Все рассказы об отце Брауне - Гилберт Кийт Честертон

света, проникавшего сквозь низкое овальное окно, словно святая, покинутая всеми в долине смерти. Она подняла глаза, и удивление сделало ее лицо еще более удивительным.

— Что случилось? Почему вы вернулись?

— Я вернулся за спящей красавицей, — отвечал Пейн со смехом. — Этот старый дом, как сказал доктор, давным-давно погрузился в сон, но вам не следует уподобляться старухе. Я выведу вас к дневному свету, и вы услышите правду. Я знаю страшное слово, которое разрушит злые чары.

Аделаида ни слова не поняла из его речи, но что-то заставило ее встать и позволить ему вывести себя через мрачные залы, вверх по ступеням, навстречу вечернему небу. Заброшенный сад спускался к морю, старый фонтан с зеленой от патины фигурой тритона еще стоял, но из пересохшего рога в пустую чашу вода давно не вытекала. Пейн не раз следил глазами за силуэтом тритона на фоне темного неба, и всегда тот казался ему символом утраченного счастья. Совсем скоро, говорил он себе, соленые воды заполнят пустую купель, и цветы захлебнутся, и водоросли задушат их в цепких объятиях. И тогда дочь Дарнуэев обручится со смертью и роком, глухим и безжалостным, словно море. Но теперь Пейн смело возложил руку на бронзового тритона и потряс скульптуру, словно хотел сбросить с пьедестала, как идола или злого божка.

— О чем вы говорили? — спросила Аделаида прямо. — Что это за слово, которое освободит нас?

— Это слово «убийство», — ответил Пейн. — И оно несет свободу, чистую, как весенние цветы. Нет, я никого не убивал. Но весть, что кто-то убит, — весть благая после того страшного сна, в котором вы жили. Не понимаете? Причина того, что происходило с Дарнуэями, была в них самих. Проклятие распускалось внутри них, словно ядовитый цветок. Ни старые басни Вайна, ни новомодные теории Барнета не допускали избавления. Однако человек, который погиб сегодня, стал жертвой не магического проклятия или наследственного безумия. Его убили, и пусть для нас его убийство лишь стечение обстоятельств — да упокоится он с миром, — но обстоятельств счастливых! Ибо весть о нем пришла извне, словно солнечный луч.

Неожиданно мисс Дарнуэй улыбнулась:

— Кажется, я поняла. Вы говорили, словно безумец, но я поняла. Но кто убийца?

— Не знаю, — признался Пейн тихо, — знает отец Браун. А он говорит, что убийство совершил тот, чья воля была свободна, как этот ветер с моря.

— Отец Браун удивительный человек, — промолвила Аделаида после паузы, — только он один скрашивал мою жизнь здесь, пока…

— Пока? — Пейн порывисто шагнул к ней, едва не столкнув бронзовое чудище с пьедестала.

— Пока не появились вы, — улыбнулась она.

И спящий за́мок проснулся. Здесь не место описывать все стадии его пробуждения, хотя многое свершилось еще до того, как на берег опустилась ночь. Много раз Гарри Пейн шагал этим путем по темным пескам, но никогда еще не испытывал такого невероятного счастья — внутри него словно плескалось алое море. Ему казалось, что замок утопает в цветах, бронзовый тритон сияет позолотой, а фонтан бьет струями воды и вина. И вся эта благодать происходила из единственного слова «убийство», смысла которого художник до сих пор не сознавал. Он просто принял его на веру и не прогадал, ибо был из тех, кто чуток к гласу истины.

Прошло больше месяца, и Пейн вернулся в свой лондонский дом, где должен был встретиться с отцом Брауном. С собой художник привез снимок портрета. Его сердечные дела продвигались настолько успешно, насколько возможно, учитывая недавнюю трагедию, и хотя его самого она почти не затронула, все же трагедия напрямую относилась к семье Дарнуэев. В последнее время художнику пришлось заниматься многим, но только когда уклад замка вернулся в привычную колею и портрет водворили на старое место в библиотеке, Пейн получил возможность сфотографировать его со вспышкой. Прежде чем отослать снимок антиквару, художник привез его в Лондон, чтобы показать отцу Брауну по настоятельной просьбе последнего.

— Вы чего-то недоговариваете, отец Браун, — заметил Пейн. — Судя по вашему виду, вы давно разгадали загадку.

Священник скорбно покачал головой:

— А вот и нет. Должно быть, я болван, но кое-чего я до сих пор не понимаю. До определенного момента мне все ясно, а как только доходит до… Вы позволите снимок?

Священник поднес фотографию к глазам и близоруко прищурился.

— А лупа у вас есть?

Пейн подал лупу. Некоторое время патер пристально разглядывал снимок.

— Взгляните на корешок книги, что стоит на полке за рамой. «История папессы Иоанны». Интересно, как… о Господи. А вот и еще одна, что-то про Исландию. Невероятно, обнаружить разгадку таким удивительным способом! Где были мои глаза? Какой же я осел, что не заметил раньше!

— Не заметили чего? — нетерпеливо спросил Пейн.

— Недостающего звена, — ответил отец Браун. — Зато теперь мне все ясно. Да, теперь я знаю, как развивалась эта печальная история от начала до конца.

— И как же? — вскричал Пейн.

— Оказывается, — улыбнулся священник, — в библиотеке замка есть книги о папессе Иоанне и об Исландии, и еще одна, название которой начинается: «Религия Фридриха…» Нетрудно догадаться, что в конце.

Заметив нетерпение собеседника, священник посерьезнел:

— По правде сказать, это недостающее звено не самое важное. В деле есть куда более существенные детали. Начать с обстоятельства, которое наверняка вас удивит. Дарнуэй умер не в семь часов вечера, он был мертв с самого утра.