Морпех. Зеленая молния - Иван Басловяк

Матросы летали по вантам и реям ошпаренными белками. Я ревел команды, боцман их дублировал голосом и рожком. Сколько времени это продолжалось, я не помню. Бортовая качка плавно сменилась килевой, корабль бежал по волнам, почти не зарываясь в них носом, а на палубе стоял капитан с открытым ртом и таращил на меня круглые глаза. Аврал кончился, но при смене направления ветра мог повториться. Но я был к этому готов!

Шумно вздохнув, я вытер выступивший на лбу пот платком. Посмотрел на картушку компаса, сказал рулевым «так держать» и спустился с квартердека на палубу, где капитан всё ещё столбом стоял. Выйдя из ступора он, взяв мою руку, с чувством потряс её:

– Молодец, дон Илья, браво! Я удивлён безмерно вашими способностями. Вы действительно первый раз в океане? Вы точно не моряк?

– Нет, не моряк и первый раз в океане. Просто вы, дон капитан, чудесный учитель! Я рад, что вы соблаговолили поделиться со мной малой крохой своих обширных знаний. И безмерно благодарен за это.

И в том же ключе далее… Я лил в его уши мёд лести и восхищения вёдрами, возносил его знания и учительский дар до небес, раскатывался в тонкий блин в экстазе благодарности! В общем, делал всё, чтобы добраться до святая-святых капитанской каюты – орехового шкафчика, где хранились морские карты и навигационные приборы. Моя следующая задача – научиться ими пользоваться.

На вахту заступил дон Педро, окинул цепким взглядом паруса, палубу и океан. Посмотрел на компас и что-то сказал рулевым. Кивнул головой и отвернулся, не сказав мне ни слова. К чему бы это? Тут же объявил аврал: у океана явно портилось настроение, надвигался шторм. Волнение усилилось, появились гребни большой высоты, а ветер стал срывать с них белую пену. Качка стала размашистей. Кораблик скрипел разными голосами, явно жалуясь кому-то на свою судьбу – тащить через океан этих непоседливых и любопытных человечков. А стихия набирала силу. Гребни стали образовывать валы штормовых волн, а пена вытягиваться полосой.

– Шесть баллов! – перекрывая свист ветра, крикнул дон Педро. – Идите в кубрик, кабальеро!

Не дожидаясь, когда волны начнут захлёстывать палубу я, следуя совету испанца, юркнул в помещение, занимаемое стрельцами. Под потолком качались два зажжённых фонаря, бросавших неяркий свет на окружавших меня людей и имущество. Чувствовалось напряжение и обеспокоенность. Воины были сосредоточены и собраны, смотрели на меня серьёзными глазами, сурово, но не испугано. Разговоров не было.

– Как перед боем, – подумалось мне. – А ведь и верно, впереди бой с морской стихией. И выйти победителем из этой схватки можно лишь проявив выдержку и терпение.

– Как настроение, воины? – громко спросил я. – Жалобы, просьбы, пожелания есть?

На меня взирали с удивлением. «О чём это боярин говорит?» – явно читалось в их глазах.

– Так есть или нет? – уперев руки в бока, опять спросил я.

– Качает шибко, никак не могу пристроиться, чтобы с боку на бок не катало! – откликнулся кто-то.

– Ляг по-другому. Поперёк волны.

– Так ложился уже, на спину. По медвежине по шерсти как по льду на санках, скользко. Против шерсти – колко. А на животе лежать боязно.

– Чего же тебе на животе лежать боязно-то?

– Э-э, воевода! Начну я по воле волн по шкуре мохнатой на животе елозить. Тут и до греха недолго. Жёнку свою я, почитай, уж полгода не видал, восстанет плоть, а тут волна сильная! Соскользну на палубу голую. Ладно, если погну только, а ежели сломаю струмент? Беда будет!

Громкий хохот стрельцов перекрыл вой ветра, посыпались шутки, советы и подначки в тему. Я тоже рассмеялся. Своего я добился, отвлёк людей от суровой сосредоточенности. Пусть на малое время, но наступила некоторая расслабленность, тревожное ожидание надвигающегося шторма сменил бесхитростный трёп. Люди зашевелились, начались разговоры. Кто-то даже песню затянул, поддержанную несколькими голосами.

Я не пошёл в каюту, остался со своими воинами. Мне притащили какой-то мягкий тюк. Усевшись на него, я начал разговаривать с рассевшимися вокруг меня людьми о том, о сём, кто откуда родом, чем раньше занимался и каким, помимо воинского, мастерством ещё владеет. Стрельцы вспоминали свою прежнюю жизнь, смешные из неё случаи. Свою лепту в устное творчество внёс и я.

– А вот ещё был случай, – начал я уже не знаю, какой по счёту анекдот, «сказку» по-местному. – Идёт мужик по лесу, смотрит – в траве два огромных глаза, на него смотрят.

– Ты кто? – спрашивает.

– Ёжик.

– А чего глаза такие большие?

– Я какаю.

И опять смех полусотни взрослых мужиков над незамысловатой «сказкой» перекрывает голос шторма. А я, видимо, был в ударе. Бородатые дети, они с интересом слушали истории о Колобке, о Золотой Рыбке, сопереживали судьбам героев и радовались краху происков их врагов. А потом долго обсуждали услышанное, рядили, как можно было бы поступить в том или ином случае. Откуда-то появились музыкальные инструменты: рожок, бубен с колокольцами и… балалайка! Насколько я помню, она была создана лет на двести с гаком позже этого времени. Или исследователи опять чего-то не доисследовали? Весёлая плясовая диссонансом ворвалась в заупокойные завывания расходившегося не на шутку шторма. Плясать, к сожалению, было тесно, а вот петь – в самый раз. Весёлые, остроумные, порой неприличные, эти короткие, народного сочинения, песенки позже будут названы частушками. И опять громкий смех перекрывает звуки бури. Как мало надо русскому человеку, чтобы смочь выдержать удары, людские или природные – без разницы!

Русские люди! Простые и, может, в чём-то наивные. В Бога верящие, землю свою любящие. Без рассуждений готовые идти на бой за свой Род, за Честь, за Свободу! Слову данному верные. Ещё не испорченные пришлыми «учителями жизни», которые даже по-русски говорить-то правильно не умеют, но «прекрасно» знают, что русский мужик должен делать, а чего он делать не имеет права, так как это идёт в разрез с их европейскими ценностями!

Эх, опять прошлую жизнь вспомнил! С дерьмократами, фальшивыми вождями и откровенными ворами во власти, коих вынесла «перестройка» на поверхность своими фекальными водами. Их довольные рожи пёрли из всех телевизоров страны, а мы, простые и наивные, им верили и шли туда, куда они нас вели. Вели, предварительно украв нищенские сбережения, введя карточную систему на хлеб, мясо, сахар, мыло. И это в богатой стране, экономика которой в шесть раз превосходила экономику того же Китая и которая кормила половину Африки! Вкупе с «братскими» республиками. А тут в одночасье всё кончилось! А что не кончилось, того, якобы, осталось очень мало! Таки в очередь, сукины дети! В очередь! За килограммом сахара, за кусочком мыла, размером со спичечный коробок – на месяц! Но зато, какие речи говорили, баюны сладкоголосые! О плюрализме мнений и демократических ценностях, об открывающихся перспективах развития через интеграцию и т. д. и т. п. Словесная шелуха впихивалась в уши растерявшегося народа вылезшими неизвестно из какой клоаки пропагандистами западного образа жизни и сулителями светлого будущего под управлением заокеанских благодетелей. В их сладкие песни вплетали свои голоса и доморощенные либерасты, русофобы и предатели, что за жменьку малую бумажек с портретами дохлых штатовских президентов готовы распродать оптом и в розницу кому угодно землю Русскую. Землю, за которую наши пращуры платили кровью, отстаивая её Свободу и своё желание жить так, как они желают, а не так, как им кто-то укажет!

Чёрт, что-то о прошедшем будущем мысли накатили не по делу. Аж от бешенства с тюка вскочил, людей встревожил. Жестами показал, что всё нормально. Одел поданный кем-то кожаный плащ с капюшоном. Высунув голову в чуть приоткрытую створку двери, сначала осмотрелся, а потом вышел на палубу. Океан продолжал штормить. Но пены на гребнях волн поуменьшилось, хотя они всё так же вздымались, обрушивая на кораблик тучи брызг. Соловьём-разбойником свистел в снастях ветер. А у меня вдруг появилась твёрдая уверенность, что и этот шторм мы переживём. Атлантика показывает нам свою силу, но не злобу.

Сколько суток длился шторм, я не знаю. Счёт времени был мною потерян, а течение времени отмечалось лишь естественными надобностями. Проголодался – поел солонины с твёрдокаменным сухарём, предварительно поколотив его об пушку. Захотел спать – поспал, сколько смог, в качающемся маятником гамаке. В свою каюту я заглядывал за всё время непогоды всего раза три, оставаясь постоянно при своих воинах. Я твёрдо знал, что нельзя сейчас оставлять людей одних, присутствие командира в сложной ситуации бодрит подчинённых, вселяет в них больше уверенности и душевного спокойствия. Да и мне среди стрельцов было, откровенно говоря, более комфортно и познавательно.

Перезнакомился поимённо практически со всеми, кто близко подсаживался. Узнал много нового о быте крестьян и жителей городов русских. Кто-то рассказывал о своей семье, явно тоскуя и ожидая от меня моральной поддержки. Другие делились своими планами жизни в неведомой стране. И как-то так получилось, что стал я рассказывать людям о той земле, куда мы плывём. Сначала коротко, в общих чертах. Потом, после разговора с князем и получения от него разрешения, более подробно. Одобрил он, кстати говоря, и предложенное мной название его предприятия: «Русский экспедиционный корпус». Понравилось оно князю. Ведь мы не жалкая кучка нищих переселенцев, ищущих лучшей доли на чужбине, а воинское подразделение, созданное для выполнения определённой задачи на недружественной пока территории.