Вторая реальность - Алла Сергеевна Демидова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне нравится, когда актеры «мастерят», когда идет хорошая импровизация, когда не видно актерского «потолка» и актеры играют как бы «не всерьез», когда есть легкое соревнование на сцене, а на экране – предельное самовыявление, как у Шукшина в «Калине красной», например.
Никогда не любила слез на сцене. Актеру очень легко в этих слезах «утонуть», то есть потерять контроль над выстраиваемым образом. Вызвать настоящие слезы нетрудно, трудно ими владеть, не впасть в истерику, сохранить четкую артикуляцию и т. п. И потом, совершенно необязательно рыдать самому, чтобы заставить рыдать зрителя. Я помню, как я обливалась слезами, сидя в первом ряду на «Мамаше Кураж», когда играла Юдифь Глизер, играла она «сухо», без слезливых эмоций. Хотя есть актеры, которые слезами злоупотребляют, но их игра, как правило меня не трогает.
Возникновение, начало слез выгодно для кино. В театре лучше играть конец, последствия слез…
Плохой хороший человек…
Я заметила, что почти все люди, которые живут внутренне насыщенной жизнью, замкнуты в себе, чуждаются общения с внешним миром и, как правило, неинтересные собеседники. Особенно при первом, поверхностном знакомстве. Чтобы не прослыть совсем уж нелюдимыми, они всегда держат «про запас» готовый набор рассказов, фраз, шуток. Но все это мало касается их сущности. Раскрываются они редко и только среди своих. В то время как обычный человек ищет подтверждения собственным мыслям, словам и поступкам в общении с другими, то есть вне себя, талантливый человек, как правило, имеет критерий истинности в себе самом и не нуждается во внешних подтверждениях собственных выводов: «Ты сам свой высший суд…»
Труднее всего и мучительнее самому человеку от своего таланта. Талант – это дар для других, а для носителя таланта это наказание. Жить рядом с талантливым человеком очень трудно. Два таланта, как водится, не уживаются. Взаимоотталкиваются. Эту мысль, кстати, я хотела сыграть в фильме Конрада Вольфа «Гойя» в роли герцогини Альбы, которая для меня была, безусловно, талантливым человеком. В силу особенностей времени и ее происхождения ее талант не оставил результатов в искусстве, однако она сумела разжечь костер творчества в Гойе. Он был прекрасным придворным портретистом, но как кремень о камень высекает искру, так после встречи и разрыва с Альбой Гойя пошел по другому творческому пути. И возникли его гениальные чудовища – «капричос».
Мне, к сожалению, не пришлось сыграть Альбу, все закончилось на уровне кинопроб и благих намерений. После «Шестого июля» я была в так называемых черных списках, и Комитет кинематографии не утверждал меня на главные роли, считая, что я несу какой-то ненужный советскому кино отрицательный заряд. Конрад Вольф не добился для меня разрешения и пригласил на роль герцогини Альбы Оливеру Вучо, югославскую певицу – полную противоположность мне. Она сыграла только секс. Но когда фильм переводили на русский язык, Вольф попросил меня ее озвучить. После этой работы и еще одного раза, когда я озвучивала Андресс в «Красных колоколах», я зареклась и близко подходить к дубляжу. Оба режиссера, и Вольф и Бондарчук, хотели к сексу примешать сухую речь «интеллектуалки». Выносить «золотые горшки» за кем-то – из этого мало что получается…
Посмотрела я как-то прелестный спектакль в Театре имени Станиславского – «Хлестаков» режиссера Мирзоева с неожиданным решением главной роли в исполнении Максима Суханова. Хлестаков предстает перед нами в разных ипостасях – от лагерного «урки» до некрофила… Впрочем, и спектакль, и эта роль требуют отдельного разбора. Я сейчас вспомнила об этом, потому что в конце спектакля мой не очень глупый приятель меня спросил: «Интересно, Суханов и в жизни такой же? Я бы побоялся с ним встретиться в темном переулке…»
Я часто слышу слово «самовыявление». Но если мы беремся утверждать, что почти в каждой роли актер ищет себя в предлагаемых обстоятельствах (а особенно это относится к кино, где любая фальшь видна), то как же обстоит дело с отрицательными персонажами? Что, специально отыскивать злодеев, чтобы сыграть Смердякова?
Играть отрицательные роли – занятие неблагодарное. Это повелось с давних пор. В средневековые времена актер, изображавший в церковной мистерии первосвященника, получал вдвое-втрое больше, чем тот, кто играл дьявола или Иуду. Сейчас подобное происходит, когда дело касается уже не материального, но морального вознаграждения за актерский труд.
Помню, как на одной из встреч после «Шестого июля» меня с многозначительным подтекстом спрашивали: «А что, вы и Фанни Каплан согласились бы играть?»
Впрочем, истории театра известны и более драматичные случаи. В 1909 году в Чикаго один офицер, присутствовавший на спектакле «Отелло», был настолько возмущен гнусностью Яго, что не раздумывая выхватил пистолет и застрелил актера, игравшего эту роль.
Так случилось, что за мной, особенно в кино, утвердилось амплуа сильных, волевых женщин. Может быть, потому, что часто играла отрицательные роли. Хотя – что значит отрицательные? Видимо, те, в чьих характерах отрицательных черт решительно больше, чем положительных.
Мне доводилось замечать, что на встречах со зрителями меня поначалу принимают холодно. Требуется усилие, чтобы расположить зал к себе, завоевать его симпатию. Это как входить в кабинет к незнакомому человеку – он всегда поначалу бывает ко мне не расположен. Если для разговора есть достаточно времени, я уверена, что смогу снять предубеждение, если нет – от встречи со мной у него, наверное, останется неприятный осадок. Вероятно, в моей человеческой сущности на первый взгляд больше отрицательных черт, чем положительных. У меня нет того сразу располагающего обаяния, какое было, допустим, у прекрасного актера Петра Алейникова и есть у очень многих актеров. Поэтому, играя положительные эпизоды, мне трудно брать в союзники зрителя. В больших ролях мне это легче: там у меня достаточно времени, чтобы убедить, заставить верить себе.
Играя отрицательную героиню, я стараюсь оправдать ее для себя. Ведь если актер не оправдывает для себя Раскольникова, убившего старуху-процентщицу, – роли не получится. Не будет характера, будет плохая схема, пересказ поступков. И зрители тоже на какое-то время должны стать на сторону Раскольникова, пойти за ним, пожалеть его и последовательно прийти к его жизненному крушению.
Я помню, для сцены «Зоопарк» в фильме «Дневные звезды» из детского дома привели группу ребят от двух до семи лет, человек тридцать. Но съемка никак не начиналась – ждали
