рыбалку-то нам с тобой бы на Белое море! Раздолье! Я помалкиваю, слушаю. Не хотел дед рассказывать, да забылся. А мне это и нужно. - Мы бы с тобой далеко в море, как бывало, пошли. С поветерью да с парусом, на карбасе. Там ветер рассолом морским обдаст, здоровья добавит крепок станешь, что кнехта1 на палубе держаться будешь! А рассказчиков тебе там слушать не переслушать. Сарафанов, повязок, кокошников смотреть не насмотреться. Любо, как девки у моста в хоровод сбегутся, песни заиграют. Рубахи белые - снегу ровня. Ленты - такого цвету в радуге не увидишь. А лес у моря - только мачты на парусники ставить. Лапы у сосен широкие, тяжелые, медвежьи... Хорошо слушать деда Максимыча! Зимой по вечерам дед ходит зажигать фонари. Уже совсем темно. Мы выходим на улицу. Опять подморозило. - У-у... Звезд сколько! - удивляюсь я. - Столько ли еще бывает, - равнодушно отвечает дед. - Дедушко, а всего-навсего сколько звезд на небе? Тысяча будет? - Поболе будет. - Миллион? - И миллиона поболе. - А миллион миллионов будет? - Должно, будет, не считал. - А кто считал, дедушко? - В академиях, говорят, считали. Академия - это очень большой красивый дом. Люди, живущие в этом доме, называются профессорами. Они все время считают, рисуют и учатся. Так говорит Костя Чижов. Дед Максимыч почему-то с недоверием относится к академии. - У нас в Поморье и без академии по звездам курс прокладывали. - Дедушко, а кто звезды выдумал? Бог?.. Ничего я не пойму! Мать говорит, что звезды выдумал бог. Костя говорит, что звезды открыли профессора. Дед усмехается, но молчит. Он, конечно, знает, кто выдумал звезды!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ СОЛОМБАЛА

Соломбала - остров. Мы - островитяне. Это сказал Костя Чижов, но мы ему не поверили. В приходском училище нам говорили: остров есть часть суши, окруженная водой. Разве Соломбала со всех сторон окружена водой? - Дай клятву! - потребовал Гриша Осокин. Он любил торжественность. Костя произнес какие-то таинственные слова не переводя дыхания, скороговоркой. Но ребята все равно не поверили. - Нужно поднять кверху правую руку, - настаивал Гриша. - Скажи, что будешь горбатым, если не остров! Костя выполнил все, что мы требовали. Ребята стояли вокруг него и недоумевали. - Побожись, - тихо сказал Аркашка Кузнецов. - Божись сам! - презрительно ответил Костя. - Бога нету! Он уже не первый раз говорил о том, что бога нету. Мы молчали. Тогда Костя отставил назад ногу и, как бы приготовившись наступать на ребят, сказал: - Держу пари, что Соломбала - остров. С кем?.. Что, боитесь?.. Слово "пари" было новостью. Обычно мы в таких случаях говорили: "Давай поспорим!" или "Бьюсь об заклад!" Пари не состоялось. Когда Костя все объяснил, мы признали, что он прав. Мы были островитянами. Соломбалу окружала вода - Северная Двина, ее рукав Кузнечиха и узкая речка Соломбалка. Речка эта была необыкновенная: она имела два устья, но у нее не было истока. Одним устьем Соломбалка впадала в Двину, другим - в Кузнечиху. Извилистая речка уходит далеко в лес. Кривые дряхлые ольхи склоняются к ней с берегов. Даже в шторм, когда на Двине под сильным ветром шипят, закипая, волны, когда на большую реку страшно выехать в лодке, даже тогда Соломбалка лишь чуть-чуть рябит. Только разговорчивее и подвижнее становятся на берегах деревья. Обняв низкорослые лиственные леса на Со-ломбальском острове, речка сходится с Северной Двиной. Здесь Маймакса судоходный рукав Двины. С океана и с Белого моря в Архангельский порт идут шхуны, боты и пароходы. На берегах Маймаксы - лесопильные заводы и лесобиржи - склады досок. У причалов лесобирж день и ночь грузятся английские, норвежские, шведские транспорты. ...Итак, Костя Чижов прав. Соломбала действительно остров. Вообще Костя всегда придумывает что-нибудь интересное и необыкновенное. Костя был покрепче каждого из нас, хотя первое время мы не хотели признавать этого. Волосы у него были зачесаны на косой пробор, как у парней с пароходов дальнего плавания. Это вызывало у нас затаенную зависть. Я много раз пробовал так зачесывать свои волосы. Приходилось выливать на голову полковша воды, но вода высыхала, волосы выпрямлялись и пробора как не бывало. Костя Чижов носил широкие серые штаны на лямках. Лямки были черные. Вероятно, их пришили недавно, потому что у Кости осталась привычка предупредительно поддергивать штаны. Портниха, которая смастерила Костину рубаху, должно быть, долгое время шила мешки для картошки. Когда Костя впервые появился на нашей улице, ребята встретили его недружелюбно. Раньше он жил на Третьем проспекте. А ребята с Третьего и со Второго проспектов - наши противники. Они загнали кузнецовского голубя-монаха, год назад перехватили на Северной Двине стружок и построили ледяную горку в полтора раза выше нашей. Костя сидел на тумбочке, закинув ногу на ногу. Мы возвращались с речки. Был вечер такой светлый, тихий и теплый, что домой идти не хотелось. Заметив нового мальчика, Аркашка Кузнецов подмигнул нам и вплотную подошел к нему. Задиристее Аркашки на нашей улице ребят не найти. - Эй ты, зачем на нашу улицу пришел? - Ты ее купил? Костя, к нашему удивлению, не проявил ни малейшего испуга. Он спокойно смотрел на нас. - Купил - пять копеек заплатил! - залихватски ответил Аркашка. - Дешево, - сказал Костя. - Так всю Соломбалу за рубль купить можно. - Ты не задавайся лучше, а то получишь... Убирайся с нашей улицы! - Я на своей улице. У меня батька пуд картошки въездных за комнату отдал. Это тебе не пять копеек! - Ты на нашу улицу переехал? Когда? - спросил я. - Вчера вечером. - Ну, так бы и говорил, - успокоился Аркашка Кузнецов. - Значит, теперь наш... Ладно... Ну что, ребята, дать ему на всякий случай "бабушкин стульчик"? "Бабушкиным стульчиком" назывался легкий пинок в известное место. - Попробуй! - Костя встал и шагнул к Аркашке. - Такой стульчик покажу, что надолго запомнишь! Аркашка попятился. - Ладно, не задену. Я так просто... Не бойся... - Очень тебя испугался! - усмехнулся Костя. - Ты сам-то не бойся. - А ты плавать умеешь? - насмешливо спросил Гришка Осокин. - Тебя научу. Мне новый мальчуган понравился. Я подал ему руку. - Как тебя зовут? - Костя... А тебя? - Меня зовут Димка, а фамилия Красов. Пойдем с нами играть! В углу обширного орликовского двора стоял заброшенной погреб, старый и полусгнивший. Погреб давно собирались сломать, но пока он служил ребятам отличным местом для игр. Это была наша пещера. Иногда мы превращали погреб в корабельную каюту. Правда, хозяева дома нередко выгоняли нас из погреба, но мы тайком снова проникали туда. Анна Павловна Орликова, хозяйка дома, любила отдыхать в маленьком садике возле дома. Тут на клумбах, обложенных вокруг камнями, цвели махровые астры, анютины глазки и маргаритки. Нам даже близко к садику подходить запрещалось. Увидев нас, Анна Павловна начинала кричать и звать прислугу или сына. Можно было подумать, что на хозяйку напали грабители. Тогда появлялся Юра - узкоплечий высокий гимназист, которого на улице издавна прозвали короткоштанным. Скинув ремень, он воинственно гонялся за нами. В воздухе сверкала ярко начищенная широкая пряжка. Мы в страхе разбегались. Однажды утром у садика Анна Павловна нашла сорванную маргаритку. Кто ее сорвал, мы не знали. Но гнев хозяйки, конечно, обрушился на нас. - Голодранцы! Воры! Разрушители! - вопила Анна Павловна. И чего она так взбеленилась? Подумаешь - маргаритка! Да если бы мы очень захотели, то ночью все цветочки повыдергали. Только зачем они нам, эти цветочки! Вот если бы репа - это другое дело! На крик матери выскочил Юрка. Мы моментально высыпали со двора на улицу. Юрка кинулся за нами, и ему удалось поймать Гришку Осокина. - Ты сорвал? Ты? Говори! - Ничего я не рвал. Отпусти! Я скажу Сашке. Сашка был старшим братом Гриши. Конечно, если бы он вступился, Юрке не поздоровилось бы. Ведь Сашка был совсем взрослый и уже работал в мастерских. Но разве он будет связываться с Орликовыми! Ему тогда и самому достанется от отца. Орликовых не любили, но побаивались. Юрка затащил Гришку во двор и на глазах у матери избил его. Гришка ревел и грозился, вытирая кровь, сочившуюся из носа. Анна Павловна все еще сидела в садике, вздыхала и расправляла лепестки несчастной маргаритки. - Бедный цветочек... Покажи им, Юрочка, как чужое хватать! Гришка в тот день больше не выходил на улицу. А вечером мы увидели на набережной Соломбалки Сашку Осокина. Мы догадались: он поджидал Юрку Орликова. Молодец! Он не боится. Ага! Вон Юрка вышел из дому. Он, наверное, отправился в город, в Летний сад. Ничего не подозревая, Орликов уверенной походкой вышел на набережную Соломбалки. - Постой-ка! - крикнул Сашка. Юрка остановился, прищурил глаза, сделав вид, что не понимает, зачем он понадобился Осокину. - А ну, пойдем под мостик, поговорим! - зло сказал Сашка. - Что вам нужно? Раньше Юрка все же иногда выходил на улицу и играл с Сашкой и другими ребятами своего возраста. Тогда он не был таким вежливым и не называл на "вы" мальчишек. Теперь он заканчивал гимназию и с презрением поглядывал на своих ровесников с нашей улицы. "Вам!" Сашка Осокин так же зло улыбнулся. - Нужно. Пойдем, поговорим! Было видно, что Юрка струхнул. Он побледнел, отвел глаза в сторону и молчал. - Пойдешь? - Зачем? Я ничего не сделал... - Ничего? - Сашка взял гимназиста за грудь и притянул к себе. - А за что Гришке нос расквасил? С маленькими воюешь, а под мостик идти боишься! Смотри, теперь то время прошло, царское. Не забывайся! Сашка рванул Орликова на себя и с силой оттолкнул: - Еще раз заденешь ребят - душу из тебя вытряхну! Но "то время" еще не прошло. Хотя царя уже не было, в Соломбале и на нашей улице, по крайней мере, ничто не изменилось. Юрка Орликов вскоре окончил гимназию и уехал из Архангельска. В тот день, когда мы познакомились с Костей Чижовым, нам удалось незаметно пробраться в погреб. - Это наша каюта, - сказал я Косте. - А где же иллюминатор? - спросил новый член экипажа. - Нужно прорезать. В самом деле, почему мы не додумались до этого раньше! И в тот же вечер в двери погреба было вырезано небольшое круглое окно - "иллюминатор". Костя Чижов оказался выдумщиком и смелым парнем. Он открыл нам много такого, о чем мы раньше даже и не подозревали. Однажды в воскресенье Костя появился на улице не босой, как обычно, а в веревочных туфлях. Отец послал его в город с очень важным поручением. Костя позвал с собой нас. Он обещал показать памятник Петру Первому. - Он ведь нашу Соломбалу Соломбалой назвал, рассказывал Костя, шагая впереди ребят. - Тут у Петра верфь была... Нам, конечно, было известно, откуда пошло название "Соломбала". В торжественный день спуска на воду первого корабля Петр устроил бал. Здесь не было паркетных залов. Под ногами у танцующих лежала солома. От двух слов - "солома" и "бал" - пошло название острову, на котором мы жили. - Это все вранье, - важно сказал Костя. - А я вот знаю. Слушайте! Когда спускался первый корабль, был сильный-пресильный шторм. Всем штормам шторм. И вот в тот день на Двине перевернуло ботик, а на этом ботике самый любимый помощник Петра плыл. Ну, помощник и утонул. А в тот день бал созывали по какому-то случаю. Все веселятся, а Петр скучный такой "Что ты, - спрашивают, - государь, не весел?" А он отвечает: "Солон мне этот бал". Вот и вышло "Солон-бал". А потом уж Соломбалой стал остров зваться1. Вот как было дело! Мы согласились: это тоже было похоже на правду. Мы шли толпой по деревянным тротуарам и рассказывали всевозможные истории и случаи. Кто хотел, чтобы его послушали, забегал вперед и, перебивая другого рассказчика, восклицал: - Ну, это что!.. А вот... Мы вспомнили Ивана Лобанова - архангельского богатыря, который, рассердившись на рабочих копра, забросил в болото сорокапудовую "бабу" для забивки свай. В другой раз Лобанов удержал у пристани пароход, машина которого работала на "полный вперед". Рассказам, воспоминаниям не было конца. Нагретые солнцем доски тротуара обжигали босые ноги. Когда ногам становилось невыносимо горячо, я шел по траве, около тротуара. Соломбала - морская бедная слобода, часть Архангельска. Живут тут моряки, судоремонтники и лесопнльщики. Соломбалу отделяет от центра Архангельска рукав Северной Двины - Кузнечиха. Через Кузнечиху перекинут длинный деревянный мост. Идти по мосту очень интересно. Оглянешься - сзади родная Соломбала: огромное белое здание флотского полуэкипажа, собор, лесопильный завод Макарова, у набережной мачты и пароходные трубы. Под мост непрестанно проскакивают лодки. У мостовых свай толкается маленький пароходик с баржей на буксире. И трудно понять, то ли он не может справиться с непомерно трудным делом - провести баржу под мост, то ли капитан пароходика кого-нибудь поджидает и не хочет пришвартовываться1. С моста видно широкую Северную Двину, чуть затянутую дымом. А впереди, на высоком берегу - Архангельск выглядывает из зелени бульвара причудливыми башенками, железными крышами, церковными куполами. По городу мы идем пешком и с любопытством разглядываем красивые дома Немецкой слободы. Здесь живут самые богатые люди Архангельска - владельцы лесопильных заводов, пароходов, магазинов. По Троицкому проспекту, громыхая и позвякивая проходит трамвай, но он не для нас. Если вывернуть все наши карманы, из них не выпадет ни одной копейки. Нам остается лишь любоваться вагоном и строить предположения, кто сильнее: трамвай или речной пассажирский пароход - "макарка". Речные пароходы принадлежали архангельскому коммерсанту Макарову. Хотя трамвай нам очень нравился, но мы были соломбальцами, водниками, и потому без особого спора согласились, что пароход, конечно, пересилит. Костя велел нам подождать, а сам зашел во двор небольшого домика. Через несколько минут он выбежал. Поручение отца было выполнено. Теперь можно отправиться смотреть памятник Петру Первому. Памятник стоял на берегу Северной Двины. В треуголке и мундире, с подзорной трубой в руке, Петр словно сошел с корабля на новую землю. Широкая лента и звезда украшали его грудь. Одна перчатка с большим раструбом была заткнута за пояс. Мы несколько раз обошли вокруг памятника. - Он сам корабли строил! - сказал Гриша. - Как "сам"? - Очень просто: брал топор и работал. Я видел на картинке. - Врешь, Гришка! Он царь был... Мастеровых, что ли, не хватало? - Такой уж царь, - ответил Гриша. - Он показывал, как делать. - Просто руки хотел поразмять, - сказал Костя. - Надоест ведь все приказывать да приказывать...