Витторио-вампир - Энн Райс

Внезапно она отпустила меня, и я рухнул вниз. Беспомощный, оцепеневший, не в силах и пальцем пошевелить, чтобы задержать, не позволить ей исчезнуть, я вновь лежал на своей постели, ощущая струящийся по лицу пот и неукротимую дрожь во всем теле.

У меня не было сил даже сесть. Я не мог делать вообще хоть что-нибудь. Лишь перед глазами вспышками мелькали неясные видения: поляна с цветущими нежно-белыми и красными ирисами – самыми прелестными цветами Тосканы, дикими ирисами моей родины, пестревшими в ярко зеленеющих травах, и Урсула – убегающая от меня все дальше. Но все эти картины были призрачными и не способными, как прежде, раздвинуть стены моей крошечной, словно тюремная камера, комнаты. Они промелькнули, подобно легкой вуали скользнув по моему лицу, как будто с той лишь целью, чтобы этим щекочущим, шелковистым, невесомым прикосновением причинить мне еще большие страдания.

– Колдовство… – прошептал я, тяжко вздохнув, и с мукой в голосе обратился к Господу: – Боже, если ты когда-нибудь вверял меня заботам ангелов-хранителей, призови их сейчас, дабы они укрыли крылами своего подопечного! Я так нуждаюсь в их защите!

Наконец, трясясь словно в лихорадке и с затуманенными глазами я сел, потирая шею и ощущая холодок, пробегающий по спине и по тыльным сторонам рук. Я по-прежнему был охвачен желанием.

Я зажмурил глаза, отказываясь думать о ней, но все еще желая почувствовать хоть что-нибудь, попасть под воздействие любого источника возбуждения, который смог бы остудить это неутолимое желание.

В конце концов я снова лег на спину и оставался совершенно недвижимым до тех пор, пока это безумное наваждение не исчезло.

Только тогда ко мне вернулось сознание того, что я мужчина, ибо какое-то время я отнюдь не мог считать себя таковым.

Я поднялся с постели, прихватил с собой потухшую свечу и по изогнутым каменным ступеням винтовой лестницы спустился в общую комнату гостиницы, стараясь двигаться бесшумно и не обращать внимания на навертывавшиеся на глаза слезы.

От свечи, укрепленной на стене в начале коридора, я засветил свой огарок и пошел обратно, тщательно прикрывая рукой крошечный язычок колеблющегося пламени и непрестанно вознося молитвы Господу.

Вернувшись в свою комнату, я поставил свечу на место, а потом взобрался на подоконник и выглянул в окно в надежде увидеть хоть что-нибудь.

Ничего… Абсолютно ничего, кроме жуткого обрыва внизу – крутой стены, по которой не смогла бы подняться ни одна девушка, из крови и плоти. А выше – безмолвное, бесстрастное небо и рассыпанная по нему горстка звезд, то и дело скрывавшаяся за стремительно летящими облаками, словно отгораживаясь таким образом и от меня, и от моих молитв, и от моих сложностей.

Казалось, погибель моя совершенно неизбежна. Я обречен был стать жертвой этих дьяволов. Она совершенно права. Разве в моих силах отомстить им, как они того заслуживают? Разве в столь чудовищных обстоятельствах я смогу что-либо сделать? И все же я непоколебимо верил, что добьюсь своего. Убежденность моя в успехе была не менее твердой, чем уверенность в реальности существования той ведьмы, к которой я прикасался собственными пальцами, которая сумела разжечь во мне эти гнусные помыслы, противоречившие моему существу, и которая вместе с сотоварищами по ночным разбоям явилась, чтобы погубить все мое семейство.

Я не мог избавиться от видений и образов той кошмарной ночи, перед глазами неотступно стояла она – ошеломленная, окаменевшая в дверях нашей церкви. Мне никак не удавалось забыть вкус ее губ. Воспоминания о ее грудях лишали меня способности мыслить, а тело изнывало в сладкой истоме, как если бы я по-прежнему утолял страстную жажду, приникнув к нежному соску.

«Обуздай же наконец свои чувства, – уговаривал я себя. – Ты не можешь сбежать… Ты не можешь отправиться во Флоренцию… Ты не можешь вечно жить лишь воспоминаниями о бесчеловечных убийствах, свидетелем которых стал в ту ночь. Это невозможно, немыслимо! Ты не сможешь…»

Мне вдруг пришло в голову, что сам я остался в живых только благодаря ее вмешательству, – и рыдания перехватили горло.

Это она, ведьма с пепельными волосами, которую я проклинал с каждым вздохом, остановила того, кто скрывал свое лицо под капюшоном, и не позволила ему убить и меня. А ведь он был так близок к полной победе!

И вдруг на меня снизошло спокойствие. Что ж, чему быть, того не миновать, и если мне суждено умереть, то ничего другого не остается – выбора действительно нет. Но прежде я просто обязан отомстить – так или иначе расправиться с ними.

С восходом солнца поднялся и я. С беспечным видом прогуливаясь по городским улицам, небрежно закинув свои мешки через плечо, как будто в них не заключалось целое состояние, я осмотрел значительную часть Санта-Маддаланы, ее узкие, лишенные всякой растительности, замощенные камнем улицы, дома, возведенные несколько столетий тому назад. Возможно, некоторые здания с хаотически расположенными, совершенно нелепыми на вид мортирами-камнеметами были построены еще во времена Римской империи.

То был тихий, уютный, великолепный и процветающий город.

Уже принялись за работу кузнецы, столяры-краснодеревщики и шорники; я заметил нескольких сапожников, усердно тачавших великолепные туфли и рабочие сапоги; увидел и весьма солидное число ювелиров, создававших необыкновенной красоты украшения из драгоценных металлов; попадались оружейники, мастера, изготавливавшие ключи и самые разнообразные инструменты, а также кожевники и меховщики.

Я проходил мимо богатых лавок, где продавались модные ткани, привезенные, видимо, прямо из Флоренции, кружева с севера и юга и настоящие восточные пряности. Мясники в изобилии предлагали свежее мясо. Едва ли не на каждом шагу попадались винные лавки. Мне случилось пройти мимо двух нотариусов и нескольких писцов. Все они были весьма заняты своей работой и не могли пожаловаться на отсутствие клиентов, равно как и встретившиеся на моем пути врачи – хотя, наверное, правильнее будет назвать их аптекарями.

Через городские ворота одна за другой въезжали телеги, и еще до того, как солнце поднялось над аккуратными черепичными кровлями и брусчатой мостовой, по которой я поднимался в гору, на улицах царила толчея.

В церквах колокола созывали прихожан к мессе, мимо меня стайками пробегали школяры, чисто умытые и вполне прилично одетые. Чуть позже я увидел, как они небольшими группами проследовали в сопровождении монахов в весьма древние и скромные по архитектуре церкви, украшенные только стоящими в глубоких нишах статуями святых с почти стершимися от времени чертами. На фасадах многих зданий выделялись грубо сделанные заплаты – судя по всему, нередкие в этих краях землетрясения наносили стенам домов заметный ущерб.