Навеки твой. Бастион. Неизвестный партнер - Гюннар Столесен

– Теперь расскажи мне о своем велосипеде, о маме и о Джокере с компанией. И скажи, что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал.

Я глянул на Роара и ободряюще улыбнулся. Он попытался улыбнуться в ответ, и я должен признаться, что не видел, пожалуй, ничего более душераздирающего, чем попытка ребенка улыбнуться, когда он не может этого сделать. Я понял, что мальчику предстоит поведать мне непростую историю.

– На прошлой неделе они забрали велосипед у Петера, – начал Роар. – У него тоже нет папы.

– Правда?

Поток автомашин медленно двинулся вперед. Я машинально следил за тормозными сигналами впереди идущих машин.

– Джокер всегда ходит со своей компанией. У них есть небольшой домик в лесу на горе за нашими домами.

– Домик?

– Да, но это не они его построили, кто–то построил, а Джокер и его компания всех оттуда выгнали, и теперь все боятся в этот домик заходить. Но вот…

Мы ехали по Лаксевогу. Направо, по другую сторону Пуддефьорда, похожий на собачью лапу, вытянулся в заливе полуостров Нурднес.

– Да, и что? – спросил я.

– Мы, конечно, слышали о том, что они там проделывали. Они ловили девчонок постарше и тащили в домик, ну и все такое… Но это были девчонки, а не мамы. А когда они украли велосипед у Петера, его мама пошла туда, чтобы забрать велосипед, и она… она не вернулась.

– Как? Совсем не вернулась?

– Нет. Петер, Ханс и я – мы ждали ее больше двух часов, а потом Петер заплакал и сказал, теперь, мол, ясно, что они убили его маму, а отец ушел в море и больше никогда не вернется…

– Чего же вы не позвали на помощь взрослых?

– А кого? Ни у Петера, ни у Ханса, ни у меня нет папы. Наш дворник и полицейский Хауге только и знают, что кричат на нас и прогоняют. А руководитель молодежного клуба в нашем доме твердит одно: приходите к нам, будем играть в «людо» [1]. Дурак он. Но потом мама Петера вернулась из леса с велосипедом, а одежда на ней была вся грязная и изорванная, и она плакала. Все это видели. Позади шел Джокер со своей компанией, они орали и хохотали, а когда увидели нас, то закричали – так, чтобы слышали и мама Петера, и все, – что, если мама Петера пожалуется кому–нибудь, они расправятся с Петером.

– Этим все и кончилось?

– Да, ведь никто не станет связываться с Джокером. Как–то отец одной девочки встретил Джокера у магазина, прижал его к стенке и сказал, что, если они не прекратят безобразий, он так отделает самого Джокера, что тот на ногах стоять не сможет.

– Ну?

– Однажды поздно вечером, когда этот человек возвращался с работы, компания подстерегла его около дома. Они избили его так, что он две недели пролежал в постели, а когда поправился, вся семья переехала на другую квартиру. С тех пор все боятся…

– Ты думаешь, что я не испугаюсь?

Роар с надеждой посмотрел на меня.

– Конечно, ты ведь настоящий сыщик!

Я усмехнулся, представив себя рослым и крепким сыщиком (а на самом деле мускулы у меня дрябловаты, только язык хорошо подвешен).

Мы миновали первый жилой квартал на окраине и уже выехали из районов, где скорость движения ограниченна, но я не спешил давить на газ. Мне стало чуточку легче.

– Значит, они взяли твой велосипед и ты боишься за свою маму? Ты ей говорил о маме Петера?

– Нет–нет, я не мог.

– А ты уверен, что это Джокер и его компания взяли…

– Там есть один парень – Тассе. Он маленький и толстый. Сегодня, когда я возвращался из школы, он мне сказал, что Джокер взял мой велосипед и я могу получить его, если приду к ним в домик. А если я боюсь, то пусть приходит мама. Он прямо так и сказал, и захохотал.

– А сколько их там, в этой компании?

– Восемь–девять, а может, десять человек. Когда как.

– Только мальчишки?

– Нет, там и девчонки бывают, но не всегда.

– Сколько же им лет, этим ребятам?

– Они большие. Шестнадцать или семнадцать – это точно. А Джокер даже старше. Говорят, что ему больше двадцати, но, наверное, девятнадцать.

Девятнадцать… Самый расцвет для психопата. Уже не ребенок, но и не взрослый. Я с подобными типами встречался. Они то жестоки и упрямы, а то могут расплакаться от случайно оброненного грубого слова и совершенно непредсказуемы, как погода в конце февраля: можно ждать чего угодно. Передо мной стояла нелегкая задача.

3

Мы проехали «торговый центр», как величали здешний супермаркет. За ним, на горе, расположились две школы: большая, покрашенная в красный цвет – средняя и высоко забравшаяся на склон – начальная. Поодаль взмывали к небу четыре жилых дома–башни.

– Вот здесь мы и живем, – произнес Роар таким тоном, будто показывал одну из звезд Большой Медведицы.

Этот район был расположен у подножия горы Людерхорн. Гора отсюда выглядела тяжелой и мрачной. На ее вершине торчали телевизионные башни, своим острием раздиравшие брюхо облаков, обнажая внутренности серо–голубого неба.

Я остановил машину, и мы вышли.

– Мы там живем. – Роар показал пальцем куда–то вверх.

– Где?

– На девятом этаже, вон окно с зелеными и белыми шторами. Это моя комната.

– Ясно.

Окно с зелеными и белыми шторами где–то на девятом этаже – это звучало как упоминание о необитаемом острове Робинзона Крузо.

– Может, нам подняться и поговорить с твоей мамой? – предложил я.

Мальчик упрямо покачал головой.

– Нет, без велосипеда нельзя, – сказал он.

– Хорошо, – согласился я, но у меня засосало под ложечкой. По правде говоря, компания подростков – далеко не самое легкое, с чем приходится иметь дело в жизни. Особенно когда они чувствуют свою силу, а ты прекрасно знаешь, что за последние года два самой тяжелой физической нагрузкой для тебя было поднять бутылку с акевитом [2].

– А где мы их найдем?

– Там, на горе. Я покажу тебе.

Мы обогнули соседний дом–башню. По склону горы справа, среди деревьев, виднелся квартал невысоких жилых домов, стоящих в беспорядке, будто кто–то разбрасывал их сверху и даже не посмотрел, куда они упали. За домами рос молодой сосновый лес. Там–то и должен был быть домик Джокера.

Остановившись за углом, Роар начал объяснять мне, куда и как идти.

– А разве ты не пойдешь со мной?

Мальчик покачал головой.

– Я понимаю, – улыбнулся я ему, – когда я был таким, как ты, на нашей улице тоже была компания. Может, не совсем такая, но и жизнь тогда была другой. Таких высоких домов и в помине не было. Ладно, жди меня здесь. Мне по этой тропинке?

Роар кивнул. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, и я понял, что он боится, боится не за себя, а за меня. Честно говоря, это меня не очень подбодрило.

Чтобы почувствовать уверенность, я зашагал «моряцкой» походкой, стараясь походить на сильного мужчину, уже давно научившегося самостоятельно чистить зубы.

По тропинке навстречу мне шла женщина, лет сорока, с лицом худым и постным, как остатки рыбного обеда. Чтобы подчеркнуть свою индивидуальность, она сколола волосы на затылке, стянула их так туго, что они казались приклеенными. Хоть она и была блондинка, прическа делала ее похожей на индианку. Женщина тащила за собой большую хозяйственную сумку на колесиках, никакого отношения к велосипеду не имеющую. Лицо ее было бледным, а испуганные глаза смотрели прямо на меня. Ей нечего было меня бояться, но я все–таки не решился улыбнуться, чтобы не напугать ее.

Уступив ей дорогу, я пошел по лесу. Я всегда любил сосны. Они – полная противоположность строгим и печальным елям со склоненными, как в трауре, ветвями. Сосновый аромат напомнил мне о лете, скорее о конце лета, когда легко и приятно шагать вверх по горной тропе, через поросшие вереском поляны, к широким лугам, к небу – синему и чистому, куда летнее солнце прячет все запасы витаминов в преддверии долгой зимы.

Но до лета далеко, стоит февраль, и нечего мечтать о горных просторах, теплых хвойных лесах и тому подобном…

Я увидел домик совершенно неожиданно, метрах в двадцати по склону. Это сооружение очень условно можно было назвать домом. Скорее это был сарай, сколоченный из древесных отходов и выкрашенный темно–зеленой краской. Для утепления использовали разодранные картонные коробки и ящики. Под самой крышей я заметил окошко, задраенное металлической сеткой, как в курятнике. Прислоненный к стене, стоял велосипед, сверкая свежей голубой краской.

В окошке мелькнуло чье–то бледное лицо. Потом я услыхал голоса, и тут же через дверь в торцовой стене домика–сарая высыпала молодежная компания. Живой стенкой они выстроились перед велосипедом: комитет по приему гостей был в сборе.

4

В них чувствовалось больше настороженности, чем уверенности. Передо мной стояло шесть ничем не примечательных акселератов–подростков со светлым пушком на подбородках и вполне типичными для этого возраста прыщами на лицах. Долговязый неуклюжий паренек, замыкающий ряд, пытался скрутить сигаретку, но руки его дрожали и половина табака высыпалась, а когда наконец сигаретка была готова, он, вместо того чтобы пихнуть ее в рот, чуть было не угодил себе в глаз. Низенький толстый румяный мальчишка с золотистыми волосами прятался за чужие спины. В глазах его застыло выражение собачьей преданности – верный признак, что он и есть козел отпущения для всей компании, он – шут, потому что в таких компаниях не обходятся без шута. Но горе тому, кто осмелится его обидеть. Именно шут– – осознают они это или нет – является связующим звеном всей компании. Каждый считает своим долгом защищать его, ведь только он и нуждается в защите. Наверное, это был Тассе, о котором мне говорил Роар. Остальные четверо отличались друг от друга цветом волос, ростом и выражением лица, однако на всех были одинаковые джинсы и куртки – правда, у одних нейлоновые, у других кожаные.