Воспоминания - Прасковья Анненкова

Когда я вернулась из Вязьмы, Анна Ивановна, недовольная тем, что я не оставалась при ней, приняла меня очень сухо, почти не говорила со мною, и когда хотела сказать что-нибудь, то обращалась к третьему лицу.

В это время некоторые из живущих в доме ее собирались в Троицко-Сергиевскую лавру. Я воспользовалась этим случаем, чтобы помолиться, и мы все отправились пешком. Пройдя в первый день 25 верст, на другой, конечно, мы слегли. Особенно у меня с непривычки очень распухли ноги, однако же, отдохнув, все-таки дошли и даже назад вернулись также пешком. Меня приводило в восторг православное богослужение, я находила его великолепным, отстояла обедню и всенощную горячо и искренно молилась. В церкви было много купцов, которые, узнав, что я ни слова не говорила по-русски, дивились на меня и потом пришли в восторг, когда увидели, с каким аппетитом я ела русское постное кушанье. Когда по возвращении в Москву я снова пошла в католическую церковь, куда имела привычку ходить почти каждое утро, аббат Герье заметил мне, почему так давно не видать меня. И на мой ответ, что я ходила помолиться к Троице, стал упрекать, что я, католичка, хожу в русские монастыри, но кончил тем, однако же, что согласился со мной, что молиться все равно, в какой бы то ни было церкви.

По прошествии некоторого времени я получила от великого князя Михаила Павловича письмо, которое передал мне адъютант его, Николай Николаевич Анненков.

Очень сожалею, что потом в Иркутске, когда губернатор потребовал все мои бумаги, мне пришлось сжечь это письмо вместе с другими, также от его высочества. Это письмо было в таком смысле, что, по повелению государя, комендант Нерчинских заводов Лепарский должен был спросить Анненкова, желает ли он на мне жениться. «А так как я не сомневаюсь в утвердительном ответе Анненкова, – писал великий князь, – то заранее могу вас поздравить».

Вскоре после этого Анна Ивановна собралась в Сокольники на свою великолепную дачу. (Там сестра твоя сильно захворала, я измучилась, проводя целые ночи у ее кровати; послали за Мухиным, он объявил, что нет надежды, но она выздоровела, однако же, и, когда начала поправляться, начала и лепетать.) Мы пробыли все лето там, и когда возвратились в Москву, Анна Ивановна все еще не говорила со мною. Между тем мы, по обыкновению, каждый день ездили с ней кататься в карете, и она сочла бы преступлением с моей стороны, если бы я вздумала не поехать.

Однажды мне удалось испросить ее согласия на то, чтобы заказать некоторое платье для Ивана Александровича, так как я была уверена, что он нуждался во всем. Когда все было готово, я разложила все вещи на стулья и просила ее посмотреть. Она вошла в комнату, где находились вещи, и, осмотрев все с большим вниманием, заметила: «Не будет ли все это слишком хорошо, сударыня?» Укладывая вещи в чемодан, я сунула в карман одной из бекеш письмо, в котором подробно описывала все, что со мною случилось с тех пор, как мы расстались с Иваном Александровичам. Мне очень хотелось также зашить куда-нибудь деньги, я уже держала их в руках и часа три ходила с ними по комнате, но не решилась этого сделать.

Когда чемодан с вещами был готов, я пошла спросить Анну Ивановну, могу ли его отправить. Она с видимым неудовольствием отвечала: «Но вы хотите, верно, чтобы государь рассердился на меня, сударыня?» Удивительно, до какой степени эта эгоистичная женщина не любила своего сына. Особенно, мне кажется, она не могла простить ему его образа мыслей и увлечения, тем более – его участия в декабрьской истории. (В каземат она писала сыну, что любит меня более, чем его.)

Однажды она так предалась своему неудовольствию на сына, что начала проклинать его. Я бросилась на колени и насилу могла успокоить ее. Меня так огорчило, что я не могу отправить чемодана Ивану Александровичу, что я ушла в свою комнату и на этот раз заперлась и решила не выходить. Через несколько времени Анна Ивановна прислала узнать о моем здоровье, а потом присылала мне разные разности, то букет цветов, то фруктов, наконец написала записку, очень любезную, и спрашивала, когда я выздоровею. Я отвечала, что тогда только, когда она позволит отослать чемодан. Разрешение последовало. Я, обрадованная, немедленно отправила посылку и явилась к ней.

Несколько дней спустя, утром, когда она одевалась (а я всегда должна была присутствовать при ее туалете), принесли записку от Екатерины Федоровны Муравьевой. Та писала: «Сударыня, из письма моей невестки я узнала, что сын ваш во всем нуждается, и я думаю, что мой долг довести об этом до вашего сведения». Екатерина Федоровна была необыкновенно любящая, нежная и заботливая мать. Сыновья ее ни в чем не нуждались во все время ссылки и даже много помогали своим товарищам. Когда они жили на поселении около Иркутска, Екатерина Федоровна много перевела им денег через иркутских купцов, а потом совершенно обеспечила детей их, рожденных в Сибири. На письмо Екатерины Федоровны Анна Ивановна приказала М. Т. Перской, которая заправляла всем домом и была также ее секретарем, отвечать: «Госпожа Анненкова уже послала все, в чем сын ее мог нуждаться». Потом Анна Ивановна бросилась целовать меня и говорила: «Решительно, вы приносите мне во всем счастье».

В ноябре месяце 1827 года Вадковская прислала за мною и передала два письма. Одно было от великого князя Михаила Павловича. Великий князь писал, что государь разрешает мне ехать в Сибирь, но предупреждал, что я не должна никому об этом сообщать, пока меня не потребуют к генерал-губернатору. Вадковская была крестная мать Ивана Александровича. Она и дочь ее, Елагина, с радостью приняли милость государя, целовали меня, назвали героинею, и Елагина благословила меня образом. Когда я возвратилась к Анне Ивановне, вечером в тот же день приехала к ней Титова и сказала что-то на ухо. Тогда Анна Ивановна посмотрела на меня искоса и упрекнула, говоря: «Сударыня, вы очень неискренни». Я созналась, что, действительно, уже знала о милости государя, но что не имела, права говорить об этом. На другой день квартальный принес мне бумагу, где было сказано, что меня просят приехать к князю Голицыну – московскому генерал-губернатору.

Когда я явилась в канцелярию, там было множество народу. Мне подали бумагу, писанную по-русски, я читать не могла и передала Степану, чтобы он перевел мне. Бумага была о том, что государь император разрешает мне ехать в Сибирь. Я с радости, забыв где я, начала хлопать в ладоши и прыгать, повторяя: «Я получила разрешение ехать в Сибирь!» (Тогда все говорили, что я с ума сошла.) Мой веселый характер, несмотря ни на какие испытания и горе, беспрестанно брал верх над всем. Потом я должна была идти к самому князю Голицыну. Он очень любезно меня принял и просил приехать на другой день, говоря, что бумаги, которые я должна подписать, на русском языке, и что, вероятно, я не пойму их, а потому он прикажет перевести.

На другой день, когда я снова явилась к генерал-губернатору, бумаги были мне прочитаны секретарем князя в его присутствии. В одной из них было сказано, что государь приказал спросить меня, что будет мне нужно на дорогу и сколько денег. Я отвечала, что прошу дать мне фельдъегеря, если найдут это возможным, но что в деньгах я не нуждаюсь, так как получила от родственников Ивана Александровича достаточно. Действительно, Вадковская и Елагина дали мне: одна 2 тысячи рублей, другая – 1 тысячу рублей. Я ожидала получить также что-нибудь и от Анны Ивановны, но она ничего не дала. Князь Голицын объяснил мне, что нельзя государю отвечать отказом, на что я сказала, что в таком случае прошу все, что будет угодно государю, прислать мне.

Бумаги, которые сообщили мне, были следующие (одну из них я подписала):

Приказ Московского военного губернатора

Московскому обер-полицмейстеру

от 6 ноября 1827 Г. № 221

Прилагая при сем рапорт дежурного генерала штаба его императорского величества (№ 1332) об иностранке Полине Гебль, убедительно просившей дать ей разрешение следовать на место ссылки за государственным преступником Анненковым с тем, чтобы вступить с ним в брак, и копию с прилагаемых при сем правил касательно жен преступников, сосланных на каторжные работы, – предлагаю вашему превосходительству объявить содержание этих бумаг вышеназванной Гебль и отобрать у нее показание, желает ли она, сообразуясь с вышеупомянутыми правилами, отправиться в Нерчинск, с целью вступить в законный брак с государственным преступником Анненковым, и, в случае ее согласия, спросить ее, сколько денег потребуется ей на путешествие. Объявляя Гебль содержание этих бумаг, вы не преминете разъяснить ей, чему именно она подвергает себя, вступая в брак с преступником Анненковым. Исполнив это предписание, вы донесете мне об этом, представив прилагаемые при сем бумаги.

Московскому военному генерал-губернатору

дежурного генерала штаба его императорского величества