Четыре после полуночи - Стивен Кинг

— В чем же?

— Твоя мать ничего не знала. В молодости нужно не так уж и много, чтобы разрушить семью. Не уверен, что она развелась бы со мной из-за этого пари, но очень рад, что мне не пришлось этого выяснять. Когда лихорадка спала, я понял, что на кон поставлены не деньги, а все мое будущее.

Они уже подходили к «Империи изобилия». Джон увидел скамейку, жестом предложил Кевину сесть.

— Осталось немного. — Отец хрипло рассмеялся. — Все равно болит, хотя прошло столько лет.

Они сели, и мистер Дэлевен закончил рассказ о том, как познакомился с Попом Мерриллом.

— Я был у него вечером того дня, когда заключил пари. Сказал твоей матери, что мне надо купить сигареты. Пришел в темноте, чтобы никто меня не увидел. Из горожан, К нему обращались только те, кто попадал в какие-то передряги, а мне не хотелось, чтобы кто-либо знал о моих проблемах. Поп спросил: «Каким ветром вас занесло ко мне, мистер Дэлевен?» Я рассказал. На что он заметил: «Вы только заключили пари, а уже вбили себе в голову, что проиграете его». «Если проиграю пари, — ответил я, — то хочу твердо знать, что не проиграю при этом чего-то еще».

Он засмеялся. «Уважаю мудрых людей. Я чувствую, что могу вам доверять. Если „Кельты“ выиграют, приходите ко мне. Вас я выручу. У вас честное лицо».

— И это все? — спросил Кевин; в восьмом классе они изучали систему ссуд, многое отложилось у него в памяти. — Он не попросил у тебя… э… залога?

— Людям, которые ходили к Попу, закладывать нечего, — усмехнулся отец. — Он, конечно, не из тех ростовщиков, каких изображают в фильмах: не ломает ноги не возвратившим долг. Но у Меррилла есть свои способы взять людей за горло.

— Какие способы?

— Не важно, — уклонился от прямого ответа Джон Дэлевен. — После окончания последней игры я поднялся наверх, хотел сказать твоей матери, что вновь иду за сигаретами. Она спала, и мне не пришлось лгать. Время было позднее, но в окнах Меррилла горел свет. Другого я и не ожидал.

Деньги он дал десятками. Достал их из какой-то жестянки. Одни десятки. Я хорошо это помню. Еще разглаживал мятые. Сорок десяток. Он пересчитывал их, как кассир в банке, попыхивал трубкой, поблескивал стеклами очков. Меня так и подмывало дать ему в зубы. Вместо этого я его поблагодарил. Ты понятия не имеешь, как иногда трудно сказать: «Спасибо вам». Надеюсь, никогда не узнаешь. Он ответил: «Условия вам известны, не так ли?» Я кивнул. «Вот и хорошо, — продолжил он. — В вашем случае я не волнуюсь. Что я хочу сказать, у вас честное лицо. Сначала вы расплатитесь с тем парнем на работе, а потом расплатитесь со мной. А от азартных игр держитесь подальше. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: вы не игрок».

Я взял деньги и отправился домой, спрятал их под ковриком старого «форда» и лег рядом с твоей матерью, но до утра не сомкнул глаз. На следующий день отдал десятки инженеру, он аккуратно их пересчитал, сунул в карман рубашки и застегнул пуговицу клапана, словно деньги значили для него не больше, чем какая-нибудь квитанция. Потом хлопнул меня по плечу и сказал: «Ты хороший парень, Джонни. Лучше, чем я думал. Я выиграл четыреста долларов, но проиграл двадцать Биллу Антермейеру. Он говорил, что ты принесешь деньги этим утром, а я думал, только в конце недели. Если принесешь». «Я всегда плачу долги», — отрезал я. «Конечно, конечно», — закивал он, и вот тут я действительно едва не отколошматил его.

— И какие проценты брал с тебя Поп, папа? Джон Дэлевен повернулся к сыну:

— Этот человек разрешил тебе так называть себя?

— Да, а что?

— Будь с ним поосторожнее. Он змея. — Джон вздохнул, как бы признавая, что от ответа ему не уйти. — Десять процентов.

— Это не так уж и мно…

— В неделю.

— Но ведь это нарушение закона!

— Святая правда, — сухо ответил мистер Дэлевен, посмотрел на сына, увидел его изумление, хлопнул по плечу и рассмеялся. — Такова жизнь, Кевин. Все равно умирать.

— Но…

— Какие уж тут «но». Поп знал, что я заплачу. А я уже выяснил, что на сталелитейном заводе в Оксфорде требуются рабочие на смену с трех дня до одиннадцати вечера. Я ведь сказал тебе, что готовился к проигрышу, и не ограничился походом к Попу. Твоей матери я объяснил, что могу какое-то время работать по вечерам. В конце концов, ей хотелось поменять машину, переехать в квартиру получше, положить какие-то деньги в банк на случай финансовых неурядиц. — Он рассмеялся. — Я решил приложить все силы, чтобы твоя мама так ничего и не узнала. Она, конечно, возражала против моей второй работы. Говорила, что я надорвусь, работая по шестнадцать часов в сутки. Что сталелитейные заводы опасны, там вечно кто-то остается без руки или ноги. Я же отвечал, что волноваться не стоит, я, мол, устроюсь в сортировочную, оплата там небольшая, зато работа сидячая, а если мне будет тяжело, уйду. Она все равно не сдавалась, говорила, что сама пойдет работать, но я ее от этого отговорил. Меньше всего мне хотелось, чтобы она работала, знаешь ли. Кевин понимающе кивнул.

— Я обещал ей, что брошу вторую работу через шесть месяцев, максимум восемь. Они меня взяли. Только не в сортировочную, а на прокатный стан, направлять на ролики раскаленные болванки. Работа действительно была опасная: достаточно на секунду отвлечься, чтобы остаться без руки или ноги, а то и без головы. Я видел, как человеку роликами расплющило руку. Жуткое зрелище.

— Господи! — выдохнул Кевин, но мистер Дэлевен его, похоже, не слышал.

— Так или иначе, мне платили по два доллара и восемьдесят центов в час, а через два месяца я уже получал три доллара и десять центов. Это был ад. Утром и днем я работал на строительстве дороги (слава Богу, дело было весной, до наступления жары), а потом, боясь опоздать, мчался на завод. Переодевался и до одиннадцати вкалывал на прокатном стане. Возвращался домой к полуночи. Если мама меня дожидалась, а такое случалось две или три ночи в неделю, то мне приходилось тяжко. Надо было притворяться, что энергия из меня бьет ключом, а на самом деле я едва волочил ноги. Но если бы она это заметила…

— Она заставила бы тебя уйти с завода.

— Да. Заставила бы. Я рассказывал какие-то глупые истории о сортировочной, где я не работал, и гадал: что случится, если она как-нибудь приедет на завод, чтобы покормить меня обедом? Мне, конечно, удавалось дурить ей голову, но она чувствовала, что я устаю, и уговаривала уйти с работы, за которую платят такие гроши. А выходило действительно немного, после того как свои куски отхватывали государство и Поп, — именно столько и получали в сортировочной. Платили всегда по средам, и я обращал чек в наличные до того, как бухгалтерши уходили домой.